– А писю у белки видал, клизма самоходная? – беззлобно ответил Витька. Сашка к нему как банный лист приклеился, потому что Витька был сильный и добрый, а приютских интернатские пинали и прикалывали, потому что, по словам Витьки, все приютские были пыльным мешком по голове ударенные. – Татьяна монографию сочинила о впрыске поциентам православного позитива. Кит позитива нахавался и задрых расслабленно. А волкам в православном позитиве никакого пафоса, хоть ты по колено святой воды сюда налей.

– Вить, ты только сразу не уходи, ладно? – запищал Костик Кириллов.

– Может, няньку позвать? – осклабился Витька.

Он не ушел. Из-за Павлика. Потому что Зоя собиралась его покрестить. Прошлой ночью Павлик проснулся будто от толчка, ему снилось что-то, он понимал, что это сон и что надо проснуться, и никак не мог открыть глаза. Тогда он и услышал шаги волка на лестнице, все как рассказывал Витька: клац, клац, клац… Волк стоял под дверью в спальню, Павлик слышал его дыхание, однако, как и в Витькиной истории, в первую ночь волк в спальню не зашел. Но если Зоя его покрестит, следующей ночью Павлик не проснется – и тогда волк точно зайдет в спальню и его загрызет. А Зоя непременно его покрестит, во-первых, потому что он один здесь некрещеный, если не считать новенькой девочки, а во-вторых, потому что в молельной комнате у него всегда случается приступ, и даже Сашка Ивлев говорит, что это дьявол, которого в церкви колбасит.

Как ни странно, все подозрительно быстро успокоились и уснули, и Сашка Ивлев ждать Витьку не стал. Витька же все сидел и даже задремал ненадолго. Павлик с ужасом ждал, что он вот-вот проснется и уйдет… Но Витька проснулся и не ушел.

– Слышь, Пашка… – Он зевнул и переложил медведя себе под голову. – Я тут посижу, а ты спи. Но если я засну, а ты что-нибудь такое услышишь, ты меня сразу разбуди, понял?

Вот такой старший брат был у Павлика. Настоящий брат, который не бросит.

В доме было холодно и сыро – за сутки тепло выветрилось, и, как бы Ковалеву ни хотелось спать, пришлось снова топить печку. Теперь он уже знал, что не нужно открывать вьюшку полностью, чтобы топить дом, а не улицу, но все равно долго не мог приноровиться – то огонь выл в топке, как реактивный двигатель, то дым валил в комнату и приходилось открывать форточку и дверь, отчего теплей не становилось. Намучившись с этим нехитрым делом, Ковалев едва не забыл позвонить Владе.

Он не стал говорить ей о местных сплетнях и косых взглядах в свою сторону, а потому его аргументы против пребывания в Заречном Владу не убедили – она считала, что пока ребенку в санатории нравится, ничего менять не стоит.

– Представляешь, здесь бассейн есть, – сообщил ей Ковалев.

Влада помолчала: знала, чего ему стоило уйти из спорта.

– И… как?

– Да смешной бассейн, пятнадцать метров. Я к тому, что ребенку полезно…

Маленьким Ковалев подолгу и часто болел, бабушка берегла его от сквозняков, грела мороженое и кутала, словно они жили на Северном полюсе. Дед возражал, но, очевидно, она его не слушала. И однажды после воспаления легких он потихоньку от бабушки записал Ковалева в секцию плавания, в бассейне, который открыли в соседнем доме. Бабушка рыдала и кричала, что дед хочет угробить ребенка, пила сердечные капли, мерила Ковалеву температуру и превентивно поила кипяченым молоком с содой. Но, вопреки ее уверенности, болеть Ковалев сразу перестал.

– Тогда тем более нет смысла уезжать, – ответила Влада. – В общем, Серый, сиди и помалкивай. Кушай молочный суп, он питательный. А я в пятницу к вам приеду.

– Очень долго добираться. И неудобно. Дизель сюда утром идет…

Но Влада уже изучила расписания электричек и автобусов:

– Если я в четыре часа выберусь из дома, то в девять буду в райцентре. Ты меня встретишь?

– Конечно. Но автобусы ходят до восьми.

– А маршрутки?

– Здесь нет маршруток, только такси.

– Вот и хорошо. Поедем на такси.

Влада всегда тратила больше, чем Ковалев мог заработать, но он не упрекал ее за расточительность, а она не ставила ему в вину размер его зарплаты.

Из-за неумения топить печку Ковалев снова лег спать поздно и мгновенно заснул.

Его разбудил тот же самый кошмар, что и прошлой ночью, только на этот раз грохот поезда ему приснился – Ковалев проснулся в полной тишине и сел на кровати. Было жарко, как в сауне, на спине майка промокла от пота.

Из угла комнаты на него смотрели два зеленых глаза, и, как продолжение кошмара, раздалось негромкое, но отчетливое рычание. Не горел только ночник, иначе бы Ковалев подумал, что все еще спит. Наверное, он и в самом деле еще не проснулся толком, потому что не удивился и не испугался, а встал и сказал в темноту:

– Ну вот ты мне и попался…

Собственный голос разбудил Ковалева окончательно, он понял, что стоит посреди темной комнаты, и, конечно, в углу никого нет. Он включил торшер – ходики показывали два часа ночи. Значит, он проспал всего около часа… От печки шли осязаемые волны жара – наверное, на этот раз он топил ее слишком долго, уверенный, что как только дрова прогорят, так печь начнет остывать.

В детстве он мечтал вырасти, стать сильным и отомстить страшному волку за свои ночные страхи. Ковалеву стало смешно: а ведь он жалеет, что волка в углу не оказалось… Это место, похоже, нарочно сводит его с ума.

На следующее утро ветер стих, на небе высыпали звезды, а лужи покрылись сухой ломкой коркой льда; грязь хрумкала под ногами, с непривычки мерзли уши и руки.

Ковалев снова боялся опоздать и по мосту шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком. А в самом его конце, над берегом, поскользнулся и едва не упал, но единственной потерей оказался фонарик, выпавший из рук и провалившийся между шпал – внизу мелькнул огонек и погас. Фонарика было жалко, и Ковалев решил, что вернется поискать его после завтрака, когда рассветет.

За завтраком во время чтения молитвы Селиванов демонстративно глотал манную кашу, и Аня вовсю старалась за ним поспеть. Ковалев подумал и к ним присоединился – пусть лучше это выглядит невежливо, но нельзя не поддержать Селиванова и его протест, из каких бы хулиганских побуждений он ни шел.

Зоя Романовна смотрела на Селиванова как будто бы равнодушно, но Ковалев почему-то выражению ее лица не верил.

А та, садясь за стол, поглядела на Ковалева в упор и сказала:

– Вы дурно воспитаны, молодой человек.

Он не стал возражать, хотя и углядел в этом камушек в огород бабушки и деда, которые много сил и времени потратили на его хорошие манеры.

Зоя Романовна придвинула к себе тарелку и, не дождавшись возражений, продолжила:

– В любом другом месте это ваше личное дело, но здесь на вас смотрят дети. Будьте добры в следующий раз приступать к еде вместе со всеми.

Вспомнить разницу между принуждением и добровольным подчинением оказалось нетрудно, но Ковалеву пришлось убеждать себя в том, что ему скоро тридцать лет, а не десять, что он майор ВВС, а не нашкодивший пацан, и что подчиниться – это подставить под удар Селиванова.

– Я не дам вам повода давить на мальчика, который научил мою дочь есть молочный суп и манную кашу. – Ковалев кашлянул.

Зоя Романовна на секунду опешила от его ответа, рука с ложкой замерла на полпути ко рту – она явно не привыкла к неповиновению. Выдержать ее взгляд было нелегко.

– Не забывайте: вам сделали одолжение, разрешив находиться на территории детского учреждения, – быстро и тихо сказала она.

За стол, оглядываясь на детей, уселась Тамара Юрьевна.

– Зоя Романовна, сегодня утром в спальне младшей группы нянечка застала Селиванова… – сказала она с нескрываемым торжеством.

Ковалев едва не поперхнулся, а воспитательница продолжала:

– Он там ночевал, потому что якобы его брату было страшно ночью. Но другие мальчики признались, что вечером он рассказывал маленьким страшные истории! Ничего удивительного, что ночами им плохо спится!