Нечай отвел глаза: и про Фимку знает! Наверное, весь Рядок знает…

На рынке Нечай сразу свернул к лотку со сластями: мама была совершенно права, он, как маленький, любил леденчики и пряники. Пусть и племянники порадуются. Баба, продающая сласти, едва не шарахнулась от него в сторону, но оглянулась по сторонам и набралась смелости, чтоб спросить:

– Чего пришел?

– Леденчиков хочу, – хмыкнул Нечай.

– Да? Где ж это видано, чтоб людоеды леденчики ели?

– Вот щас укушу… – засмеялся Нечай и клацнул зубами.

Баба отпрыгнула, а потом расхохоталась.

– Ой, ну тебя! Ну какой из тебя людоед! – она посмотрела по сторонам, и, не встретив осуждения со стороны соседей, спросила мирно, – каких тебе?

– Ну, петушков десяток. Леденчиков на два алтына. И пряников давай, два фунта.

– Мятных или медовых?

– И тех, и других давай. Чего-то много их у тебя сегодня.

– Так суббота! Сегодня все берут, у кого деньги есть. Есть куда положить?

Баба начала взвешивать пряники, а Нечай почесал в затылке и потом все же спросил:

– Слушай… Тут такой вопрос… Может, посоветуешь, чего бабе можно подарить?

– Невесте, что ль? – хитро улыбнулась лоточница.

– Снохе, – проворчал Нечай, – сказал же – бабе, не девке.

– А кто тебя знает? Говорят, ты с Косой Оленой теперь дружишь. Мальчишку ее прикармливаешь.

Нечай сплюнул:

– Не дружу я с Косой Оленой! Не дружу! Этого мне только не хватало! А мальчишку ее вся улица прикармливает.

– Ой, да ладно! Вся улица, может, и прикармливает, а неженатый – ты один.

– Чего снохе подарить? А?

– Дорого или дешево?

– Не знаю.

– Зеркало подари. Макар из города привез, ему Радей заказывал, а потом не взял. Он его вторую неделю продает. Большое зеркало, хорошее, пол-аршина высотой. И оклад красивый, резной.

Нечай подумал, что зеркало стоит рубля три, но на всякий случай подошел к лотку Макара.

– Сколько? – ткнул он пальцем в зеркало. Неплохую вещь Радей заказал любимой дочери.

– Рупь двадцать.

– Сиди, дальше продавай, – Нечай махнул рукой. Наверняка, Радей Макару заплатил что-нибудь за то, что зеркало не взял.

– Стой. Сколько дашь?

– Три полуполтины, – Нечай достал деньги и подбросил их на руке, – людоедам скидка полагается. А то обижусь, да сожру кого-нибудь.

Макар боязливо посмотрел по сторонам.

– За рубль бери.

– За девяносто копеек.

– Шут с тобой. Бери за девяносто. А то ведь разобью рано или поздно! Не знаешь, чего Радей на дочку-то осерчал? – Макар хитро прищурился.

– Понятия не имею, – Нечай поджал губы, – и с Косой Оленой я не дружу тоже. Чего у тебя для девчонок есть?

– А вот ленточки на лоб парчовые. И красиво, и не дорого. Шелком вышиты, между прочим.

– Недорого, это сколько?

– По два алтына.

– Да ты с ума сошел? – фыркнул Нечай, – по два алтына! Им красная цена – две копейки!

– Три штуки за десять копеек отдам. А у меня вот и для мальчишек есть. Они ведь у тебя писать учатся? Гляди, стеклянная чернильница. Тяжелая, специально, чтоб не опрокинули. Двадцать копеек всего.

– Пятнадцать, – поправил Нечай.

– Ну да, пятнадцать, – захихикал Макар, – я ее Афоньке вез, так он, жадюга, за гривну взять хотел. Ты, говорит, ее все равно никому не продашь. А я ему сразу сказал: Нечай Бондарев купит, он человек не жадный. У него ребятки писать учатся, ему нужно.

– Я жадный, – проворчал Нечай, – маме бы чего-нибудь теперь.

– А вот гребешок. Костяной, хороший. А брату ничего не хочешь? У меня пряжка есть для пояса – загляденье. Все вместе – тридцать копеек.

– Выжига ты. Давай, пряжку и гребень – за двадцать, и еще со всего скидку десять копеек. А то больно много получается.

– Уговорил! – махнул рукой Макар, – для хорошего человека чего не сделаешь!

Полева краснела и опускала лицо, заглядывала в зеркало робко, одним глазком, и, наконец, выговорила:

– Деньги тратишь…

– Мои деньги, хочу и трачу, – ответил Нечай.

Мишата хмыкал в усы – ему было приятно. И мама прошептала Нечаю на ухо:

– Так ей, стерве. Пусть теперь только раскроет рот. Мой сыночек всех любит, всем подарки дарит.

– Мам, ну дай посмотреть-то… – Надея дернула Полеву за рукав, придерживая на лбу парчовую ленточку.

– Ой, смотри, смотри, сколько хочешь! – засмеялась Полева, – не убудет!

Она сама подвела к зеркалу Грушу и приладила ленточку ей на голову. Груша кокетливо покрутилась, рассматривая свое отражение со всех сторон, и получилось у нее это гораздо естественней, чем у Надеи.

– Невесты! – вздохнула Полева, – красавицы! Вырастут – и Дарену за пояс заткнут.

Мишата кашлянул:

– Нечего наших дочек с Дареной сравнивать.

Малые грызли пряники, а Гришка с Митяем, забыв про сласти, разглядывали чернильницу из толстого синего стекла, подкладывая под нее перья, щепки, вышитые цветы на полотенце, а потом пошли во двор, смотреть на солнце.

– Разбейте только! – крикнул им вслед Нечай.

Но вернулись племянники очень быстро.

– Там приехали! – закричал с порога Гришка.

– Там бояре приехали! – добавил Митяй, – на лошадях! К нам!

Мишата озабочено охнул и побежал открывать ворота, Полева кинулась к окну, мама испугалась, словно почувствовала неладное, и, вслед за детьми, вышла на крыльцо.

Но бояре – «гости» Тучи Ярославича – не стали заезжать во двор, их кони переминались с ноги на ногу на улице, а в дом зашел староста, приехавший с ними.

– Нечай, собирайся, – обеспокоено сказал он, – Туча Ярославич тебя к себе требуют. Лошадь прислал, чтоб ты по свету до него добраться успел.

– Что? – спросил Мишата, взбежавший на крыльцо, – это из-за схода?

– Из-за схода, из-за схода, – кивнул староста, – очень осерчали… Быстро, говорит, тащи его сюда, я с ним разберусь. И мужикам передай, говорит, что сам до всего дознаюсь, никакой пощады пусть не ждет.

– Ой, – вскрикнула мама, – ой, да что же это! Мой сыночек, он же никакой не оборотень, на сходе же решили! Мишата, Мишата! Поезжай с ним, хоть какая-то заступа!

– Нет, Туча Ярославич не велел, – оборвал ее староста, – никаких, сказал, защитников, сам разбираться будет.

– Да как же он разберется? Откуда ж он знает про моего сыночка?

– Не бойся, мать, – староста вздохнул, – Туча Ярославич – человек справедливый, зряшную напраслину слушать не станет. Сказал: разберется – значит, разберется.

Нечай поспешил одеться, чтоб не видеть, как мама начнет плакать, поцеловал ее в щеку и вышел из дому, потянув за собой старосту.

– Ну? Где лошадь? – спросил Нечай, натягивая шапку на уши.

«Гости» Тучи Ярославича недовольно посмотрели на него сверху вниз, а Ондрюшка, которого Нечай как-то валял по полу, спрятался за спинами товарищей.

Староста подвел к нему знакомую резвую кобылку, и Нечай неохотно полез в седло – он бы с большим удовольствием прошелся до усадьбы пешком.

«Гости» же, как нарочно, сорвались с места в карьер, и, пока Нечай разбирал поводья и осваивался в седле, выскочили в поле. Он решил, что никуда не спешит, и потрусил за ними легкой рысью. Солнце еще не село, но уже скрылось за избами Рядка, и вскоре бояре вернулись назад с криками:

– Ну? Что ты тянешься? Стемнеет скоро! Хочешь по лесу в темноте ехать?

Нечай пожал плечами:

– А что нам, людоедам? В темноте даже лучше…

На этот раз боярин принимал его в большом доме, в просторной комнате, которую именовал «кабинетом». Нечай замялся, прежде чем ступить на мохнатый ковер, которым был устлан почти весь пол «кабинета», но его подтолкнули в спину, и на всякий случай он все же снял шапку. Туча Ярославич сидел напротив входа посредине широкого и длинного стола, перед ним из чернильницы торчало красно-зеленое пушистое перо, лежали счеты и – Нечай не мог ошибиться – листы с отчетом старосты. Боярин поднял голову и знаком велел своему «гостю» прикрыть дверь.