А вот если разрыв подпитает остаточную силу, то на тропу мести может выйти кто угодно, да и не один. Всю остальную нечисть в округе под себя может подмять, от силы ненависти зависит.

Данилыч переглядывался с Яковом, приговаривая: «а вот тогда помнишь?» или «не, тогда обошлось, всего-то глаз выбили…» и все в таком духе, а Стеча записывал. Слюнявил карандаш и строчил что-то в блокноте.

Я встал, размялся, налил себе еще чая — неожиданно вкусного отвара с чабрецом и ягодами, похожими на черничку. Пошел обратно за стол и заглянул к Стече через плечо. Аккуратный почерк, как у отличника первоклашки, палочки, закорючки, наклон, как по линеечке.

«Март. Рыбаки ушли под лед. Добромысл обмерз, но выжил».

«На водопол дед Здислав утоп спьяну».

«За неделю до лельника ушла в лес и не вернулась Леля. На саму Красную горку бабы подрались, выясняя, кто из них самая красивая. Трупов не было».

«Май. Пришлые работяги — драка в трактире. Проломили голову».

«Май. Пришлые ночью влезли в дом к Переславе. Убиты на месте служилыми людьми Якова. Переслава в гневе??» — в гневе было подчеркнуто с вопросительной пометкой от чего именно.

«На Троицу умер ученик кузнеца. Мучился животом», — тут уже я сделал себе мысленную пометку, разузнать, как далеко медицина зашла, а то, вдруг, аппендицит магией не лечат.

«В праздник Аграфены Купальницы сгорела баня. Угорела целая семья с детьми. Муж — плотник, жена — знахарка. Отбились от каравана и решили остаться в остроге» — с пометкой узнать причину пожара.

«Июль. Медведь задрал охотника». — обычного зверобоя, не Орденского.

«Август. При родах умерла Улада».

«Сентябрь. Ночью избит Третьяк, нашли с разбитой головой. Скончался, не приходя в себя. Подозревали пришлых с каравана. Были беспорядки, драка с пришлыми», — плюс пометка, узнать, кто такой Третьяк.

Типовые драки, смерти от старости и проблемы с животиной Стеча не записывал. Но жизнь била ключом — драки, переломы, куча харассмента, который решался довольно безобидно — по лбу коромыслом и общественным подтруниванием.

Я старался следить за реакцией окружающих.

Гидеон среагировал на Лелю (как объяснила Банши — это не имя, а должность самой красивой девушки в поселении, которая на Красную горку на этой самой горке сидеть должна) и на сгоревшую баню, особенно, когда сказали, что женщина была знахаркой.

Многие на тот случай напряглись, а жена старосты даже скривилась. Яков только, наоборот, отмахнулся со словами, что это еще повезло, что одна баня. В прошлом году на этот праздник сразу две сгорело — типа не фига пьяным вениками разбрасываться и с огнем играть.

История с Третьяком еще была подозрительная, глазки у Данилыча так и забегали, и по ряду наводящих вопросов стало понятно, что конкурентом он был на пост старосты.

— Лады, если что вспомните, сразу докладывайте, — Гидеон встал из-за стола, — Час уже лясы точим. Стеча, сгоняй за моторкой, там Захар уже небось все себе отморозил, я пройдусь по острогу, с людьми пообщаюсь и на телеграф зайду.

— Поселим вас в доме охотников, думаю, Вячко не будет против, а Кондрату все равно уже, — Яков подошел к двери.

— Нам бы проводника, округу осмотреть, — мы с Банши переглянулись, стараясь не смотреть на Гидеона, а то не сидеть же здесь без дела.

— Только… — начал Гидеон, но Банши его оборвала.

— Знаем, брат Лука, — блондинка улыбнулась. — Не далее полета стрелы, все как ты учил.

— Щука с вами пойдет, — кивнул Яков, — не смотрите, что он молодой. Лучший следопыт из тех, кто остался.

Щукой оказался один из тех парней, что подъехал к нашей стоянке. Лет шестнадцать, веснушки, рыжий локон торчит из-под шапки. Худой, даже в овечьем полушубке, складывалось впечатление, что «берданка» для него как якорь, чтобы ветром не сдуло.

Серьезный, но болтливый. А стоило Банши пару раз ему улыбнуться и сделать пару комплиментов, как парень поплыл. Вел нас в лес — к месту, где нашли Орденского охотника Кондрата.

Вышли за ворота, как и частокол, все исписанные церковными знаками, нам так дачу освещали в прошлом мире, только здесь не пара значков, а длиннющая простыня, которую постоянно обновляли. Причем даже в этот момент настоящий коллега Гидеона, что-то малевал кисточкой на углу частокола. Я видел несколько клеток с пискунами и всего несколько фонарей «святого света», один над воротами и два на башенках.

На все это нам указывал Щука. И как часто пискунов меняют, чтобы не замерзали. И почему на фонарях экономят — пожгли уже почти весь запас, когда зверства начались, а новые только с караваном придут. Получалось, что тяжело им нам «буханку» заправить, даже как-то неудобно стало, но тем более надо людям помочь.

Потом Банши заново провела Щуку по событиям за последний год. Хитрая бестия не спрашивала в лоб, а как бы просила пояснить то, что рассказал староста, но мы где-то недопоняли.

Так, слово за слово, открылось, что Третьяк действительно метил на место главы поселения и многие готовы были его поддержать. Данилыч многим уже поднадоел, причем благодаря своей жене, которая по сути правила острогом.

Напрямую Щука этого не говорил, скорее всего, сам не понимал, кто у руля. Да, честно говоря, я и сам бы мог не считать это, если бы не Банши. Как минимум в половине происшествий фигурировала тетка Марта.

На Красную горку, кого угрозами, а кого и за волосы, убрала всех конкуренток и пропихнула свою младшую сестру на место Лели. Когда влезли в дом к Переславе, а Данилыч в этот момент был на выезде, подбила толпу на расстрел пришлых. Когда погибли люди в сгоревшей бане, обвинила знахарку с мужем в колдовстве, объявив, что ту семью настигла божья кара. Щука поверил, уж больно диковинные штуки мастерил плотник, пытаясь привнести в поселение что-то новое.

Думаю, Щука еще до чего-нибудь бы договорился, но мы все глубже и глубже уходили в лес. Еще метров двести и должны были найти место смерти Кондрата.

— Кто бы это ни был, ясно одно, — тихонько сказала Банши, — должен был появиться разрыв. Хватит трепаться, и смотри в оба. Кружочек сделаем и назад пойдем.

Я кивнул. До темноты еще несколько часов, морозец чутка щиплет лицо, и, явно, становится холоднее. Чем глубже в лес, чем ближе продуваемые холмы и голые поляны с замерзшими прудами и болотами, тем холоднее становилось. Все мои чувства молчали — в разрезе ауры тишина, единственное яркое пятно за спиной — Банши. Попытка разглядеть призраков или духов — тоже пустота. Но что-то тревожило. Чувствовал себя замерзшим заторможенным пискуном.

Сначала появился запах. Попахивало тиной и тухлой рыбой. Слабенький не резкий запах, будто морозилка в рыбном ресторане протекает.

А потом и место смерти обнаружилось. Выделялось множеством красных лент, повязанных на деревьях. На земле глухо, если что и было, то как минимум дважды снегом замело и притоптано. А вот на деревьях были вовсе не ленты, точнее лента была всего одна — все остальное при ближайшем рассмотрении оказалось подмерзшими брызгами крови.

Примерно на уровне от полутора до двух метров на ближайших деревьях содрана кора. На старом дубе видны глубокие борозды, чисто срезано, будто стамеской прошлись. А вот рядом осина и следы совсем другие. Те же борозды, но внутри уже покрылись странной кашицей, от которой поднимался едва заметный пар — бледно-зеленая густая слизь, в которой копошились черные червячки.

— Осина не любит проклятье, как проклятые не любят осину, но пиявочники странные, соглашусь, — Банши заметила, куда я смотрю.

— Вот тута он лежал, — поеживаясь и стараясь не приближаться к деревьям, показал Щука на снег под лентой. — Грудью вниз лежал с мерзкой улыбкой.