На Злате очаровательное белое платье, почти такое же, как и на Ясне. Сестра смущается, когда несколько молодых юношей не могут оторвать от неё взгляды. Из нас четверых она единственная заплела косу с лентой. На Мире голубой с серебром сарафан, а волосы украшает очелье с бубенцами.

Я бессознательно поглаживаю пальцами лунницу. У моей нижней рубашки широкий ворот, и я не могу спрятать украшение под одеждой, как делаю это чаще всего.

Мы слышим смех, перемешанный с музыкой, раньше, чем находим место праздника. Видим поднимающийся свет от больших и малых костров ещё издалека, и трепет от предвкушения праздника заражает нас всех. Я улыбаюсь вместе с сёстрами и ускоряю шаг. Мы чувствуем в воздухе ароматы пирогов и хмельного мёда, и я впервые за годы забываю о своей судьбе, а воспоминания о мучающих меня снах исчезают так же быстро, как гаснут искры, выбрасываемые пламенем в воздух.

Как только мы выходим на поляну, нас накрывает волной гама, громких криков и непрекращающегося смеха. Всё это перемешивается с мелодичными голосами, поющими песни под гусли и звуки домры[36]. Ложки и барабаны отбивают нужный ритм, и кажется, что даже оранжево-красный огонь подстраивается под их бой.

К нам подскакивают несколько молодых юношей и девушек. Они не стесняются и не боятся нас, не спрашивая, надевают на наши головы венки. Будь мы в красном, никто бы не посмел к нам прикоснуться, но одна из девушек даже трогает прядь моих волос, восхищаясь мягкостью. Они взрываются весёлым смехом и убегают дальше.

Я обвожу взглядом толпу присутствующих – у всех венки. Стягиваю свой с головы, догадываясь, что не всё так просто. Рассматриваю тонкие прутики берёзы, переплетённые с травами и цветами.

– Ну конечно. Полынь, – усмехаюсь я, небрежным движением возвращая венок на голову.

– Умно, – соглашается Мира.

– Похоже, они их на всех надевают, чтобы среди веселящихся не было русалок, – кивает Ясна на ту же группу молодых людей, которые одаривают венками других пришедших.

– Правильно делают, – хвалит Мира. – Рядом с водой в такие праздники небезопасно.

– Русалки при подобных праздниках утаскивают людей? – уточняет Злата.

– Бывает, но только если их очень разозлить. Чаще они просто капризничают, выбегают и топчут костры, заливают водой платья, разгоняют веселящихся и просто портят всем настроение.

– Надеюсь, они хотя бы не додумались пойти на крайность и добавить отвар полыни в хмель, – неожиданно ворчит Ясна, оглядываясь по сторонам.

– Почему? – под стать старшей вертит головой Злата. – Полынь ведь не опасна для здоровья.

– Нет, но горчит, – морщится подруга, складывая руки на груди. – Однажды в Ярате до такого додумались. Все праздничные напитки испортили.

– Повезло тебе ещё не попробовать крапивный чай, добавленный в квас, сестра, – со смешком парирует Мира.

– Неужели кто-то решил, что ты ведьма? – с наигранным недоверием охает Ясна, прикладывая руку к груди. – Хотя с первого взгляда можно и перепутать.

Ясна смеётся и отбегает, когда Мира намеревается пихнуть её локтем в бок. Сестра время от времени любит пошутить над бледностью Миры. Её кожа удивительно светлая, даже летом загар не ложится, сколько бы времени она ни проводила на солнце.

Мы расходимся, решая, что сегодня будем веселиться и полностью позабудем о своей повседневной жизни. Особенно рьяно Ясна толкает меня, призывая не возвращаться на постоялый двор раньше рассвета.

Оставшись в одиночестве, я брожу среди людей, несколько раз останавливаюсь у малых костров понаблюдать, как молодые люди прыгают через них. Одна из девушек предлагает мне пирожок с капустой, и я с благодарностью съедаю предложенное. Потом какой-то молодой человек пытается затащить меня в хоровод. Он привлекателен и настойчив, но я ещё недостаточно развеселилась, чтобы плясать, поэтому со смущением отказываюсь.

Один раз взглядом нахожу в толпе Злату: сверстники обступили её, расспрашивают о чём-то, и вместе они мило общаются, изредка взрываясь хохотом. Замечаю Ясну с Мирой: те улыбаются, показывая мне на хмельной мёд, что разливают желающим. Кажется, в этот раз он пришёлся сёстрам по вкусу.

Сумерки переходят в ночь, кажется, что тьма окутывает весь мир, кроме этой поляны на берегу узкой реки и близлежащей рощи, по периметру которой, готовясь к играм, намеренно разместили длинные факелы. Их зажигают, чтобы отвоевать у ночи больше пространства. Я иду на звуки музыки, разносящиеся от одного из костров. Напротив небольшой избушки на стульях расположились музыканты. Несколько девушек стоят и раскачиваются в такт музыке, продолжая вместе петь песни. Кто-то, как и я, просто наблюдает за ними, а кто-то пускается в пляс вокруг огня.

Я замираю, замечая Ирая. Даже не скрываю удивления, когда нахожу его среди музыкантов. Он сидит на невысокой табуретке и отбивает нужный ритм на барабане при помощи палки. Музыкальный инструмент простой. Всего лишь рама, с одной стороны обтянутая кожей. Среди музыкантов уже есть человек с бубном, но Ирай добавляет низких тонов в мелодию, позволяя ей стать мрачнее и насыщеннее. Именно гул его барабана отдаётся в землю вибрацией. Косторез увлечён мелодией, смотрит куда-то вниз, размеренно качая головой в такт игре.

Он поднимает глаза и, кажется, моментально находит меня в толпе. Его блуждающий взгляд проходит по юбке моего сарафана, поднимается к бёдрам и талии, когда я упираю руку в бок. Практически осязаемо добирается до груди, замирает там на несколько ударов сердца дольше, чем нужно, а после поднимается к моему лицу. Его взгляд остаётся мрачным, глаза, несмотря на свет костра, кажутся темнее, чем есть на самом деле. Ирай не улыбается и даже не моргает. Тогда я решаю, что он всё-таки погружён в свои мысли и смотрит сквозь меня. Я намеренно отхожу немного в сторону, но его глаза следят за мной, и я проверяю его в последний раз, проходя в другую сторону.

Теперь губы костореза растягиваются в довольной улыбке, ведь он понимает, что я наблюдаю за его реакцией не меньше, чем он за моей. Ритм песни становится быстрее, голоса хора громче, и несколько мужчин-музыкантов присоединяются к пению. Моё сердцебиение ускоряется в такт барабану Ирая, будто этот инструмент управляет мной.

На молодом человеке чёрные штаны и тёмная рубашка, а сверху накинут тёмно-серый летний кафтан. Его русые волосы с правой стороны заплетены в несколько кос и украшены костяными бусинами.

Я указываю подбородком на барабан в его руках, не рассчитывая, что Ирай поймёт мой немой вопрос. Однако в ответ тот расплывается в ещё более наглой улыбке, демонстрируя зубы, гордо выпрямляется и с вызовом вскидывает подбородок. Я закатываю глаза, и это веселит его ещё больше.

– Неужели кто-то тебе приглянулся, сестра? – Ясна буквально наваливается мне на спину, закидывая руку на плечо.

Мои щёки моментально вспыхивают. Чувствую себя пойманной с поличным, но надеюсь, что в свете костра не так заметно. Я поворачиваю лицо к ней, но Ясна пристально разглядывает Ирая, прищурив глаза.

– Да это же тот косторез, – расплывается в приторно-ласковой улыбке она и шепчет мне на ухо: – Какая удача, Вела.

Едва умудряюсь не ляпнуть, что в этой встрече нет ничего случайного, но вовремя захлопываю рот.

– И вправду, – сдавленно говорю я.

– Но кажется, что косторез нравится не тебе одной, сестра. Не дай себя одурачить, – восторг исчезает с её лица, она чуть сильнее сжимает мне плечо, прежде чем вновь уйти веселиться.

Я поворачиваюсь к Ираю, замечая, как девушки, что раньше плясали босиком по траве вокруг костра, теперь подбегают к музыкантам. Одна из них касается волос костореза, а другая, более смелая, наклоняется и поворачивает его голову к себе. Она приникает к его губам, Ирай не отстраняется, а продолжает играть и улыбается в губы незнакомке. Поцелуй выходит коротким, многие зрители смеются и кричат, подбадривая. Некоторые зовут Ирая по имени и уже ставят на то, сколько венков и девичьих поцелуев он успеет собрать к утру.