Я подошел к Кире и отвел ее в сторонку. Она сразу по-хозяйски принялась возиться с моей порванной рубахой. Я мягко отвел ее руки и сказал:

– Кира, ты останешься здесь... с симплами и налож... Катериной и Азалией.

Она мгновенно ощетинилась:

– С чего это? Ты охренел, Панов?

– Не хочу и тебя потерять...

– Вот и не теряй!

– Ты женщина...

– Вот не надо мне этой мизогинии, хорошо? – раздраженно сказала моя начитанная Кира. – Чем я хуже тебя, если не считать твоих допартов?

– Мои допарты придется считать, – возразил я.

– Я не останусь!

– Это глупо, – принялся я увещевать, но Кира решительно перебила:

– Еще глупее оставаться вдали от такого могучего ведуна, как ты.

– Ты должна заботиться не только о своем здоровье... – сказал я и посмотрел на ее плоский живот.

Глаза у Киры широко распахнулись.

– Ты что, думаешь, я беременна?

– Я не прав? – осторожно спросил я.

– Я не беременна! – вскрикнула Кира. Оглянувшись, смутилась, и под загаром вспыхнул румянец.

Я прищурился, приглядываясь к ее ауре внимательнее. Энергетика ее тела изменилась, но я не совсем понимал, о чем это должно свидетельствовать. Это изменение я засек несколько дней назад, но не смог интерпретировать. Возможно, она просто была влюблена...

– Откуда ты знаешь, что не беременна? – тихо уточнил я.

– Просто знаю и все, – упрямо сказала Кира. – У меня свое чутье и третье око вместе с Б-сканером.

– Каким Б-сканером?

Она усмехнулась.

– Бабским сканером!

Мне пришлось отступить. С мечтой оставить Киру на северном берегу покончено – хотя и до этого разговора я ни на что особо не надеялся.

День выдался жаркий во всех отношениях. К вечеру восточные кочевники, россы и некоторые из наших кое-как помирились и в дальнейшем делали вид, что тупо не замечают друг друга. Россы разбили выше по течению лагерь из полупрозрачных палаток, как бы склеенных из пластиковых шестиугольников. Восточные и наши чистили оружие, точили сабли, перебирали стрелы, мыли лошадей – в общем, готовились к походу. Северяне частично неподвижно стояли на берегу, частично сидели у себя в драккарах. Шаманка с правнучками обходила воинов и беседовала со всеми на южном наречии, промывая заодно мозги.

С нейрочипом, обеспечивающим мне феноменальную память, я как-то позабыл, что в этих краях разговаривают на разных диалектах, и не сразу заметил, что Виталина Михайловна с момента появления свободно изъясняется по-отщепенски. Судя по всему, она не впервые на юге, а память у нее прекрасная, несмотря на возраст.

– Как думаешь, где ее правнуки? – спросила меня Кира, когда я вернулся в нашу скромную палатку под мостом. – В смысле, мальчики? И есть ли среди ее биоботов девушки?

– Ты имеешь в виду, что всех парней они зомбируют?

– Похоже на то.

– Амазонки-некроманты? – фыркнул я. – Как-нибудь надо спросить. А сейчас это не особо-то и важно. Главное, чтобы бились как следует. Завтра выступаем.

Все разношерстное войско угомонилось довольно рано, выставив патрули. Никакого пира не последовало; мясо успели засушить и завялить. Что же, и то хорошо. Не хватало еще похмелья перед самой главной битвой Поганого поля.

***

Ночью снова снился тяжелый сон про туманную темную равнину, по которой я бродил, как Ежик в Тумане. Но Пятерых нигде не было. Зато было бесконечное болото, с кочками влажной липкой травы, подернутыми ряской омутами, желтоватыми испарениями.

Возле одной из кочек лицом вниз лежал человек – судя по всему, умерший давно. В изорванной одежде, грязный, разбухший.

Я почему-то встал рядом, глядя на него. Что-то меня к этому мертвецу притягивало...

Чуть дальше, среди кустов с голыми ветвями, сидела с раскинутыми ногами и руками, как большая сломанная кукла, женщина. Половина ее лица была содрана, и я видел серую ноздреватую массу, пронизанную тонкими металлическими проводами. Один глаз повис на щеке, зубы на поврежденной половине рта щерились в ухмылке. Женщина дергалась, как от ударов током – или как сломанный, заклинивший механизм.

Вдруг она заговорила ровным, скрипучим, нечеловеческим голосом:

“Я пыталась, Олесь, я пыталась спасти Витьку, но Единый слишком силен... Я пыталась, Олесь, я пыталась спасти Витьку, но Единый слишком силен...”

Она снова и снова повторяла эту фразу, подергиваясь и глядя мимо меня. Она была как заезженная пластинка.

Я не сразу выдавил:

“Кто его убил? Как?”

Не дожидаясь ответа, наклонился и перевернул труп пацана. Его лицо сильно изменилось, но, как ни странно, оставалось узнаваемым, несмотря на темные пятна гниения. Губы сгнили, обнажая почерневшие зубы, вместо глаз – рваные черные дыры. Изо рта и глазниц выползли мелкие бледные черви.

Во сне у меня не было ни страха, ни отвращения. Лишь бесконечное, как эта равнина, горе...

Мертвый Витька шевельнул сгнившими губами и внезапно спросил:

“Зачем ты меня отпустил, Олесь? А после сам за мной не пошел, Иву послал... Здесь слишком много волшбы, любой робот глюканет. Тут ведун нужен! А ты струсил...”

К горю присоединились вина и острый стыд.

“Я не... – начал было я, но твердо продолжил: – Да, я струсил”.

Витька начал стремительно разлагаться, плоть таяла, как воск на огне, испарялась, повисала комками на костях – и вот, передо мной в темной воде лежит скелет. Он медленно тонул в болоте.

...Я проснулся в палатке рядом с Кирой. Стояла глухая ночь, луны не было, светили звезды. Река заунывно и монотонно шумела; сверху, на пригорке, слышались негромкие голоса патрульных; похрапывали лошади.

Решив немного развеяться после неприятного сна, а заодно осмотреться, я вылез из палатки. Кира не проснулась. Стараясь не думать о сне, я медленно пошел по речной гальке вдоль воды. На пригорке, где засел один из патрульных отрядов, горел костерок, и оттуда доносился запах жарящегося мяса. Жрут, черти, ни о чем не переживают. Подумаешь, битва! Для Отщепенца на войну сходить, как в супермаркет прогуляться.

Драккары черными тенями покачивались на невидимых волнах. Возле них по-прежнему несли вахту солдаты-северяне. Так же когда-то и Ива несла караул в нашем крохотном лагере...

“Итак, – сказал я себе, чтобы отогнать ненужные мысли о пропавших друзьях, – послезавтра Танец Двух Сестер. Луна пойдет на рост, и Единый перейдет в фазу перехода в Единую Ипостась, когда будет наиболее уязвим”.

Впереди на берегу стояла высокая фигура, замотанная в накидку. Я сразу узнал шаманку – не с помощью зрения, а посредством волшбы.

– Что, не спится, ведун? – поприветствовала меня Виталина Михайловна. Говорила она негромко, старческим голосом, в котором еще слышались былые могучие нотки великой воительницы.

– Тебе, погляжу, тоже? – парировал я.

– Так старая я... – хихикнула она.

Я улыбнулся, хотя не был уверен, увидит ли она мою улыбку в темноте.

– Помню, как ты в теле Пустой в воде стояла... – сказал я, – в чем мать родила.

Шаманка покачала седой головой.

– Эх! Хороша я была, согласись? Тело мое было роскошно... А сейчас и показать нечего...

– Жалеешь, что больше нет у тебя роскошного тела? – неожиданно для себя спросил я. Вопрос жестокий, но отчего-то нужный – я это понимал интуитивно. Кроме того, я не сомневался, что шаманка не обидится.

Она и не обиделась:

– Жалею, ведун. И в то же время, доведись снова тот день прожить, когда тебя встретила, все равно волшбу отдала бы. В природе все должно идти своим чередом, а старость – уступать место молодости. Как и моя предшественница мне место уступила, так и я уступлю свое кому-нибудь из правнучек... Глядишь, и всем троим сразу уступлю!

Она тихонько рассмеялась. Смех слился с плеском речных волн.

Я был сбит с толку.

– Внучкам? Но ты ж отдала Знак мне?

– У меня еще остались, – фыркнула бабка. – Волшба не только на Знаках завязана. Волшба пришла в наш мир вместе с Единым из других миров. Но Знаки – самые сильные из всего магического, что явилось к нам... А ты, Олесь, у нас на севере жить не хочешь, правда? Вот потому и правнучкам власть передаю. Хотя и тебя будем всегда ждать.