Главный конкурент Лешего Ржавый в последнее время резко пошел в гору, набрал дополнительно боевиков и разинул пасть на лакомый кусок города. Порта ему стало мало. Он хотел отломить себе так называемый "Бродвей"- Повстанческий проспект с располагавшимися на нем ночными клубами и казино. "Мадрас" там же располагался. Мочить надо Ржавого! Мочить!

Дядя Боря с шумом ставит стакан на стол. Не послушал его Леший. Все по-хорошему хотел решить. Но не помогли ни многочисленные стрелки, ни пара пробных наездов. Впрочем, до большой разборки дело не дошло. Дело взяло на контроль доселе мирно дремавшее УФСБ. Особо усердствовал полковник Мажаев. Причем, этот тип играл только за одну сторону, и пару раз его подчиненные задерживали боевиков Лешего, собиравшихся на серьезную разборку. При этом Мажаев упорно не замечал активности противной стороны. По заданию дяди Бори полковнику уже и информацию сливали про делишки Ржавого. Бесполезно. Словно шоры были у него на глазах.

Еще хуже стало, когда подкараулили Лешего, идущего к любовнице. Из сильного и умного авторитета, с мнением которого считались даже враги, он превратился в кусок мяса, целиком зависящего от реанимационного аппарата с множеством трубочек. Слабину городских почувствовали все. В одну злую пору портовые отхватили солидный кусок исконно городской территории. Городских, что вели там дела, попросту перестреляли или запугали.

Ветераны, которых дядя Боря знал десятилетиями, подались кто куда. Он их не осуждал. Хоть дядя Боря сам и остался, толку от него было мало. Постарел. Целыми днями он сидел в "Мадрасе", пил пиво литрами и ностальгировал. Потом случилось настоящее предательство. Захватив часть своих ребят, к Ржавому ушел Диего, бывший до этого заместителем Шершавого. Казалось, сама судьба была готова добить городских.

Однако надо было жить. Над городскими откровенно надсмехались. Демонстративно под портовых ушел Морской банк. Это был удар, после которого уже не оправляются. Вслед за Морским побежали банки поменьше. Теперь группировка Лешего едва насчитывала несколько десятков человек, и он перестал быть для других банд авторитетом. Стар стал дядя Боря, а то бы просек, что ослабленному главарю опасность угрожает большая, чем, если бы он был на гребне успеха. Кто он? Мошка. Раздави и выбрось. Никому не выгодно держать живым бывшего сильного соперника. А то глядишь, фортуна переменится, напьется мошка свежей крови, и взрастет молодой и сильный кровосос. Вот и вдарили по Лешему изо всей силы. Шел к любовнице, а угодил в реанимацию.

Шанс уцелеть был только один. Узнать о планируемом ударе Ржавого заранее и ударить первым. Дядя Боря знал, что выпад противника последует непременно. Знать то знал, но ничего не мог предпринять. Городские попытались внедрить к портовым своих людей, но те вычисляли врагов мгновенно и так же беспощадно расправлялись. Особенно свирепствовал Диего, который заведовал у Ржавого контрразведкой и превратился в настоящего монстра. Городские откровенно его боялись. Обмануть его было невозможно. Многих он знал в лицо, кого не знал, все равно раскалывал как орешки. Чуял он своих бывших что ли? Поговаривали, что после перехода к Ржавому, тот проверил его по своему, посадив на большую кровь, после чего крыша Диего вообще поехала. Дядя Боря как-то столкнулся с ним в городе. Если и до этого врожденное уродство не делало его красавчиком, то теперь вид Диего стал откровенно отталкивающим. Больной глаз помертвел окончательно, неподвижный зрачок вмерз в глазное днище. Диего прошел мимо, не поздоровался. Он стал много пить, чего раньше не замечалось, и очень мало ел. Пил он торопливо, словно хотел побыстрее залить жажду алкоголем и ничего не помнить, не знать.

— Чего Ржавый хотел то? — напомнил Шершавый.

— Стрелку хочет.

— По поводу чего?

— Сказал, что хочет узаконить новые отношения.

— Кто поедет то? — озабоченно спросил Шершавый. — У нас и ехать некому.

Дядя Боря умолчал о том, что то же самое он сказал Ржавому.

— А мне по барабану кто приедет, — проскрипел он своим надтреснутым голосом, по слухам голосовые связки у него еще с воркутинских лагерей были крепко прихвачены кожно-венерической инфекцией настолько глубоко, что не поддавались никакому излечению, а уж бабок Ржавый на это дело потратил немеренно, все без толку. — В случае чего, я с него за все спрошу. Если что не так, кровушкой платить заставлю.

— Забыл ты наши воровские законы, раз кровью на стрелке стращаешь, — попенял дядя Боря.

— Твой закон это я. Выбирайте главного, базар только с ним вести буду. Насчет подробностей завтра тебе Диего позвонит. Не забыл его еще? — Ржавый опять заскрипел, словно старая панцирная койка.

От его смеха дяде Боре едва не сделалось плохо. В последнее время со здоровьем у него были проблемы. Один раз ему поплохело прямо на молодой любовнице. В таком нелицеприятном виде, со спущенными портами, врач неотложки его и обследовал. Плохое предчувствие у него было. Он слышал еще молодым, что бывает такое предчувствие у старых воров-предчувствие собственной смерти. Однако умирать ему совсем не хотелось. Своей беспокойной жизнью он заслужил спокойную старость. А умирают пусть молодые. Они ни черта не смыслят в жизни, не умеют по капле смаковать те удовольствия, что она предоставляет.

— Кто поедет то? — повторил вопрос Шершавый.

— Леший, — ответил дядя Боря, изподтишка изучая реакцию коллеги, через которую можно было судить о том, как отнесутся к новости все остальные.

— Окстись, Леший в реанимации! — одернул его Шершавый.

— Сынок его поедет. Он ведь тоже Леший!

— Да он сопляк еще. И он не при деле.

— Сам тогда езжай!

— Почему я? — стушевался Шершавый.

— Тогда не лезь не в свое дело. А людям своим объясни, что такова воля самого Лешего.

— Так он вроде ничего такого не говорил.

— Думаешь, он против родного сына слово бы поднял?

— Кто ж против родной крови пойдет?

— То-то же!

Обработав в нужном ключе командира боевиков, дядя Боря позвонил своему информатору и велел ему срочно приехать.

Не имея возможности внедрить к Ржавому своих людей, Рекунков купил одного из портовых. Звали его Семен Костылев по кличке, естественно, Костыль. Человечком он был небольшим, но кое-какую информацию городские через него получали. Костыль загодя сообщил о нескольких визитах портовых в магазины, что ходили под крышей Лешего, после чего им устроили теплую встречу и отбили охоту на подобные вылазки. Хоть информация частенько подтверждалась, Рекунков никогда особо Костылю не доверял. В последнее время тот стал дерганным, говорил, что предчувствие у него нехорошее и просил большие деньги, чтобы слинять насовсем за море.

Костыль приехал через час после звонка. Под два метра ростом, под белыми полотняными штанами ходулями дергаются длинные ноги. Грубое худое лицо. Он прошел к столу, налил полный стакан водки и выпил его залпом.

— Ты становишься алкоголиком, — поморщился Рекунков.

— Пожили бы как я, с занесенным топором над головой, еще не так бы запили, — пожаловался Костыль. — Деньги принесли? Мне еще с прошлого раза задолжали.

— За что тебе платить, коли ты ничего не говоришь? — возразил Рекунков. — Борзеть с твоей стороны по этому поводу было бы некультурно. Выкладывай, что есть новенького, а уж мы поглядим, платить или нет.

Сразу после этих слов у Костыля случилась истерика. Ничего неожиданного в этом не было: истерики случались и раньше, но в этот раз Костыль выглядел всерьез напуганным, он сказал, что его загнали на самый край, и что дальше терпеть страх нет уже мочи, так что пора линять по серьезному. И попросил денег. Триста тысяч баксов.

— Мы просто так такие бабки не платим, — заметил дядя Боря. — Подай нам на блюдечке Ржавого, чтобы мы могли его схарчить и косточки обсосать, получишь не триста, а пятьсот тонн зеленых.

Едва присевший Костыль опять вскочил и затравленно огляделся.

— Не люблю я, когда про людей говорят, что их собираются харчить. Мне еще Диего своими шуточками надоел. У него все разговоры, что люди это мясо.