Все так, как оно должно быть. После завтрашнего дня возврата к прошлому уже не будет.

Он продал ее. Этот мерзавец продал собственную дочь человеку, которого она ненавидела, чтобы получить возможность иметь все, чего ему хотелось.

Первым моим побуждением было захлопнуть книгу, отгородиться от этой гадости. Но я заставила себя продолжить листать ее, случайным образом пробегая глазами то один абзац, то другой. В одном месте был набросан приблизительный план кастовой системы. По замыслу Грегори Иллеа, изначально в нем должно было быть шесть уровней, а не восемь. На другой странице он планировал сменить людям фамилии, чтобы отрезать их от прошлого. Из одной фразы ясно следовало, что он намеревался наказать своих противников, присвоив им более низкий статус, и вознаградить сторонников, напротив возвысив их.

Интересно, мои предки просто ничего ему не предложили или выступили против всего этого? Я очень надеялась, что второе.

И какая у меня должна была быть фамилия? Может, папа знал?

Всю жизнь я жила с убеждением, что Грегори Иллеа был героем, спасшим нашу страну, когда она балансировала на грани краха. А на самом деле он оказался всего лишь властолюбивым чудовищем. Кем надо быть, чтобы с такой готовностью манипулировать людьми? Кем надо быть, чтобы использовать дочь как разменную монету в своих интересах?

Теперь старые записи, прочитанные ранее, предстали в новом свете. Он нигде не говорил, что хочет быть хорошим семьянином, он желал лишь выглядеть таковым. Подлец готов был играть по правилам Уоллиса, пока это было ему на руку. Иллеа использовал ровесников сына, чтобы получить поддержку. Он с самого начала вел свою игру.

Меня затошнило. Я встала и принялась расхаживать по комнате, пытаясь уложить все это в голове.

Как получилось, что вся эта история оказалась забыта? Почему никто никогда не говорил о древних государствах? Куда подевалась эта информация? Почему никто ничего не знает?

Я открыла глаза и запрокинула голову. Это казалось невероятным. Должны же быть несогласные, которые рассказали бы своим детям, как все обстояло на самом деле. Но, с другой стороны, может, они и рассказывали. Я часто задавалась вопросом, почему папа не разрешал рассказывать о древнем учебнике истории, который он прятал у себя в комнате, почему известная мне версия истории Иллеа никогда не существовала в печатном виде? Может, потому, что, если бы появилось написанное на бумаге «Иллеа – герой», люди просто взбунтовались бы. Если же все это существовало исключительно в виде толков, когда все представляли прошлое по-своему, как можно было сохранить правду?

Интересно, Максон знал?

Внезапно я вспомнила одну вещь. Наш первый поцелуй с Максоном. Он оказался для меня такой неожиданностью, что я шарахнулась от него, к огромному смущению принца. Потом, когда я поняла, что на самом деле хочу, чтобы Максон поцеловал меня, я предложила стереть это воспоминание и заменить его новым.

«Америка, я не думаю, что можно изменить историю», – сказал он. На что я ответила: «Еще как можно. И потом, кто будет знать об этом, кроме нас с тобой?»

С моей стороны это была шутка. Разумеется, если мы с ним останемся вместе, то будем помнить эту историю, какой бы глупой она ни была. Мы никогда не заменим ее на более эффектную просто ради шоу.

Но весь Отбор затевался именно ради шоу. Если нас с Максоном когда-нибудь спросят о нашем первом поцелуе, скажем ли мы правду? Или этот маленький секрет останется между нами двоими? Когда мы умрем, не будет больше никого, кто знает правду, и этот миг, который был так важен для нас, перестанет существовать.

Неужели все так просто? Расскажи историю одному поколению и повторяй ее, пока она не станет восприниматься как непреложный факт? Часто ли я расспрашивала пожилых о том, что они знают и что видели их собственные родители? Это ведь старики, думала я. Что они могут понимать? В своей заносчивости я совершенно сбрасывала их со счетов. Надо же было быть такой глупой.

Но главным сейчас были не мои чувства. Главное – что я намерена с этим сделать.

Всю свою жизнь я жила практически на дне нашего общества, но не жаловалась, потому что любила музыку. Но я хотела быть с Аспеном, а поскольку он был Шестеркой, это было сложнее, чем могло бы быть. Если бы не Грегори Иллеа, много лет назад расчетливо разработавший законы нашей страны, удобно устроившись за своим столом, нам с Аспеном не пришлось бы бороться за свое счастье и я знать не знала бы о Максоне. Он даже принцем не был бы. Руки Марли не пострадали бы, и они с Картером не ютились бы в крохотной комнатушке, в которую едва влезала кровать. А мой младший братишка Джерард спокойно учился бы любым наукам, каким только захотел, вместо того чтобы заставлять себя заниматься искусством, к которому не испытывал ни малейшей тяги.

Обеспечив себе комфортную жизнь в прекрасном доме, Грегори Иллеа лишил большую часть страны возможности даже хотя бы попытаться иметь то же самое.

Максон сказал, что, если я захочу узнать что-то о нем, достаточно только спросить. Мне было страшно, что он окажется таким же, но необходимо знать наверняка. Если от меня требовалось принять решение, продолжу я участвовать в Отборе или уеду домой, мне необходимо было точно знать, из какого он теста.

Облачившись в домашние туфли и халат, я вышла из комнаты. По дороге мне встретился безымянный гвардеец.

– У вас все в порядке, мисс? – спросил он.

– Да, я сейчас вернусь.

У него был такой вид, как будто он хотел сказать что-то еще, но я поспешила уйти. Я поднялась на третий этаж. В отличие от всех остальных этажей, охрана стояла прямо на лестничной площадке, так что просто так пройти в комнату Максона я не могла.

– Мне нужно поговорить с принцем, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо.

– Уже очень поздно, мисс, – заметил тот, что стоял слева.

– Максон не будет возражать, – пообещала я.

Тот, что стоял справа, ухмыльнулся:

– Думаю, мисс, его сейчас не обрадует ничье появление.

Я нахмурилась, осмысливая услышанное.

Он был с другой девушкой.

Наверняка это была Крисс, больше некому. И в эту самую минуту она сидела в его комнате, болтая с ним и смеясь, а может, изменяла своему правилу «никаких поцелуев до обручения».

Из-за угла показалась служанка с подносом в руках и двинулась к лестнице. Я отступила в сторону, пытаясь решить, стоит ли попытаться все-таки убедить охранников пропустить меня к Максону или сдаться. Пока я соображала, гвардеец заступил мне дорогу:

– Вам нужно вернуться к себе в комнату, мисс.

Хотелось наорать на них или сделать еще что-нибудь в этом роде, такое чувство собственного бессилия меня охватило. Впрочем, толку от этого все равно не было никакого, так что я развернулась и пошла по лестнице вниз. Один из охранников – тот самый, что ухмылялся, – пробормотал что-то неразборчивое, и мне стало совсем тошно. Он потешался надо мной? Или жалел? Я не нуждалась в его жалости. У меня и без нее кошки на душе скребли.

Когда я вернулась на второй этаж, то с изумлением увидела ту самую служанку, с которой только что столкнулась. Она делала вид, будто поправляет туфлю, хотя на самом деле ничем таким занята не была. Когда я приблизилась, девушка подняла голову, подхватила свой поднос и пошла мне навстречу.

– Он не у себя в комнате, – шепнула она.

– Кто? Максон?

Девушка кивнула:

– Поищите на первом этаже.

Я улыбнулась, с изумлением качая головой.

Она пожала плечами.

– Сами вы его не нашли бы. И потом, – добавила она с обожанием во взгляде, – мы вас любим.

Служанка поспешила по лестнице на первый этаж. Я задумалась, кто такие эти «мы». Впрочем, на данный момент мне было вполне достаточно этого простого проявления доброты. Я немного постояла, чтобы не спускаться сразу за ней, потом двинулась по лестнице вниз.

Главный зал, хотя и был не заперт, пустовал, столовая тоже. Я заглянула в Женский зал, решив, что забавно было бы, если бы они устроили свидание там, но – нет. Я спросила гвардейцев, стоявших на часах, и они заверили меня, что Максон в сад не выходил, так что я заглянула в несколько библиотек и гостиных, прежде чем прийти к выводу, что они с Крисс или расстались, или вернулись обратно к нему в комнату.