Илья замолчал и опустил голову. Выслушав его, поляна вновь зашумела, как будто ничего не произошло. Как хорошо, что это приняли как должное. Он ведь хотел лишь высказаться… Объяснить, может быть, то, что объяснить никак не получалось даже самому себе.

- Ну, не так уж это и непонятно, - кашлянул багник.

Илья залпом осушил лилию, и ему в руку тут же сунули еще одну.

- А про любовь? Про любовь ты умеешь? - прижав мягкие губы к его уху, спросила «птаха».

- Умею, - прошептал ей Илья.

- Давай. Только мне и больше никому, хорошо?

- Сейчас.

Илья кашлянул и горячо зашептал:

- Жаркие руки и жаркие губы!

Стиснув в объятьях упругое тело,

Я растворяюсь, и бьюсь, и взлетаю:

Это любовь торжествует победу.

«Птаха» вздохнула и прижалась к нему теснее.

- Пойду-ка я поищу кого-нибудь, для кого моя любовь не смертельна, - хмыкнула Мара и поднялась.

Илья рассеянно кивнул ей. Но, как ни странно, когда она начала удаляться, он почувствовал боль и тоску от того, что она уходит. Если притяжение «птахи» было для него чем-то естественным и светлым, то Мара будила в нем глухую, дремучую страсть, черную, как глубокий омут.

- Когда-то этот праздник мы встречали вместе с людьми, - сказал леший, - только это было очень давно.

- «Давно» - это когда? - переспросил Илья.

- Я уже и не припомню, сколько лет прошло с тех пор, как люди сложили Каменный лик и вызвали его к жизни. А примерно тысячу лет назад люди начали меняться. Постепенно, медленно, но их приходило сюда все меньше. И вот уже лет триста как на праздник с нами приходят только хозяева избушки, да и то не каждый год.

- Так это люди сложили Каменный лик? - Илья поднял брови.

- Разумеется. Боюсь, что люди забыли свое место в жизни. Они готовы предаваться самоуничижению там, где сильны и свободны, и, напротив, мнят себя царями в том, в чем нисколько не отличаются от булыжника на дороге.

- И люди, поселившиеся здесь, - это булыжники на дороге? - Илья оторвал лицо от мягкого плечика красавицы и повернул его к лешему.

- Ты передергиваешь, - заметил кот, - никто этого не говорил. Ты сам только что сказал, что ты - придорожная трава.

- А люди, поселившиеся здесь, не понимают и не чувствуют Долины, - от себя добавил багник. - Они не хотят признавать, что Долина - живая. Это только кажется, будто она молча терпит издевательства тех, кто сюда пришел.

- А на самом деле?

- А на самом деле она рано или поздно нанесет удар. Смертельный удар. Пока она только предупреждает, но и ее терпению придет конец. И, возможно, все мы станем орудием в руках Каменного лика.

- Да не просто «возможно», а наверняка! - поправил кот. - И я лично буду этим орудием с большим удовольствием.

- Каждый из нас будет им с удовольствием, - прошипела сверху русалка со змеиным хвостом, и Илья нисколько не усомнился в серьезности ее намерений. Холод и страх повисли над их кружком, и ему стало не по себе.

- Вы настолько ненавидите людей? - спросил Илья.

- Я бы не назвал это ненавистью, - вздохнул леший. - Змея, на которую наступили сапогом, не испытывает ненависти к тому, кого жалит. Она так создана природой.

- А что делать мне? - спросил Илья. - Как, по-вашему, должен поступить я? Я ценю ваше доверие ко мне, и мне очень хорошо с вами. Но люди, какими бы они ни были, тоже что-то значат для меня.

- А ничего тебе не надо делать, - сообщил кот. - Сапогом на змею уже наступили.

- Нет, не скажи, Баюн, - багник прищурился, - он правильно спрашивает. Я бы посоветовал людям немедленно покинуть это место. Ведь мы не кровожадны. Только жить здесь никто не должен, это место не для жизни. Это место поклонения Каменному лику.

- Что-то я не заметил, чтобы вы ему поклонялись, - усмехнулся Илья.

- А Каменный лик не икона, - расхохотался леший, - ему нравится смотреть на веселые лица, видеть нашу радость. Ты вот слагал для него песню, «птахи» станцуют ему, а я, старый и неуклюжий, просто посижу рядом. Кстати, посмотри, твоя Мара нашла себе возлюбленного. Несомненно, они сейчас покажут нам что-нибудь интересное.

Поляна снова затихла, все повернули головы в сторону Мары и ее нового спутника. И оказался им, к удивлению Ильи, совсем обычный человек. Ростом примерно с Илью, в синих джинсах и серой, застиранной футболке, крепкий, но не сильно плечистый. Человек шел рядом с Марой такой же легкой походкой, как и у нее, чуть приподняв плечи, как будто слегка озяб. Что-то неуловимо знакомое было в нем, и Илья мучительно пытался понять, где мог его увидеть.

- Ну шутники! - кашлянул багник, глянув в сторону Мары.

- А ты скажи: «Чур сего места», - леший тоже рассмеялся и толкнул Илью в бок.

Илья, ничего не понимая, смотрел то на одного, то на другого, и вдруг до него дошло, где он этого человека мог видеть, причем каждый день: в зеркале.

- Надо же, и с походкой попал! - веселился кот.

Илье почему-то стало не по себе, как будто встреча с двойником предвещала что-то недоброе.

- Это Безымень, - пояснила ему «птаха». - У него своего облика нет, поэтому он превращается в кого хочет. Вообще-то нехорошая примета Безыменя в своем обличье встретить. Надо зачураться, и тогда ничего не случится. И в глаза ему нельзя смотреть.

- А зачураться - это как?

- Скажи: «Чур сего места» или «Чур меня».

Илья усмехнулся. Нечто похожее в последний раз он говорил в Сережкином возрасте.

- А ты не смейся, - «птаха» хлопнула его ладошкой по спине, - быстро говори!

- Ну, чур меня… - пробормотал Илья. И тут же легкий порыв ветра шевельнул ему волосы. Как будто чья-то рука легла на плечо, и сразу стало легко и спокойно.

- Э, Чура можно и с большим уважением поминать, - заметил кот.

Илья, после того как почувствовал прикосновение невидимой руки, и сам понял, что его небрежность была несколько… бестактной.

Тем временем Мара с его двойником вышли на середину поляны, в круг, обозначенный камнями, и остановились, взявшись за руки. И хотя воздух вокруг был тих и неподвижен, Илья увидел, что на эту странную пару дует ветер. Ветер откидывал назад их волосы, обнажая бледные лица, и развевал белоснежный сарафан Мары. Легкое дрожание покатилась от них по поляне, становясь все ощутимей, пока не перешло в ритмичную, рокочущую вибрацию. И Илья телом ощутил музыку - она была не слышной, а осязаемой. Музыка эта казалась не менее сверхъестественной, чем синий румянец щек Мары: тело напряглось, участилось дыхание, где-то в солнечном сплетении появился твердый ком, а кулаки непроизвольно сжались.

Мара раскинула руки в стороны, и белые рукава захлопали на ветру, как два флага, в такт осязаемой музыке. Безымень присел рядом с ней на одно колено, и Илья потряс головой - ему показалось, что сам он стоит рядом с Марой и хочет поднять ее на руки. Его двойник осторожно поднял ее невесомое тело, держа за колени, и выпрямился во весь рост. Картина получилась жуткая - как будто на кладбищенский крест надели белый саван. А между тем Безымень прижался лицом к ее прямым ногам и медленно повернулся на месте, как будто давая всем рассмотреть свою спутницу. Сходство с крестом, одетым в саван, от этого только усилилось. Илье даже послышался скрип подгнившего дерева на ветру.

И вдруг Мара упала. Упала, как подбитая птица, навзничь, ломая крылья. Илья ахнул и качнулся вперед, подставляя руки. Но поймал ее Безымень, а она бессильно свесила руки-крылья и запрокинула голову, так что ее тонкая длинная шея изогнулась, как у мертвой птицы, острый подбородок поднялся вверх, а волнистые волосы, перебираемые ветром, коснулись земли.

Безымень целовал ее, а Илья чувствовал на губах тонкий лен сарафана-савана, а под ним - холод голубоватой кожи. И Мара оживала в такт дрожащей музыке, оплетала мужское тело своим, прижималась к нему все сильней. И вибрация ее тела передавалась земле, и дрожь его рук сливалась с ее трепетом, и Илья чувствовал, что тоже дрожит, как в ознобе. Больше он ничего не видел - причудливые движения двух тел, сливавшихся в странном танце, будто соединились с ним. Если бы его спросили, он бы сказал, что вошел с ними в резонанс. Как одна струна заставляет петь другую, до этого неподвижную. И чувствовал он при этом ветер, силу собственных рук, ликование и ревность одновременно.