Лешек почувствовал, что сам сейчас закричит и упадет на снег, он попытался оттолкнуть Лытку, но тот крепче сжал его плечи руками.
- За что, Лытка, за что? - прошептал Лешек. - Что он такого совершил? Это же… Это…
- Это за грех рукоблудия, - спокойно и буднично ответил Лытка: ни жалости, ни осуждения не прозвучало в его голосе.
Лешек рванулся из его рук: отвращение, страх, жалость, бешенство - он был не в силах справиться с собой, его душила безысходность. И, когда Лытка попытался его удержать, он толкнул его руками в грудь и спотыкаясь побежал к крыльцу.
Здесь негде побыть одному, здесь негде спрятаться, и спальня послушников предназначена для сна и молитвы, а не для размышлений и уединения. Лешеку все равно некуда было бежать, единственное место - его собственная кровать, жесткая, холодная, с соломенным тюфяком и тонким колючим одеялом, одна из двадцати таких же точно, под большим деревянным распятием. Он зарылся лицом в жидкую подушку и зарычал, зажимая себе рот и уши: из подушки полезли острые перья и кололи губы и щеки. Крики за окнами прекратились и перешли в стоны и причитания, смолк свист плетей, но Лешеку казалось, что он слышит их до сих пор, и они надрывали ему сердце.
Послушники направились в трапезную - по коридору протопало множество ног. Лешек подумал, что не сможет есть, и не пошевелился, когда Лытка зашел в спальню и присел на соседнюю кровать.
- Ты обедать-то пойдешь? - спросил он мирно.
- Нет, - ответил Лешек.
- Послушай, ты относишься к этому слишком… слишком серьезно.
- Да.
- Лешек, послушай… он совершил большой грех, с таким грехом он не сможет войти в Царствие Небесное. Так пусть лучше он искупит его здесь, на земле, и предстанет перед Господом, очистившись от скверны!
Лешек вскочил и посмотрел Лытке в глаза:
- Так это ты называешь очищением? Эту мерзость, это отвратительное действо - ты называешь очищением? Превратить человека в скота, в жалкого червя, заставить его ползать в корчах и визжать от боли - это очищение?
- Ты не понимаешь. Телесные муки возвышают, приближают к Богу!
- Да? Я это уже слышал, и не один раз. Но каким же чудовищем должен быть твой бог, если это - самый верный способ к нему приблизиться!
- Лешек, Бог один. Он и твой, и мой, и наш общий… И потом, разве не прелюбодеяние превращает человека в скота? Разве не уподобляется он скоту, когда беззастенчиво ублажает свою плоть, забывая, что губит этим душу? И только раскаянье, искреннее раскаянье может ему после этого помочь.
- Ты хочешь сказать, что он раскаялся в содеянном сам и сам рассказал об этом духовнику?
- Нет, конечно, - вздохнул Лытка.
- Донесли, правда? Подсмотрели в щелку и донесли! Какая мерзость, Лытка, какая это грязь! Неужели ты не видишь? Я любил женщин, Лытка. И они любили меня. Я не могу смотреть на это так же, как ты.
Лицо Лытки стало растерянным, несчастным и немного испуганным:
- Лешек, ты что… ты хочешь сказать, что ты занимался блудом?
- Блудом? - рявкнул Лешек и придвинул к нему лицо. - Нет, я творил любовь! И в этом нет ничего скотского, это прекрасно! И душа от этого становится чище и свободней.
- Лешек, ты должен покаяться.
- Да ну? А если я этого не сделаю, ты на меня донесешь? Чтобы завтра я катался по снегу и визжал, да? Чтобы этим я приблизился к богу и вошел в царствие небесное очищенным от скверны?
- Нет, доносить на тебя я не стану, - Лытка сжал губы, - ты должен сам, понимаешь? Лешек, я хочу тебя спасти, я хочу, чтобы для тебя открылись врата рая. И путь туда лежит через покаяние. Царствие Небесное - оно для всех, мы сами своими грехами отвергаем его!
- Мне не нужно царствие небесное, в которое надо ползти на карачках! Мне не в чем каяться, я не делал ничего дурного. Я, возможно, виноват перед кем-то, перед тобой, например, но перед твоим богом мне каяться не в чем.
- Лешек, я понимаю, это тяжело. Но через это надо пройти, пойми. Хочешь, я вместе с тобой пойду к духовнику…
- Не надо.
- Лешек, ты просто боишься, ты слаб телесно, я понимаю. Ты всегда был… таким. Но ты поймешь, рано или поздно поймешь, что другого пути нет.
- Лытка, я не боюсь. Я боюсь не того, о чем ты думаешь. Я уже не тот маленький Лешек, который плакал при виде розги. Пойми, я не хочу превращаться в червя! Не боли боюсь, я боюсь потерять самоуважение.
- Да нет, ты боишься именно боли. Прости, но я хорошо тебя знаю. А духовник всегда назначает епитимию сообразно возможностям. И потом, мы скажем, что к блуду тебя принуждал колдун…
- Не смей, - оборвал его Лешек. - Меня никто не принуждал. И никогда не смей говорить плохо о колдуне, слышишь? Никогда! Колдун любил меня.
- Что, и грех мужеложства на тебе? - в отчаянье прошептал Лытка.
- Да ты с ума сошел? - фыркнул Лешек. - Вы тут все безумны! Рукоблудие, мужеложство! Да я о мужеложстве впервые узнал только в монастыре, мне и в голову не могло прийти, что такое возможно! Вы сидите здесь, и гниете в своих несбыточных желаниях, и предаетесь каким-то нездоровым порокам, и ищете лазейки в писании, и подглядываете друг за другом в щелки, и пускаете слюни, когда видите чужую боль, и сами рады ложиться под плеть, будто она доставляет вам наслаждение.
Лытка смутился и потупился:
- Извини, я не хотел тебя обидеть. Просто…
- Просто под словом «любовь», если это не любовь к богу, вам мерещится порок, потому что вы больше ни о чем не думаете, только о пороке!
- Да, потому что мы боремся с пороком! Мы побеждаем свою плоть и хотим отринуть ее совсем, освободить от нее душу!
- И как? К старости вам это удается? Нет, это плоть побеждает вас. Потому что я свободен, а вы - нет. Колдун как-то сказал мне, что во время поста, когда монахам положено думать о Боге, они преимущественно думают о мясе. А мне зачем думать о мясе, если я его просто ем?
- Лешек, услаждение плоти - прямая дорога в ад. Как ты не понимаешь, я хочу спасти тебя от геенны огненной! Колдун уже горит в аду, ты хочешь встретиться с ним там?
- Колдун ждет меня за молочной рекой Смородиной, на Калиновом мосту, на самом краю зеленого светлого Вырия. Твой бог убил не всех богов на небе, и там есть кому за меня заступиться.
Лешек прикусил язык, потому что дверь в спальню распахнулась, и двое монахов втащили внутрь избитого мальчика-послушника, все еще голого, мокрого, окровавленного и плачущего.
- Которая его кровать? - спросил один из монахов у Лытки, и Лытка показал в угол спальни. Монахи сгрузили тело, кинули в изголовье скомканную одежду и ушли, отряхивая мантии и топая ногами.
Лешек закрыл лицо руками - ему невыносимо было слышать всхлипы юноши, его начинала бить дрожь от одного воспоминания о страшном наказании, но он вдруг понял, что снова непроизвольно составляет в голове рецепт настоя, который помог бы мальчику.
Он поднялся, поймав удивленный взгляд Лытки, и направился в угол спальни, где на своей кровати, поверх одеяла, сжавшись в комок, плакал послушник. Лешек провел рукой по его волосам и сказал:
- Не плачь, малыш. Сейчас, я уложу тебя как следует.
Он осторожно вытащил одеяло из-под дрожавшего тела, но даже этим причинил мальчику боль, и тот заплакал еще сильней.
- Ничего, все пройдет… Сейчас.
Лешек принес ему и свое одеяло тоже, завернул его в плащ, чтобы колючая ткань не тревожила его раны, и укрыл, надеясь, что под двумя одеялами послушник все же сможет согреться.
- Лешек… - позвал Лытка. - Зачем ты это делаешь?
- Вы что-то говорили о любви к ближнему… - проворчал тот. - Лучше сходи к больничному, попроси у него полотенец, мятной настойки и календулы или подорожника. Такие простые травы у него должны быть, правда? Тебе дадут.
- Лешек… Ты… - Лешек разглядел в глазах Лытки блеснувшие слезы. - Ты… Господь возьмет тебя в рай только за это, я уверен.
- Я не хочу в рай, - буркнул Лешек. - Пожалуйста, сходи к больничному.
Лытка кивнул и вышел - Лешеку показалось, что лицо у него счастливое и… какое-то светлое.