Святой отец стоял к зверю спиной и догадался о том, что происходит нечто ужасное, только когда дружники, испуганно крестясь, осадили коней. Медведь же тем временем поднялся на задние лапы и, когда иеромонах оглянулся, издал могучий рев, нависая над его головой. Святому отцу не хватило силы даже для крестного знамения: он присел, накрыл голову руками и, тоненько закричав, оступился и колобком скатился с холма под ноги лошадям. Медведь опустился на четыре лапы и медленно двинулся в сторону монахов, угрожающе рыча. Перепуганные кони взвились на дыбы, люди разбежались в стороны от разящих копыт, и дружникам не удалось их удержать - один из них упал, а двоих лошади понесли в поле. Иерей, шепча слова молитвы, отползал от холма, но медведь не стал долго его преследовать и вернулся на место: улегся носом к костру и прикрыл глаза, словно ничего не случилось.

- Вернитесь! - крикнул Лешек. - Вернитесь скорей! Пламя упадет!

Круг снова сомкнулся, а монахи, проклиная колдуна и обещая ему адские муки, в страхе покинули холм. Надо сказать, больше никогда они не пытались приближаться к месту колдовства.

Колдун вернулся на рассвете как всегда усталым, долго пил и дрожал от холода, а потом рассказал Лешеку, что чуть не упал вниз.

- Знаешь, это, конечно, несмертельно, но очень неприятно. Я падал дважды. Один раз, когда меня вниз сбросил Змей, и еще раз - в юности, когда слегка переоценил свои силы. И каждый раз несколько дней лежал без сознания. Вот был бы монахам подарочек…

- Я бы увез тебя домой. И, знаешь, монахам медведь совсем не понравился, я думаю, они тебе его припомнят.

- Медведь поднимался? - удивился колдун. - Такого ни разу не было на моей памяти. И на памяти моего деда тоже. И… какой он был?

- Он был большой и страшный, Охто!

- Что ж… Значит, мои предки хранят меня надежней, чем я думал, - колдун погладил рукой медвежью шкуру.

К осени колдун свыкся с мыслью о крещении Пельских земель. В конце лета, перед самой распутицей, к нему приезжал один из иереев и пытался запугать, но, при всей ненависти к монастырю, колдун проявил чудеса осторожности (или хитрости), и расстались они договорившись: колдуну не мешали колдовать и лечить людей и скот, а он в ответ не мешал братии проповедовать.

- Малыш, я противен сам себе, - сказал колдун, когда иерей уехал, и весь вечер пил мед, пока не захмелел настолько, что упал с лавки.

Лешек уложил его в постель, но колдун все равно продолжал бормотать себе под нос о том, что это ерунда, что никакой договор ему не поможет. И не стоило опускаться до уступок: он бы и так колдовал и лечил. Надо было гнать монаха со двора, а не беседовать с ним о мире и дружбе.

- Я не знаю, что мне делать, малыш, - шептал он. - Я не боюсь смерти, но ведь вместе со мной из этих земель уйдет знание. И никто не защитит людей от болезней, и никто не объяснит им… и никто не поможет…

Наутро, с тяжелой головой, колдун начал писать книгу. Он ни разу не пробовал этого делать, только переписывал чужие, и долго думал, и стирал написанное, так что испортил несколько листов, протерев их до дыр. У Лешека было уже три книги с песнями, он гордился ими и перелистывал их, любуясь стройными рядами букв и нотных крюков.

- Охто, не торопись, - посоветовал он колдуну, - вспомни, как я писал первые песни. Ты сначала реши, что ты хочешь написать.

- Все! В том-то и дело, я хочу написать все!

- Выбери главное. То, чего нет в других книгах. Хочешь, я тебе помогу?

Выяснилось, что записать надо не так уж и много, если хорошо перед этим подумать. Увы, Лешек ничего не понимал в календарях и таблицах, которые колдун вырисовывал сначала на бересте, а потом переносил на пергамент.

Они работали больше двух месяцев, и колдун, проснувшись, умывался и садился за стол. Без матушки им приходилось тяжело, и Лешек взял на себя хозяйство. Осень была дождливой, словно все то, что боги не вылили на поля летом, обрушилось на землю в октябре. Узица вышла из берегов и подтопила погреб и баню, но колдун не сильно расстроился и ничего не предпринял, целиком погрузившись в свою книгу.

Зима наступила рано, морозы пришли неожиданно и сковали речку льдом. И если раньше с утра до вечера шел дождь, то теперь на землю падал снег. Колдун отказался ехать на торг, даже когда лед окреп настолько, что держал лошадей, - ему было некогда, он боялся потерять и несколько минут, не то что часов.

Когда снег надежно укрыл землю, выглянуло солнце и ударил мороз. Лешек каждое утро выходил на охоту, потому что запасы подходили к концу, а подмокшее в погребе зерно сначала покрылось плесенью, а потом замерзло. Без матушки они оба похудели и осунулись, питаясь от случая к случаю.

В то чудесное зимнее утро ничто не предвещало беды: Лешек подстрелил зайца и возвращался домой, предвкушая, как накормит колдуна жареным мясом. Он мурлыкал какую-то песню - просто от хорошего настроения, - правда, мурлыкал слишком громко. Настолько громко, что не услышал приближения всадников. Они же, напротив, видели его и слышали и приблизились так, что, когда Лешек оглянулся, бежать было поздно.

Впереди, на вороном жеребце, сидел отец Дамиан.

Лешек остановился и уронил зайца в снег. Колени дрогнули и подогнулись, голова ушла в плечи: он почувствовал себя маленьким и жалким, словно не было этих восьми лет, прожитых с колдуном. Словно не яркое солнце светило сквозь прозрачное кружево леса, а масляная лампадка в полутемном приютском коридоре. Дамиан убил его однажды, и ничто не помешает ему сделать это во второй раз.

- Быстренько заткните ему рот! - велел архидиакон дружникам, и только тут Лешек сообразил, что происходит что-то не то. Монахи в последнее время часто проезжали мимо их дома, и за колдуном иногда посылали из монастырской больницы, но никогда ойконом Пустыни собственнолично здесь не появлялся. Мелькнула мысль, что Лешека кто-то узнал и теперь Дамиан приехал за ним, чтобы вернуть в обитель, и тогда надо звать колдуна на помощь! Но голос отказывался повиноваться. Как в кошмарном сне, когда хочется кричать, а из горла раздается только тихий сип. Как когда-то на клиросе перед архимандритом…

Двое дружников подъехали к нему, и один из них протянул руку, чтобы зажать Лешеку рот, когда до него дошла простая и страшная мысль: Дамиану не нужен какой-то приютский мальчишка. Он приехал за колдуном! И в последний миг Лешек успел крикнуть, едва не сорвав голос:

- Охто, беги! Беги!

Дружник двумя руками схватил его голову, одной зажимая ему рот, а другой запрокинув ее назад, едва не сломав ему шею. Лешек попытался сопротивляться, но второй монах спрыгнул с лошади и скрутил ему руки, на всякий случай отбирая лук - легкий лук, которым убить человека можно только выстрелом в упор. Его связали в одну минуту и заткнули рот какой-то черной тряпицей, но он все равно продолжал рваться и кричать, только получалось это тихо и бесполезно.

- Где-то я его видел… - пробормотал Дамиан. - Подними-ка ему лицо.

Дружник послушно дернул Лешека за волосы на затылке.

- Нет. Не припомню. Потом выясним. Поехали.

Лешека кинули поперек седла и, взяв лошадей под уздцы, двинулись к дому. Их было восемь человек.

Колдун, скорей всего, не услышал крика. Он вышел на крыльцо раздетым, даже не подпоясанным, и босиком, и не потому что заметил монахов, а просто потянуться и глотнуть свежего воздуха. Дружник, который вез Лешека, остановил лошадь за деревьями, но Лешеку все равно было видно крыльцо, и он рычал, стараясь привлечь внимание колдуна и вытолкнуть изо рта тряпицу. Но она заткнула ему дыхательное горло, и ему пришлось замолчать, чтобы не задохнуться. Восемь коней всхрапывали и топали, люди переговаривались между собой, и колдун не заметил подвоха.

- Доброго здоровья, - холодно сказал он, увидев Дамиана, направлявшегося к крыльцу.

- И тебе, - ответил архидиакон. Вместе с ним шли трое дружников.

- Что тебе нужно здесь? - колдун не собирался скрывать свое отношение к ойконому Пустыни и громко скрипнул зубами.