- Но… почему они не бегут? Земли много… - растерялся колдун.

- Потому что Юга уже прокрался в их сердца, потому что они рождаются с крестом на груди и с молоком матери впитывают рабство. И то, что этого пока нет на севере, только вопрос времени. И ты не помешаешь им. Ты песчинка в их жерновах.

- Я не песчинка. Я мелкий камушек. А мелкий камушек может жернов и сломать.

- Нет, Охто, ты обольщаешься. Вспомни, что они сделали с Велемиром. Мой тебе совет - уходи на восток. Или затаись, продолжай лечить людей и колдуй потихоньку, чтобы никто этого не видел.

- Я не могу колдовать потихоньку. Люди держат меня наверху, в одиночку я могу выпросить разве что ясного неба на несколько часов.

Они и наутро, когда Лешек поднялся с постели, еще не ложились, обсуждая болезни и травы. Лешек искупался в снегу и, завернувшись в плащ, сел поближе к печке, когда колдун перешел к самому главному.

- Если ты думаешь, что я приехал к тебе за Ибн Синой, то ты ошибаешься. Хотя, если бы не книги, я бы, наверное, собирался еще года два. Пятнадцать лет назад я создал нечто и все эти годы изучал то, что создал. Посмотри, - он залез в поясную сумку и вытащил на свет крусталь.

Глаза волхва загорелись, он вытянул шею, внимательно разглядывая осколок кварца.

- Это какой-то предмет для твоей волшбы? - недоверчиво спросил он.

- Нет. Однажды я поднялся в небо и хотел просить Мокшу о дожде.

- Высоко летаешь… - усмехнулся Невзор.

Колдун пропустил этот укол мимо ушей и продолжил - с придыханием, мучительно подбирая слова, а потом выталкивая их из себя скороговоркой:

- Но вместо нее я встретил Змея. Я никогда раньше не видел его, да и не мог видеть, я же белый, спускаться вниз я не умею, и что он делал наверху, я не знаю. Он вышел мне навстречу, и, признаться, я испугался. Он был… Он был страшен. Мне показалось, что он смеется надо мной и злится, но уже не на меня, а на кого-то или на что-то еще… Он все время оглядывался, озирался, словно боялся, что кто-нибудь его увидит. Я чувствовал, как он стискивает мне плечи и как смотрит в глаза, презрительно и внимательно. И… в общем, после этой встречи я знал, как найти крусталь, как обработать…

- Змей стал помогать людям? И ты так запросто говорил с ним? - старик недоверчиво прищурился.

- Нет, не запросто… - колдун опустил голову. - Он велел мне в то лето не подниматься наверх и пообещал хороший урожай безо всякой волшбы. А потом он швырнул меня вниз, и я несколько дней пролежал без сознания.

- А как Змей оказался наверху? Разве для него есть туда дорога?

- Есть, есть, - улыбнулся колдун, - я всегда говорил, что нижний мир смыкается с верхним, только нам пока этого не видно. И он сразу сказал, что крусталь имеет две стороны, и пусть люди сами решат, какой стороной захотят пользоваться. Я не знаю, зачем он дал его мне. Но искушение, ты же понимаешь, было слишком велико.

- И что он может?

- Я покажу…

Колдун взял со стола нож, нагрел лезвие в пламени свечи и острым концом прорезал на своей ладони глубокую рану, отчего Лешек вздрогнул и зажмурился, но лицо колдуна оставалось неподвижным и спокойным. Кровь побежала на полотенце, которое он предусмотрительно бросил на колени, и, зажимая запястье другой рукой, кивнул волхву на крусталь.

- Пойдем. Ему нужно солнце.

Они вместе вышли за дверь, и через минуту Лешек услышал удивленный возглас Невзора.

- Помнишь преданье о живой и мертвой воде? - спросил колдун, когда они, в облаке пара, вернулись в дом, - в левой руке колдун сжимал крусталь, и никакой раны на ней уже не было.

- Ты хочешь сказать…

- Да. Собирая солнечный свет, крусталь заживляет даже старые раны и излечивает плохо сросшиеся кости. А если собрать им свет луны, он действует так, как положено мертвой воде: убивает гниль и лихорадку, и не только в ране, но и в крови. Ему нужно лишь ясное небо.

Они сели обратно за стол, и колдун рассказал о тех болезнях, которые ему удалось вылечить при помощи крусталя. Лешек перебрался к ним поближе, и Невзор поставил самовар.

- Но почему ты не говорил об этом, когда мы собирались на сход? Это же было лет семь назад… - удивленно спросил волхв.

- Сейчас объясню. На сходе собралось слишком много людей, и не всем я мог довериться. Ты забыл, у крусталя две стороны… Одна сторона лучи собирает, а другая - рассеивает. Змей не зря говорил о выборе между ними. Он хитер, и никто не знает, чего он на самом деле хочет. Так вот, если поставить крусталь вот этой стороной от себя, всякий, кто находится в рассеянных лучах солнца, оказывается в полной власти того, кто держит крусталь в руках. Им можно остановить огромное войско и заставить его повернуть назад. Любой приказ будет исполнен - можно приказать выстроиться в цепь и по одному отправить людей в прорубь. И они пойдут. Это страшное оружие, понимаешь?

- Да, - задумчиво протянул Невзор, - понимаю. Но как нам его не хватало во время войны!

- Ты не понял, - вздохнул колдун, - неужели ты не понял? Наши враги - они ведь тоже люди. Тот, кто получит этот крусталь, станет владеть миром, он превзойдет царя Александра, но начнет он со своих братьев! С нас с тобой в первую очередь!

- Охто, ты, по-моему, передергиваешь. Крусталь можно заставить служить людям.

- Ты возьмешь на себя такое право? Нет, не возьмешь, а если возьмешь, я знаю, кто тебя опередит. Тот, кто хочет власти сильней, чем ты. Нет, Невзор, ничего не выйдет. Защитившись от внешних врагов, рано или поздно мы придем к их порабощению, к завоеванию новых земель. И это не все, что крусталь умеет. Есть еще рассеянный свет луны. И в моих глазах он страшней, чем возможность отдавать приказы. В рассеянном свете луны крусталь ловит души…

Колдун вдруг замолчал и убрал крусталь в поясную сумку. Лицо его вмиг осунулось, глаза потускнели, и подбородок опустился на грудь.

- Вот поэтому я никому не говорю о крустале. О его оборотной стороне не знает никто.

Разговор сам собой сошел на нет, и через некоторое время колдун крепко спал, а волхв оставался бодрым и разговорчивым, как будто и не было перед этим бессонной ночи.

- Твой дед был сильным волхвом-кощунником, - сказал он Лешеку, - хранителем Знания. Когда он начинал говорить, люди вокруг замирали и раскрывали рты. Даже я не мог противиться его голосу - он завораживал, слова лились в меня как по волшебству.

И пока колдун спал, Невзор рассказывал Лешеку про деда, и отца, и мать. И потрясла Лешека не столько история жизни, сколько история их смерти.

Князь Златояр, младший в семье, унаследовал от отца худшие, бедные земли, - собственно, не земли, а непроходимые леса и болота, да еще и по соседству с Пустынью. Лусской торг, с его добычей железа, первоначально был там единственной ценностью, но в нем давно стояла церковь, с которой приходилось делить власть. И прокормить дружину князя поселяне не могли. Златояр стягивал к себе крестьян, которые рекой текли на север, спасаясь от княжеских усобиц, и отдавал им леса исходя из четверти снопа, но клирики неизменно опережали его, и вместе с первыми домами над деревнями поднимались высокие шатры деревянных храмов, увенчанных крестами.

Прошло несколько лет, прежде чем Златояр понял, что худой мир лучше доброй ссоры. Его дружина всегда была готова услужить церкви, он честно платил им заранее оговоренную мзду, названную пожертвованием, и не только мелким деревенским приходам, но и Пустыни, а монахи не лезли в мирские дела, а если и лезли, то неизменно на стороне князя.

Стычки возникали только на границах с Пустынью. Златояр был готов делиться деньгами, но не собирался делиться землями. И то, что Пустынь считала своей землей, Златояр причислял к своей - да и мудрено было провести границу по непроходимому лесу.

Про волхва Велемира хорошо знала вся округа. Златояру он не мешал, ходил себе по деревням и рассказывал сказки о богах, лечил, гадал. Сам Златояр тоже любил его послушать и предсказания его принимал всерьез, да и боги волхва были для него ближе и дороже, чем Святая Троица. Только Велемир не мог примириться с существованием церкви, а церковь - с существованием волхва. Златояр не лез в их бесконечный спор: обидеть волхва он опасался, а с церковью ссориться не хотел. Но однажды чаша терпения церковников переполнилась. По деревням прошло поветрие, падал скот, умирали люди, и то там, то здесь вспыхивали крады, на которых горели и люди, и животные. Велемиру верили больше, чем проповедям, отказывались от причастия, снова славили своих богов, а кое-где и поджигали церкви.