Толпа уже равнодушно скользила мимо нас, про вора все забыли в одну минуту, Первуня утешился конфетой и лаской хозяйки лотка, которая чувствовала себя виноватой перед хорошим покупателем и всячески надеялась свою вину загладить. А Бублик все дрожал у Моргота на груди, и тот неумело похлопывал его по плечу. Для Бублика, такого взрослого и правильного, такого спокойного, это было ненормально, неестественно, и мы с Силей стояли рядом и не знали, куда девать руки: мы испугались.

- Ну все. Хватит, Бублик. Все нормально, - ворчал Моргот вполголоса, - ничего не случилось. Щас футболки пойдем покупать. Надо за штаны деньги отдать…

- Деньги у меня, Моргот, - сказал Силя и полез за пазуху.

- Отдай три двести.

От этой цифры у меня закружилась голова. Я умел считать, но как-то не сообразил сразу, что нас четверо.

- Дайте мальчику водички, - сказала хозяйка лотка, протягивая Морготу бутылку с минералкой. - Напугали детей… Ненормальные… Лишь бы кулаки чесать. Только я тебе скажу - зря ты его пожалел. Было бы ради кого подставляться! Своих жалей, а чужие тебе что?

Сейчас, когда я знаю Моргота гораздо лучше, чем в детстве, его поступок кажется мне по меньшей мере непоследовательным. Да, он тоже был вором и тоже попадался, но он никогда не считал себя принадлежащим к воровскому миру, никогда не испытывал солидарности с собратьями по «цеху», и жалость не была ему свойственна. Я считаю, он не сразу понял, что подставляется. Как говорила его мать: он жил одной минутой и никогда не думал о последствиях. Он поступил не как вор, заступившийся за вора: он изначально принадлежал к совсем другому миру, миру, где взрослые не избивали детей, а дети не воровали денег. Этот мир давно рухнул, но представления Моргота изменились только внешне, на самом же деле он продолжал считать, что взрослые отвечают за детей. Все взрослые за всех детей.

Дети чувствительны к тому, что не лежит на поверхности, что составляет человеческую сущность, прячется в глубине. Может быть, мы делали неправильные выводы, приписывая Морготу героизм и отвагу, но любили мы его не за это, а за такое вот отсутствие раздумий, за эти короткие импульсы того, что мы считали правильным.

Выбор футболок - а Моргот решил купить нам по две штуки сразу - развеял нашу нервозность и окончательно успокоил Бублика.

- Моргот, Моргот, я вот эту хочу! - Силя тыкал пальцем в картинку с дирижаблем.

- Это дерьмо, я дерьмо покупать не буду.

- Ну почему? Картинка здоровская!

- Она облезет через три дня. Девушка, нам вот из тех покажите, что у вас есть. Для мальчиков.

- Моргот, а я вот эту хочу, со слоником, - Первуня дергал Моргота за рубашку.

- Сбрендил?

Розовый слоник плавал в цветочках, а Первуня почему-то питал слабость именно к розовому цвету. Моргот же его терпеть не мог.

- Ну классный же слоник!

- Офигеть, какой классный! Бантиков только к твоему слонику не хватает!

- Первуня, бери с машинкой! - подтолкнул его Силя.

- Я не хочу с машинкой, я хочу слоника-а-а… - захлюпал носом Первуня.

- Моргот, смотри, вот эту давай купим! - Бублик вытащил из высокой стопки футболок, выложенной девушкой на прилавок, черную с ярко-красной надписью на груди.

- Ты знаешь, что тут написано? - прыснул Моргот.

- Нет, а что?

- Ну… в первом приближении… Я - крутая телка. Это тоже для девочек. Думаю, там, где ее шили, не умели читать.

- А для мальчиков такой нет?

- Я хочу слоника-а-а… - ныл Первуня.

- Заткнись. Девушка, заверните ему этого чертова слоника! И вот ту мне еще покажите, маленькую, с дятлом, мля…

- Первуня, ты дятел! - радостно захихикал Силя.

- Я не дятел, я не дятел! - Первуня снова приготовился реветь.

- Ладно, не надо с дятлом. Что у вас еще на ребенка есть?

- Вот эти для мальчиков хорошо берут, - девица равнодушно положила перед Морготом серую футболку с мультяшной крысой.

- Я тоже хочу с крысой! - закричал я.

- И я хочу с крысой! - подхватил Силя.

- С крысой еще вот такая есть, - девица полезла под прилавок, долго шуршала пакетами и вытащила на свет черную футболку. Крыса на ней оказалась гораздо более свирепой, натуральной и смешной.

- Это чур мне! - заорал Силя.

- Нет мне!

- Нет мне!

- Цыц, малявки… - Моргот по очереди хлопнул нас обоих по затылку. - Ты вообще хотел с волком.

- А вторую - с крысой! - не сдался я.

- У меня от вас голова трещит. Навязались на мою шею… Девушка, у вас с крысой только одна?

- Я поищу, - недовольно ответила та.

Одинаковые футболки с крысами оказались нам с Силей великоваты, но мы не очень-то из-за этого расстроились.

После мы купили теплые рубашки и зимние ботинки: Моргот сказал, что пока у него есть деньги, их надо тратить, потому что потом их может и не быть. Он как будто в воду глядел: потом, зимой, эти ботинки, купленные тогда на размер больше, чем нужно, сослужили нам хорошую службу.

Став взрослым, я оценил, почему мы с ребятами выглядели лучше многих детей, живущих в семье: Моргот покупал нам не много вещей, но это были добротные, хорошие вещи. Мы никогда не надевали на себя обносков, как это принято в многодетных семьях; наши футболки не вытягивались от стирки, а рубашки не выцветали через месяц после покупки; мы носили крепкие кроссовки, которых могло хватить и на два сезона, если бы мы из них не вырастали. У нас были теплые куртки из прочной ткани, рубахи и свитеры из натуральной шерсти и кожаные ботинки.

- Моргот, ну объясни мне, почему? Зачем ты все это делал?

Он затягивается своей длинной черной сигаретой и смеется:

- Иди ты к черту, Килька! Я не знаю! Я сто раз тебе говорил: не знаю. Мне это нравилось. Иногда я вас просто ненавидел, особенно с похмелья, когда вы орали у меня над ухом. Я не хотел, чтобы вас забрали в интернат.

- Слушай, а ты жалел Бублика тогда, на рынке?

- Я тогда перепугался, если честно. Глаза у него были… В общем, я видел однажды такие глаза. Черт вас знает, вы же все были… поломанные.

Я не спрашиваю его о брате: мне кажется, этого делать нельзя. Моргот с легкостью рассказывает о себе много интересного и вполне откровенного, но с ним очень трудно говорить о его чувствах. И это не поза, не притворство. Он не притворяется бесчувственным и не является им. Он на самом деле боится чувствовать.

- А с Силей? С днем его рождения? Зачем ты это сделал? Ведь даже я поверил.

- Тебе жалко, что ли? Ну, порадовался пацаненок… - Моргот невозмутимо пожимает плечами.

- Это была напрасная надежда. Зачем питать напрасные надежды и иллюзии?

- В детстве почти все иллюзии - напрасные. Пока дело дойдет до их развенчания, они забудутся. Я вот тоже в детстве хотел быть конструктором ракет. И чё? Думаешь, я сильно переживал, что им не стал?

- Думаю, да, - я улыбаюсь.

- Да не переживал я, Килька, не переживал! Это Сенко переживал, а мне было наплевать. Я даже радовался, что им не стал. Ты представляешь себе, как бы я протирал штаны в каком-нибудь ящике с девяти до шести? Я не очень себе это представляю.

- Я думаю, с Силей дело не в иллюзии. Не очень ты об этом задумывался. Ты просто не хотел быть хорошим. Мы в детстве делали какую-нибудь пакость и сваливали ее на других. А ты сваливал на других свои хорошие поступки. Разве нет? А если не мог свалить, то оправдывался, придумывал плохие мотивы для этих хороших поступков.

- Не плохие, а нормальные для нормального человека, - Моргот недовольно сжимает губы.

- Ты считаешь, нормальный человек не совершает хороших поступков?

- Я не знаю. Но я - не нормальный человек.

По дороге с рынка Моргот задержался, чтобы позвонить, но сказал в трубку только два слова:

- Это я.

После этого посмотрел на телефон, издававший короткие гудки, равнодушно пожал плечами, повесил трубку на рычаг, и мы пошли дальше.

К вечеру, когда мы вернулись, набегавшись по городу от души, у Моргота разболелась нога. Если у Моргота что-то болело, нам предписывалось ходить на цыпочках и говорить шепотом, потому что он в такие минуты бывал злым, как черт. Разумеется, предписаний мы не соблюдали. И когда вернулись в подвал, еще не знали, что у Моргота что-то болит, поэтому тут же включили телевизор, продолжая беситься, скакать и орать во все горло. Салех тоже был дома в тот вечер и сидел в своем углу, разбирая какое-то очередное радиотехническое приспособление. Глаза у него были грустными, и это означало, что он решил бросить пить, но сил держаться у него больше нет.