Есеня дернул плечами, и фуфайка осталась в руках Хлыста.

- Ты что сказал про моего отца, ты, урод! - выкрикнул Есеня.

Тишина сделалась еще более напряженной, и теперь все смотрели на Есеню без сожаления.

- Как ты меня назвал, щенок? - разбойник с обезображенным лицом поднялся и засопел.

- Урод! - повторил Есеня: его колотило от злости.

Огромный кулак влетел ему в скулу, и Есеня не успел понять, как это получилось. Он опрокинулся на землю далеко за пределами круга и тут же попытался встать, чтобы кинуться на обидчика.

- Урод! - прорычал он еще раз, и тяжелый сапог ударил его под ребра.

Есене никогда не было так больно. Он жалобно заскулил, свернулся в клубок и увидел, что разбойник хочет ударить его снова. Признаться, он испугался, и испугался по-настоящему, но тут, на его счастье, раздался голос Полоза:

- Хватит, Рубец.

Сапог остановился на лету, разбойник молча развернулся и пошел на свое место. Есеня приоткрыл зажмуренные глаза. Злости у него не осталось, только отчаянье: за оскорбление, за побои он должен отомстить. Или хотя бы дать понять, что не сдался. Но язык не повернулся снова выкрикнуть что-нибудь обидное, и Есеня прошипел себе под нос, глотая слезы:

- Мой батька не ущербный, понятно?

Он приподнялся и согнувшись, мелкими шагами ушел в тень, чтобы никто не видел, как он плачет. Можно сказать, уполз… Это неправда! Это вранье! Он нарочно так сказал, они все его здесь ненавидят, они нарочно к нему цепляются! Слезы катились из глаз, и Есеня изо всех сил старался не всхлипывать, и хотел уйти как можно дальше, где его не только не увидят, но и не услышат. Однако двигаться было больно, и он присел, прислонившись плечом к шершавому дереву. В ушах звенело от удара в лицо, Есеня прижимал руку к животу - ему казалось, что сейчас из него выпадут внутренности.

Тихих шагов он не услышал и замер, когда над ним склонилось белое, широкое лицо.

- Воробушек? - спросила мама Гожа вполголоса. - Встать не можешь?

Он хотел ответить, что он не воробушек, но рыдание вырвалось из груди само собой.

- Давай помогу. Держись за шею-то.

Она подняла его, взяв под мышку, и Есеня снова заскулил от боли. Но до очага было всего несколько шагов, мама Гожа посадила его спиной к теплой стенке и зажгла лампу над головой.

- Ну что ты плачешь? Больно?

- Нет, - всхлипнул Есеня, а потом закрыл лицо руками и разревелся в полную силу.

- Ну что ты, воробушек? Обидно?

Он закрутил головой:

- Мой батька не такой, он все врет! Все врет!

- Ты успокойся. Взрослый парень, а как маленький, простых вещей не понимаешь.

- Это же неправда!

- Тихо. Послушай, что расскажу. Ты Рубца уродом больше не называй, хорошо? Он очень обижается. Ты представь, как с таким лицом жить-то человеку?

- А ему можно про моего батьку?

- Слушай. Лет двадцать назад это было. Твой батька убил благородного господина…

- Да ты что! Как это мой батька кого-то убил? Ты что!

- Помолчи, - мама Гожа прижала палец к его губам. - Его стража искала, всех вольных людей по всему лесу с мест сняла. У них это дело чести - если благородного убивают, они всегда доискиваются, не успокаиваются, пока не найдут. Я тогда девочкой совсем была, лет шестнадцать всего, меня Полоз уже давно с собой к вольным людям увел, я же сестра его.

- Ты - сестра Полоза? - Есеня фыркнул.

- Да, что ж тут удивительного? Мы тоже с места снялись и дальше в леса ушли, но есть надо что-то, зима была на носу. Рубец и батька твой ходили в кузницу, к отцу Жмура, то есть к твоему деду - он им покупал муку, а они потом ночью забирали. Там их стражники и прихватили. Верней, не совсем так. Жмур в подполе прятался, а Рубец попался. Ну, они знали, что он со Жмуром из одного лагеря, стали пытать его - куда лагерь ушел. Лицо над горном горящим держали и мехи раздували. Рубец им ничего не сказал, ни отца твоего не выдал, ни нас. Жмур сам к стражникам вышел, не мог смотреть, как его друга мучают. Рубец сознание потерял, они думали - умер, там и бросили. Да и ловили они Жмура, на Рубца им наплевать было. Вот так…

- И… и что дальше? - Есеня задохнулся.

- Что дальше? Дальше батька твой кузницу в городе открыл, женился, ты родился…

Есеня сжался в комок и хотел сказать, что все это вранье, но понял: можно было и раньше догадаться. Отец никогда не улыбался, никогда не пил, никогда не нарушал закон и копил деньги. Благородным кланялся, особенно Мудрослову… Слезы снова закапали из глаз - он сын ущербного, его отец ненастоящий человек. Почти не человек. Вот почему он ничего не понимал в булате и в чертежах Есени…

- Ты на Рубца зла не держи, он не понял, что ты этого не знаешь. Здесь к ущербным еще хуже относятся, чем в городе. Потому что знали их… живыми. Они Жмура помнят таким, каким он двадцать лет назад был: и помнят, и уважают, и тебя приняли, потому что ты - кровь его, того Жмура, которого они знали. А ущербного они знать не хотят, будто и не существует его вовсе. Потому что это уже не Жмур. Мы же все этого боимся, больше чем смерти боимся. Это как судьбу от себя отвести, чтоб не заразиться, чтоб не знать об этом, не помнить.

Она погладила Есеню по голове и поцеловала в лоб.

- Ты не плачь, воробушек. В этом же ничего страшного нет, что было - того уже не вернешь. Все знают, что дети ущербных нормальными рождаются.

- Значит, мой отец был совсем не такой? - спросил Есеня и повернулся, чтобы видеть ее глаза.

- Не такой, - ответил голос разбойника с другой стороны: под навес зашел Рубец.

Есеня попытался вскочить - пусть он был неправ и уродом называть Рубца не стоило, но злости от этого не убавилось.

- Тихо, - Рубец растянул безгубый рот в подобии улыбки и присел на корточки. - Извини. Я не думал, что ты про Жмура не знаешь. Я бы промолчал. А так - действительно, оскорбление за оскорбление. Все честно. Поэтому я первый пришел. Извини. Если хочешь - ударь меня в отместку.

Есеня проглотил слезы и понял, что ему тоже надо попросить прощения, иначе… это будет уже нечестно. Делать этого вовсе не хотелось, но он выдавил:

- Ты тоже извини. Я не знал, что тебя пытали…

- Никогда не прощу твоему батьке, что он вышел к ним. Я напрасно без лица остался, а мог бы его спасти. А так получилось, что он меня спас. Хочешь, я расскажу тебе, каким был твой отец? По-настоящему?

Есеня кивнул.

На следующее утро Есеня искупался вместе со всеми, и это было бы весело, если бы не оставленный сапогом Рубца огромный кровоподтек, над которым потешались разбойники. Да еще и пол-лица заплыло фиолетовым синяком. Сначала Есеня обижался, а потом подумал, что это и вправду смешно. Ребра ныли и отзывались острой болью на каждый шаг и неловкое движение, но, слушая насмешки со всех сторон, пришлось терпеть и делать вид, что все в порядке.

После завтрака он собирался, как обещал, пойти за брусникой - работа нетяжелая, не молотом в кузне махать, в самый раз по самочувствию, но, когда он жевал кашу, к нему подошел Полоз и позвал к себе в шалаш.

- Скоро все разойдутся, и я хочу с тобой поговорить.

Есеня дернул плечами: в прошлый раз у Полоза в шалаше ему не понравилось.

- Ну что? - спросил верховод, когда Есеня с недовольным лицом сел на медвежью шкуру. - Как тебе первый день? К мамке уже хочется?

- Не-а, - с усмешкой ответил он.

- Хорошо, - кивнул Полоз, - не обижаешься на нас? Что не вступились за тебя?

Есеня пожал плечами.

- Здесь очень быстро учат, как надо себя вести. Мы живем вместе, все разные, живем семьей. Но мы не кровная родня и любить друг друга не обязаны. Это трудно - жить бок о бок, по многу лет. Поэтому существуют заповеди, я их перечислять не буду - постепенно запомнишь. Я тебе хочу рассказать о последней заповеди вольного человека, она так и называется: последняя заповедь. Все ее помнят, чтобы в решительную минуту внести свой вклад…

- Во что?

- Сейчас. Я начну издалека. Но сначала расскажи мне об Изборе, все, в подробностях. И не говори, где ты спрятал медальон, время еще не настало. Надеюсь, ты никому об этом не рассказывал?