- Никогда не оборачивайся при людях, - говорил Берендею отец. - Даже если тебе грозит смерть. Если тебе угрожает человек, то справляйся с ним по-человечески. А если человек вооружен, в облике бера он пристрелит тебя так же, как и в человеческом. А если обернешься, представь себе, что с тобой будет дальше. Ты рискуешь всю жизнь провести в клетке.

Берендей не собирался оборачиваться при людях. Не потому, что боялся оказаться в клетке, а из-за святости Тайны. Отец никогда не учил его этому, это было у него в крови, как у всякого берендея. А у Заклятого не было. И Берендей находил, что это еще один повод его убить. При этом он совсем забыл, что Заклятый не может контролировать свои превращения.

Он вернулся домой и на этот раз тщательно оценил урон, нанесенный ему Заклятым. Ничего больше не пропало, и разрушения ограничились только разбитыми стеклами. При этом окна в библиотеку остались нетронутыми. Берендей не сильно верил, когда отец говорил ему, что их дом заговорен от пожара, а библиотека - от любого чужого проникновения. И заговор этот очень старый, ему несколько веков. С того времени дом много раз перестраивался, а заговор продолжал действовать. И ведь точно! Ни окна в библиотеке, ни дверь никто не тронул. А угол дома был облит бензином и слегка обуглился, но дом не загорелся. Вот почему Заклятый не стал трогать остального, хотя мог оставить Берендея и без холодильника, и без телевизора, и без газовой плиты. Он думал, что дом сгорит. А дом остался стоять.

Ущерб, нанесенный морозом, оказался значительней: в подполе померзли овощи, лопнули банки с огурцами и с вареньем. Не все, но много.

Берендей похоронил Черныша в углу двора, вырыв ему глубокую могилу. А потом на мотоцикле поехал в поселок, купить новых стекол. Зашел и в милицию.

- Здорово, Егор, - поприветствовал его участковый. - Заявление пришел написать?

- Здорово, - ответил Берендей удивленно, - а ты откуда знаешь?

- Михалыч уже приходил. Я, если честно, тебя и не ждал, сам хотел к тебе заехать. Грохнут кого-нибудь из твоего ружья, что делать будешь? Документы с собой взял?

- Взял.

- Слушай, а про медведя-людоеда правду говорят или так, болтают?

- Ты милиция, тебе видней.

- А я что? Заявлений не было - значит, и медведя не было. Я его за руку не ловил и трупов обглоданных не видел.

- А я видел… - вздохнул Егор.

- Да? Где? - участковый вскочил с места.

- В Белицах.

Участковый сел на стул и облегченно вздохнул:

- Ну, где я и где Белицы! И что там?

- Замяли дело. Там парнишку медведь убил, сына депутата. Его охрана сама разбирается, милиции денег дали, чтоб не вмешивалась.

- Эх, мне бы кто денег дал, чтоб я не вмешивался!

- Сколько? - рассмеялся Берендей.

- Ну, рублей пятьсот… А ты что, на медведя собрался идти?

- А что мне остается? Он на моем участке. Пока все бумаги соберу - он тут полпоселка сожрет. Ты попробуй докажи, что он людоед.

- А что? Начальство твое далеко. Ты только шкуру домой не тащи, никто и не узнает. Слухи слухами, а документов-то нет…

От участкового Берендей завернул в универмаг и долго рассматривал витрину с мобильными телефонами.

- Привет, - махнула ему из-за стекла продавщица Катя. - Телефон собрался купить?

Он кивнул.

- Бери вот этот «Сименс», он простой, конечно, но зато и противоударный, и водонепроницаемый.

- Да?

- Да точно тебе говорю. Для тебя лучше всего подходит. И недорогой совсем, это старая модель.

Катя показала в общих чертах, как пользоваться мобильником, и вставила в него сим-карту.

Берендей выбросил коробку от телефона на выходе из универмага, спрятал документы за пазуху и долго разглядывал новую игрушку, тонувшую в ладони. Потом все же присел на ступеньки у магазина, вынул из кармана бумажку с номером Юлькиного телефона и долго разбирался, как внести его в телефонную книгу.

До вечера он вставлял стекла - по чужим домам ночевать ему надоело. Он любил свой дом, свою маленькую уютную комнату с окнами на две стороны. Удобную кухню, дровяную плиту, сохранившуюся с незапамятных времен.

А вечером, когда дом наконец прогрелся, Берендей собрал все для долгой охоты и лег спать пораньше, чтобы затемно выйти в лес. Но уснуть не мог. Едва погас свет, все его мысли о Заклятом и о мести ему улетучились, и он вспомнил Юльку. Весь день он старался не думать о ней, потому что это сразу сбивало ему дыхание, а внутри образовывалась странная пустота, которую нечем было заполнить. Но ничего более приятного он не испытывал никогда в жизни.

Вот и теперь, едва он вспомнил о ней, в груди зашевелилась непонятная сила, постепенно набирая обороты, а потом заклокотала так, что захотелось вскочить с постели и что-нибудь сделать. Ну, например, стукнуть в стенку кулаком. Берендей повернулся на другой бок и зарыл голову под подушку, но выдержал всего несколько минут, а потом рывком поднялся и достал из кармана мобильник. Едва он дотронулся до кнопок, экран засветился желтым светом. Сети не было, как и следовало ожидать, и Берендей обрадовался. Он дал слово, что позвонит Юльке только после того, как убьет Заклятого.

У него горели щеки. Берендей встал и направился в кухню; не зажигая света, плеснул в лицо водой из умывальника - вода была теплой и не помогла. Тогда он вышел на крыльцо и швырнул в лицо пригоршню снега. Мороз обжег кожу и не только не отрезвил, а, наоборот, еще больше взбодрил его. Но Берендей знал, что пройдет всего несколько минут, и холод сделает свое дело: босиком на заиндевевших досках долго не простоишь.

Он огляделся. Очертания леса перед крыльцом были знакомы ему с детства и любимы до боли. Берендей не мог себе представить, как люди уезжают навсегда из мест, где родились. У него было счастливое детство, и ему казалось, что счастье это питает то, что его окружает, - лес, дом, дорога, ведущая в поселок. И стоит всему этому исчезнуть, счастья не станет.

Было очень тихо. Луна, неестественно яркая, сделала воздух прозрачным. Лунный свет не освещал, но заставлял светиться все, до чего дотрагивался. Крепкий мороз звенел в ушах, стискивая пространство, как камень в огромном кулаке, будто надеялся выдавить из него капли влаги. Казалось, одно неосторожное движение - и пейзаж, погруженный в лунное свечение, разлетится со звоном, как хрупкий кристалл. Ощущение неподвижного покоя, его мимолетности, шаткого равновесия - все вокруг было иллюзорным, непохожим на реальность. И вычерченный белым профиль леса на светлом небе, и силуэты пушистых от инея яблонь, и изгородь, и густой кустарник подлеска. Огромные ели на опушке вздымались высоко над крышей, их снежные лапы обнимали дом, словно хотели защитить его, укрыть от любой опасности.

И Берендей почувствовал, как на него снисходит умиротворение. Словно снежные еловые ветви легли ему на плечи, словно безмолвие коснулось его груди и растворилось, расползлось по сердцу морозным узором. И сердце перестало трепыхаться, как рыба, попавшая на крючок, а забилось гулко и ровно, толкая горячую кровь. Такую горячую, что и тридцатиградусный мороз не мог ее остудить.

Берендей постоял еще немного, и только когда ступни заломило от холода, вернулся в дом и влез под одеяло. Сон пришел легко и незаметно, едва он начал согреваться.

Ему снилось, что он обернулся и идет по дороге в поселок. А вокруг зима, и он понимает, что надо вернуться обратно, в облик человека, но не может. Хочет - и не может. Он сердится и ускоряет шаг. И вот уже кольцо автобуса, и люди на остановке. Они смотрят на него и начинают кричать, махать руками, а потом бегут врассыпную. А он кричит им: «Ну куда же вы! Это же я, Егор! Вы что, меня не узнаете?» Но вместо слов из горла вырывается рев, и людей это пугает еще больше. Он пытается догнать кого-нибудь и объяснить, что его бояться не надо, и догоняет продавщицу Катю. Она поворачивает к нему лицо, искаженное криком, и Берендей видит ужас в ее глазах, такой ужас, что ему самому становится страшно. Он хочет утешить ее, но она падает в снег, глаза ее закатываются, и под веками остаются только синеватые белки. Он трогает ее лапой, но она не шевелится. Он сердится, встает и ревет от отчаянья и злости, а потом бьет лапой по ее белому лицу. Когтями длиной с палец. Лицо превращается в кровавую маску, он хочет вытереть кровь с ее лица, но под его лапой обнажается череп и на солнце блестят белые зубы.