– Вам лучше остаться на чердаке, – сказала Спаска, оглядевшись.

– Почему? – Крапа опасался, что на наклонном скате ее надо будет поддержать, подстраховать. – Ты не боишься высоты?

– Вас может задеть вихрем. Я, конечно, могу разрушить башню Правосудия или храм Чудотвора-Спасителя, но ведь тогда у вас будут неприятности, верно?

Крапа усмехнулся:

– Верно…

– Я лучше очищу небо над Хстовом. И постараюсь не упасть.

– Завтра же сделаем на крыше ровную площадку с поручнями… – пробормотал Крапа.

– Поручни сломаются. А сейчас я постараюсь не своротить трубу… – Она улыбнулась. – Спускайтесь. Не бойтесь за меня.

Крапа пожалел, что не увидел этого зрелища… Он слышал только страшный вой ветра в трубе и представлял, как над Хстовом поднимается вихрь и тянется к небу, – он видел вихри Спаски над замком. И вихрь этот видно далеко за стенами города Храма, со всех трактов, из окрестных деревень. Завтра, когда над Хстовом поднимется солнце, Надзирающим придется туго: ну как убедить людей в том, что колдуны несут этому миру зло?

Ветер замолкал и выл с новой силой (Крапа в самом деле опасался за крепость печных труб на своей крыше), к нему примешивался шум внизу, на Столбовой улице, – в чердачное окно стали видны мечущиеся факелы, слышался топот ног, звон подков – к особняку примчался конный армейский разъезд, за ним подоспели и гвардейцы. С улицы никто не видел Спаску – только ветер, который она поднимала. Крапа не сразу понял, почему вдруг стали так хорошо видны глубокие провалы улиц, открытое пространство площадей, фигурки людей без факелов, почему так легко отличить белые армейские плащи от синих гвардейских. Почему на соседних крышах можно разглядеть каждую черепичинку. И только потом догадался: луна. Она светила ему в спину, но сквозь ползшие по кругу облака проблескивали звезды…

Спаска уже спускалась на чердак, а облака ползли и ползли по небу в разные стороны, обнажая непривычное блестящее небо. Хстов шумел, как утром праздничного дня, и факелы погасили – они мешали разглядывать расходившиеся тучи над головой.

На предпоследней ступеньке девочка оступилась, и Крапа подхватил ее на руки – у нее не было сил даже обхватить его за шею.

– Простите, – прошептала она. – Такое бывает, это скоро пройдет… Надо просто отдохнуть немного… Я посижу, и все пройдет.

Крапа снова взглянул на ее сбитые ступни и ничего не сказал, плечом открывая дверь на лестницу. Было бы жестоко отнести девочку в спальню, но его вдруг смутила ее безобразная арестантская рубаха – как он раньше не подумал, что о девочке тоже надо позаботиться?

Экономка, застывшая на стуле возле постели Желтого Линя, поднялась им навстречу, на лице ее не было ни вопроса, ни удивления, хотя шум на улице не стихал.

– Нельзя ли приготовить девочке ванну? – спросил Крапа – он всегда побаивался своей экономки.

– Разумеется, – ответила та, и по глазам было видно: ее удивляет, почему Крапа не отдал этого распоряжения раньше.

– И… если возможно… нет ли у тебя чистых чулок и какой-нибудь обуви, подходящей по размеру?

– Найдется. И чистая рубаха, и несколько юбок. – Крапе показалось, что экономка прячет улыбку. – И я думаю, что спать на полу, пусть и на перинах, молодой знатной девушке не пристало.

– Я вовсе не знатная девушка… – слабо улыбнулась Спаска. – Я ею только притворяюсь.

– Уж я-то отличу простолюдинку от знатной особы… – проворчала экономка, выходя.

Крапа усадил Спаску в кресло и придвинул его поближе к постели, чтобы она не выворачивала шею, стараясь взглянуть на Желтого Линя, – тот дремал, и дыхание его было спокойным.

– Я хотел спросить тебя, – начал Крапа вполголоса.

– Да? – Она повернула к нему голову.

– Как ты догадалась, что вместо ветра можно превращать энергию в… «невидимый камень»?

– Это Волче придумал называть удар чудотвора невидимым камнем… – Она улыбнулась и с нежностью посмотрела на постель.

– Откуда ты знаешь? – удивился Красен.

– Мне рассказал Славуш. Это он научил меня кидать «невидимые камни». – Спаска вдруг взглянула на Красена с недоверием. – Вы ведь не выдадите его, правда? В замке никто не знает, что он… чудотвор, только я. Еще Свитко знал, но он умер.

Крапа сначала не понял ни ее вопроса, ни ее недоверия, предполагая, что Сребряну все равно, выдаст его Крапа или нет. И только подумав немного, догадался…

– Еще татка знает, – добавила Спаска. – Давно уже. Ему Волче рассказал про невидимый камень, и татка догадался.

– Он… жив? Славуш жив?

– Да. Но он не может ходить, у него позвоночник перебит… Милуш ничего не смог сделать.

– Вот как? – Крапа опустил голову, не зная, радоваться ли этому известию. – Я этого не знал.

И когда же это Желтый Линь рассказал Живущему в двух мирах о «невидимом камне» Праты Сребряна? Неужели они знакомы так давно?

Экономка вскоре увела Спаску купаться, и Крапа пересел в кресло возле кровати. Он вдруг почувствовал себя беспомощным и испугался этой беспомощности: если сейчас парню станет хуже, он, Крапа, ничего не сможет сделать!

Словно в ответ на его беспокойство, Желтый Линь приоткрыл глаз. Взгляд его был мутным, отрешенным, полным опиумного дурмана. Если бы не уверенность в том, что парень ничего потом не вспомнит, Крапа промолчал бы.

– Скажи, ты ведь не веришь теперь, что я злой дух, отнимающий у людей сердца? – спросил он тихо, глядя в затуманенный опием зрачок.

Желтый Линь опустил веко – как будто кивнул.

Первое слово, которое произнес Желтый Линь, было «мамонька» – еле слышным шепотом. Крапа подумал было, что на его месте любой звал бы маму. Но к «мамоньке» парень добавил еще что-то, и Крапа этого слова не разобрал. Между тем Желтый Линь смотрел на него вполне осмысленно. Белая повязка через левый глаз выглядела не так страшно, как ожог, но Крапу в который раз передернуло – приди он на пять минут раньше, и Желтый Линь смотрел бы на него обоими глазами…

Спаска, которая вопреки протестам экономки задремала на перинах, опустив лоб на край постели, тут же вскинула голову.

– Все хорошо с ними, не переживайте, – тут же уверенно сказала она. – Они ушли. И мамонька, и Зорич. Милуш им голубя послал, и они ушли.

«Зорич». Второе слово было «Зорич». И тут Крапа вспомнил, что мамонькой Желтый Линь называл хозяйку, у которой снимал комнату. А Зорич, наверное, человек Милуша в городе. Девочка, очевидно, солгала – она не могла знать этого наверняка. Но если бы Крапа был на месте Чернокнижника, то непременно предупредил бы тех людей, которых знала Спаска.

Скорей всего, Желтый Линь выдал людей Чернокнижника, и это было неудивительно, но всегда можно сказать, что он оговорил и себя, и знакомых. Если они в самом деле ушли. А если нет? Тогда надо искать другие отговорки. Крапа решил немедленно послать нарочного к трактирщице и Зоричу, узнать, не арестованы ли они тоже. Было около восьми утра, к обеду из Волгорода возвращался Явлен.

Желтый Линь сглотнул и посмотрел на Крапу, словно прочитал его мысли о скором приезде Явлена.

– Я сказал, вы мне заплатите… – выдавил он, – если я… не дам покалечить девочку…

– Не говори так много, – оборвал Крапа. – Я и сам это понял. Ты сознался, что ты шпион Чернокнижника?

– Нет. – Он сглотнул снова и помолчал, собираясь с силами. – Шрам. Огненный Сокол нашел шрам…

Крапа взглянул на Спаску:

– Ты знаешь, о каком шраме речь?

– От сабельного удара. В апреле Волче ранили на болоте, когда он меня охранял. Там два шрама, один под другим, – большой и поменьше, – четко ответила она.

– О мамоньке и Зориче ты Огненному Соколу говорил?

– Он… не спрашивал. – Угол рта парня дрогнул – он собирался усмехнуться.

Вряд ли третий легат оценил бы раскрытую Огненным Соколом шпионскую сеть после того, как тот упустил колдунью… Возможно, капитан Знатуш и сам не был уверен в том, что Желтый Линь шпион, просто мстил ему и Крапе.

– Придумаем что-нибудь, – сказал Красен, легко похлопав одеяло вместо плеча Желтого Линя. – Предположим, мой человек из замка познакомил тебя со Спаской еще год назад…