– Я ничего подобного не говорил. Каждым из нас управляют тайные желания. Тайные от нас самих. Града боится лавы на улицах Славлены и хочет, чтобы остальные боялись этого так же, как он. Для вас невыносимо чувство вины перед Исподним миром, и вы хотите, чтобы остальные тоже ощутили эту вину. Я не возражаю: Обитаемому миру было бы полезно разочароваться в основном постулате теоретического мистицизма. Но что толку разочароваться в нем перед смертью? И еще одно ваше тайное желание, судья, мешает вам думать о предположении Пущена: вы боитесь не только собственного безумия, вы боитесь новых обвинений в безумии. И это понятно. Вам страшно обнародовать информацию, полученную от морфиниста, не так ли?

– Наверное, вы правы, – согласился Йера. – Но что же мне делать? У меня даже нет составленного Пущеном документа, который я могу предъявить Думе! Только мое слово – а этого мало.

Даже Ветрену Йера побоялся сказать о выводах Пущена – ведь Ветрен не хотел верить в скорое крушение свода, делал вид, что не понимает намеков, или в самом деле их не понимал. А Йера между тем помнил, что эта информация смертельно опасна… Нет, он не боялся собственной смерти, он просто отдавал себе отчет, что ему так же легко заткнуть рот, как и Пущену. Деликатный Изветен не выдал «тайного желания» Йеры остаться в живых, не обвинил его в трусости.

– Предъявите Думе дневники моего отца! – встрял в разговор Горен. – Может быть, найдется кто-нибудь еще, кто повторит выводы Пущена. Не один же он такой умный!

– Он сказал, что сделать это может только какой-нибудь доктор герметичных наук. А это или чудотвор, который не станет делать выводов, или мрачун, которому никто не поверит, – вздохнул Йера.

– А почему бы вам не обратиться к профессору Важану, судья? – предложил Изветен. – Он наверняка разберется в прогнозах Югры Горена. И если не сам выступит экспертом, то подскажет человека, который сможет это сделать.

– Если бы я знал, как найти профессора Важана… – проворчал Йера, но мысль показалась ему здравой.

Несмотря на собственное мнение, Изветен не отказался помочь Йере в его задумке – логично и красочно уложить в несколько статей рассказ об Исподнем мире, – рассказ, которому поверят в Славлене. Он знал, он чувствовал, как правильно нужно расставить слова, чтобы они дошли до сердца читателя статьи. И если Ветрен произносил свои зажигательные речи, опираясь лишь на интуицию, то Изветен мог точно сказать, почему и как эти речи действуют на толпу. Горен, хотя журналистом только прикидывался, тем не менее обнаружил настоящий талант в этой области. И Йера теперь проводил в Надельном довольно много времени, ощущая если не счастье, то радость от небесполезности собственного существования.

В тот день, выезжая к Горену, Йера не в первый раз почувствовал, что за ним следят… Он совсем перестал бояться, что чудотворы обнаружат местопребывание Грады, – казалось, что им нет до него никакого дела. К тому же чудотворы скорей расспросили бы Дару – это проще и надежней, хотя авто всегда останавливалось в Завидном, не в Надельном. Йера не сомневался в преданности шофера, но отдавал себе отчет в том, что против чудотворов Дара ради него не пойдет – это не Сура, привязанный к нему словно к сыну. А значит, целью слежки (если таковая все же была) являлся не Горен, а он, Йера, – обладатель смертельно опасной информации о планах чудотворов.

Еще три дня назад Йера чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд на выезде из дома, а теперь этот взгляд мерещился ему на краю Светлой Рощи. Однако сколько он ни оглядывался, так и не заметил ничего подозрительного.

Горен лежал в постели, у него дрожали губы, лицо было серым – и это особенно бросалось в глаза рядом с белоснежной салфеткой у него на лбу.

– Судья, я, конечно, негодяй… – выговорил он, слабенько улыбнувшись.

– Это я негодяй… – пробормотал себе под нос Изветен, сидевший рядом. – Я же давал слово больше этих экспериментов не повторять.

Йера обрадовался было, но, как выяснилось, преждевременно.

– Нет, судья. Града вспомнил совсем немного. В комнате отца он читал не дневник, а письмо. Замечу, адресованное вовсе не ему.

– А кому?

– Я не помню, – хмыкнул Града. – Я вспомнил только, как открыл конверт, он не был запечатан. Но я вспомню, если Изветен перестанет ныть и сокрушаться!

– Кроме страха, есть не так много естественных эмоций, способных вызвать потерю памяти. Стыд из их числа, – начал Изветен. – Читать чужие письма – это гнусность, о которой совестливый человек попытается забыть. Но у Грады нет совести.

– Мне было шестнадцать лет! И я был любопытным.

– Да, он тайком рылся в отцовских бумагах, не испытывая никакого стыда; читал чужие письма, подслушивал разговоры отца… Града, любопытство – очень слабое оправдание. Но я хотел сказать о другом. Вовсе не стыд причина того, что ты не помнишь этого эпизода. Я бы не стал утверждать наверняка, но, возможно, это чужое внушение. На фоне реактивного психоза такое внушение совершенно незаметно, потеря памяти никого не удивляет. Если бы не разрыв, не эпизод с теткой, передавшей просьбу пойти в плавильню, я бы чужого внушения не предположил.

– Тем более надо добиваться, чтобы я все вспомнил! Значит, это важное письмо, если кто-то хотел, чтобы я его забыл.

– Судья, он не понимает… Он не понимает, что это может свести его с ума, включить какую-нибудь установку, вроде той, что убила Югру. Он не понимает, что лекарство, которое я ему дал, страшней абсента и страшней опия.

– Я чувствую себя нормально! Совсем не так, как с похмелья.

– Ну да, оттого ты не можешь удержать стакан воды в руках и лицо у тебя имеет цвет свежей зелени.

– Зато какие сны мне снились, судья! – Града прищелкнул языком. – Это такая фантасмагория! Потом я нарисую, жаль только, у меня не получится передать движения. Мне снились реки, множество рек в пустоте. Нет, не рек, пожалуй потоков. Потоки солнечного света, потоки крови, лавы, потоки любви и ненависти… Они сливались в единую реку, которая текла из Храста в Славлену, против течения Лудоны, становились все туже и тоньше, а потом обращались в молнии… Это было потрясающе красиво и страшно.

– Вот что Града безоговорочно унаследовал от отца – это поэтическое видение мира, – пробормотал Изветен. – Вообще-то использованный мною состав вызывает кошмарные галлюцинации, и редко кто способен их описать, они обычно бесформенны.

– Вы будто смеетесь, Изветен, – обиженно ответил Горен. – И ладно бы надо мной…

– Да что ты! По-моему, я, напротив, тебя похвалил. Ты сейчас говорил точь-в-точь как твой отец.

– Да, судья, я дочитал вторую тетрадь! И более всего меня поразила последняя запись, я вам прочту. – Он полез под подушку и с трудом вытащил дневник трясущейся как у больного старика рукой. – Сейчас…

У него плохо получалось листать страницы.

– Изветен, прочтите вы. В глазах двоится…

– Хорошо, хорошо… Вот. «Ядрена мышь, как нелепо инодни сущее… Нарушение всеобщего естественного закона преодолено может быть посредством громовых махин, суть собирающих небесное электричество и направляющих сие через межмирие в любое место, кое человеку заблагорассудится. Но противуречие в том непреодолимое есть: само создание громовой махины уже не приведет к нарушению всеобщего естественного закона, а потому никакого смысла в сей махине не возникнет».

– Не это, Изветен! Это какая-та цитата, – с досадой поморщился Града. – Последнее, о Внерубежье!

– Погодите, – перебил их обоих Йера. – А эта цитата… Мышь… Она начинается с буквы «е» или «я»?

– Мышь начинается с буквы «я» и, видимо, происходит от слова «ядро», – улыбнулся Изветен. – Это цитата из Войты Белоглазого, автора уравнений Воена, если я правильно понял. Югра почитал его образцом для подражания и часто цитировал.

– Не может быть, чтобы Пущен этого не заметил…

– Меня кое-что здесь смущает и кроме мыши. А именно неверное употребление глагола «суть», – не очень уверенно добавил Изветен. – Возможно, Югра просто неверно воспроизвел цитату.