И Волчок не сомневался, что Красен искренне этому рад.

Господина Хладана утомила прогулка (Красен сказал, что чудотворам непривычен воздух Исподнего мира), и после обеда он ушел отдыхать в гостевую комнату, а Красен взялся диктовать Волчку дневники – и работа двинулась гораздо быстрей.

– Я хотел сказать тебе о еще одном открытии, которое неожиданно сделали мы с Хладаном, – как-то прервавшись на несколько минут, начал Красен. – Не знаю, интересно тебе это или нет.

– Почему же не интересно? – пожал плечами Волчок.

– Ты можешь мне не поверить… Но те стихи, что я тебе когда-то диктовал, написаны Живущим в двух мирах…

– Что? – переспросил Волчок на всякий случай. – Как вы сказали?

Он послал Спаске стихи Змая? Пожалуй, это было первое, что пришло ему в голову.

– Ты не ослышался, – прищурившись, сказал Красен. – Их написал Живущий в двух мирах.

– А… а сказки?

– Да, и сказки тоже, конечно. Я сам не поверил в это сначала, хотя… кое-что знал. Я понимаю, в это почти невозможно поверить, человек не может жить так долго. Но Живущий в двух мирах не совсем человек. И дневники Айды Очена это косвенно подтверждают, ведь Заур, о котором он пишет, тоже мог превращаться в змея и жил очень долго.

– Вы хотите сказать, что Живущий в двух мирах и есть тот самый философ?

– Это очень возможно.

«Кровь змея, который убил Айду Очена»… Волчок всегда думал, что это… что-то вроде иносказания, легенды рода. Право, никто ведь не верит, что в его жилах течет кровь желтого линя, а предки Огненного Сокола были хищными птицами. Только в роду у Змая способность превращаться в змея передается по наследству. А выходит… выходит, Змай живет на свете больше пятисот лет? В это Волчок не поверил бы никогда в жизни, если бы не уверенность Красена.

– Вы, может, посмеяться надо мной хотите? – на всякий случай переспросил Волчок.

– Да нет, мне впору над собой посмеяться… А он ведь мне говорил, сам говорил… А я не поверил, думал, он прикидывается.

– А вы встречались со… – Волчок чуть не сказал «со Змаем», но вовремя прикусил язык, – с Живущим в двух мирах?

– Да, однажды мне довелось с ним встретиться. Здесь, в этом кабинете. И я многое бы отдал за вторую встречу. Теперь, когда я знаю гораздо больше.

– Вы поэтому сказали, что он мертв? Тогда, на новой гати возле замка?

Красен вдруг оглянулся на дверь, сложил недовольно губы и тихо сказал:

– Придержи язык. – А потом добавил погромче: – Он был мертв тогда, мертв, у него не билось сердце!

Ах вот как… Значит, не ошибся третий легат, не ошибся Волчок – Красен боится, что о его делах узнают его товарищи. И вовсе не интересы чудотворов движут поступками Красена, вовсе не их волю он несет в этот мир… А что тогда? Что ему нужно? Деньги? У чудотворов столько денег, что они могут купить весь Хстов целиком. Власть? Но власти выше, чем у чудотворов здесь, и не бывает. Целый мир стоит перед ними на коленях и любит их беззаветно и преданно. Что же еще может быть нужно чудотвору? В его нравоучительные речи Волчок не верил, усматривал в них подвох, попытку влезть в доверие. И чем больше он доверялся Красену, тем сильнее подозревал злой умысел. Потому что помнил: чудотворы – это злые духи, отнимающие у людей сердца.

Вечный Бродяга вышел из храма угрюмым и задумчивым.

– Змай, признайся, ты все это делаешь, чтобы убедить меня прорвать границу миров, – сказал он, но Спаска не заметила в его словах особой убежденности. И глаза его бегали и посматривали в землю.

– Я этого и не скрываю.

– Ты думаешь, я должен пожалеть этих глупцов, стоящих на коленях в храме? Или этих отвратительных заразных уродов, которые попрошайничают на улицах?

Он вовсе так не думал. Он был, скорей, испуган и потрясен увиденным в Хстове и теперь храбрился, прикидываясь равнодушным и безжалостным. Спаска отчетливо понимала: он думал не о прорыве границы миров, как бы отцу этого ни хотелось. Он негодовал.

– Нет, Йока Йелен. Не жалеть. Жалость не всегда полезное чувство.

– А что тогда? Ты, помнится, сказал, что в мире много несправедливостей и ты не готов устранить все. Так вот, я тоже не готов! Ты не стал освобождать колонию, тебе наплевать на наш мир, так почему я должен думать о людях твоего мира?

– Какой же ты мелочный и мстительный, Йока Йелен, – рассмеялся отец. – На самом деле речь вовсе не о спасении людей моего мира. Энергия – не богатство, которое в одночасье свалится им на голову, после чего они заживут довольно и счастливо.

– И о чем же тогда речь?

– О нарушенном равновесии. О том, что происходящее не столько несправедливость, сколько глупость, ошибка, и ошибка фатальная для обоих миров. Тупик, деградация и медленная смерть для моего мира и страшная катастрофа для твоего.

– Катастрофа – лишь твое предположение. Почему я должен считать твой расчет верным, а расчет чудотворов – ошибочным?

Вечный Бродяга фальшивил и даже не старался это скрыть. Он хотел, чтобы отец убедил его. Он напрашивался на это убеждение, потому что сам не готов был принять на себя ответственность. Нет, он совсем не боялся смерти. Он не думал о своей смерти, а Спаска думала. И как отец может шутить, смеяться, в чем-то убеждать Вечного Бродягу? Как он может толкать его на смерть и не чувствовать хотя бы сожаления, хотя бы малую толику вины? Неужели и вправду сонм этих заразных уродов стоит того, чтобы отдать за них жизнь?

Спаска вспомнила, как Славуш раздавал деньги обезумевшим от жадности потаскухам, – Йока Йелен не стал бы этого делать. Он из тех, кто никогда не попадает в такие дурацкие ситуации. Он царевич. Но… Он готов был умереть и не думал о смерти – только об ответственности, о правильности выбора, который ему предстоял.

Чем ближе они подходили к площади Восхождения, тем сильней у Спаски билось сердце. Да, в это время Волче наверняка был на службе, но вдруг? Вдруг именно сегодня он освободился раньше? Спаска старательно заплела чуть отросшие волосы в косу – получилось, конечно, смешно и даже глупо, но под капюшоном этого было не видно. А еще ей очень понравилось платье, которое ей купил отец: из кинского шелка, серо-голубое, с семью юбками, добротным корсетом и очень широким вырезом. И богатая ткань, и кружева, и тонкая вышивка – все говорило о том, что это очень дорогое платье – Спаска еще ни разу таких не надевала. И ей хотелось, чтобы в этом платье ее увидел Волче. Конечно, Йока Йелен пялился ей на грудь, краснея и пряча взгляды, но Спаска снова не стала смеяться – пусть смотрит, жалко, что ли? Волче никогда так на нее не смотрел – наверное, этот взгляд и отличает мальчишку от мужчины.

И тут Спаска вспомнила вышитую для Волче рубаху, которая осталась в замке, – и пожалела чуть не до слез, что не сможет сделать ему подарок. Отец сказал, что такая рубаха гвардейцу не по средствам, что ее впору подарить Государю, – но это он нарочно, чтобы Спаске было приятно. Ей и самой понравилось: вышивка белым шелком по белому батисту не бросалась в глаза, а лишь переливалась, поблескивала. Впрочем, отец, как всегда, все испортил своими дурацкими шутками, сказав, что надо было вышивать не волка, а что-нибудь на рыбную тему… И не белым шелком, а желтым.

Мамонька обрадовалась до слез их появлению, обнимала Спаску, называла доченькой, но неотрывно смотрела на отца и вытирала слезы украдкой, думая, что он их не видит. И обняла его коротко и крепко, будто ничего не случилось, будто они расстались только вчера и она вовсе не знала о его смерти.

– Вот, еще Йоку Йелена обними. – Отец подтолкнул вперед Вечного Бродягу, который смутился и постарался отступить на шаг.

– Ой, – ахнула мамонька. – Какое имя занятное, как у чудотвора. И какой паренек ладный…

– Ага, как белокрылый чудотвор… – усмехнулся отец. – Только Йока Йелен вовсе не белокрылый чудотвор, а как раз наоборот – чернокрылый мрачун.

– Кто-кто? – не поняла мамонька.

– Добрый дух. Покорми его хорошенько, а лучше всего ему сейчас лечь в постель, он болеет. Да и я что-то устал и проголодался.