– Давайте их в мой погреб, – велел староста. – И смотрите: если сегодня снова гвардейцы нагрянут – не болтайте лишнего.

– Может, парня в погреб, а девку того… на потеху?… – спросил кто-то за спиной Волчка.

– Я тебе дам потеху! – рявкнул староста. – Помрет еще…

– Девки от этого не помирают, – ответил тот же голос, и парни помоложе расхохотались.

– Я сказал: в погреб! Жену свою потешь. – Староста коротко взглянул на говорившего, и хохот смолк, а он пробормотал вполголоса: – Кто их знает, может, им порченная и не нужна будет…

Волчок выдохнул и только тогда заметил, что до крови прикусил губу.

Его тащили до погреба волоком, за ноги, и он не видел Спаску. Вниз вело три ступеньки (он пересчитал их головой), Спаску втолкнули сразу вслед за ним – она упала на коленки и охнула, поморщившись. Сквозь щели в дощатой двери внутрь пробивалось много света, и Волчок разглядел отпечаток грязной пятерни на ее груди. И можно было сколько угодно кричать «убью», выть и биться головой о земляной пол – от этого ничего бы не поменялось.

Дверь захлопнулась, стукнул засов.

Волчок попытался сесть, но сумел только подняться на колени. Руки ломило все сильней, и поясница отзывалась болью на каждое движение.

– Не смотрите… Пожалуйста… – беспомощно сказала Спаска.

– Я не смотрю, – ответил Волчок, поспешно опуская глаза.

Она встала на ноги, чуть пригибаясь под низкий полоток, и зашла ему за спину. Он думал, она захочет укрыться в каком-нибудь темном уголке, чтобы он не смог ее увидеть, даже если обернется. Но Спаска присела рядом и потерлась щекой о его руку.

– И говорите шепотом, – сказала она. – Вы все время забываете… Больно руки?

– Это ничего, – шепнул он.

Волчок заметил прикосновение к веревке, натянутой от одного запястья к другому. И не сразу понял, что́ Спаска делает, пока не почувствовал жар ее дыхания на спине: она грызла веревку.

– Ты сломаешь зубы.

– Неа, – ответила она.

– Заметят и свяжут обратно.

– Здесь дверь узкая. Все сразу войти не смогут. А по одному вы с ними справитесь.

А что? На многочисленных полках вокруг стояли в основном глиняные кринки, но Волчок заметил и несколько стеклянных бутылок с вином – неплохое оружие. И дубиной в погребе не размахнешься…

– Справлюсь… – вздохнул он и усмехнулся.

Спаска провозилась с веревкой не меньше получаса – отплевываясь, останавливаясь, чтобы отдышаться, и приговаривая: «Ну какая волосатая гадость!» Волчок пытался ей помочь, ослабляя и рывком натягивая веревку, но Спаска испугалась:

– Нет-нет, Волче, не надо так… У вас и без этого руки синие совсем. Я сейчас, я скоро…

И в конце концов веревка лопнула. Спаска тут же отодвинулась от Волчка, он с трудом разогнул затекшие руки и замер, боясь оглянуться.

– Развяжите меня. Пожалуйста… – сказала она, подождав немного.

– Конечно, – ответил он. – Я просто боялся тебя смутить.

– Я повернулась к вам спиной.

Узлы на туго затянутых веревках были простыми и слабыми – видно, не так давно в деревне занимались столь выгодным промыслом, не успели набраться мастерства… Но руки у Спаски отекли, покраснели, и веревки крепко впивались в запястья – оставили безобразные полосы на тонкой нежной коже. Каждый гвардеец знал, что туго вязать руки пленникам можно только ненадолго.

Она тут же запахнула рубаху на груди и обхватила плечи руками.

– Вам, наверное, было ужасно все это видеть и слышать, что они про меня говорили… – сказала она, помолчав.

– Мне? – удивился Волчок.

– Да, вам. Я видела, как вы губы кусали. Вы, наверное, плохо теперь про меня думаете?

– Почему я должен плохо про тебя думать?

– Ну… – Она вздохнула. – Моя мама про такое говорила: «сучка не захочет – кобель не вскочит»…

Волчка передернуло. Его мать тоже так говорила, но услышать это от царевны он не ожидал.

– Она говорила не об этом. – Волчок взял ее за плечи. – А кто была твоя мама?

– Мама? – Спаска вздрогнула. – Ну… Просто женщина. Дочка деревенского колдуна. Я в деревне раньше жила, пока ее гвардейцы не сожгли. Тогда маму убили, и деда, и Ратко… Я с тех пор плакать не могу. Думаю иногда: надо заплакать. И не могу.

Волчок коснулся губами ее волос. Спаска совсем не походила на деревенскую девчонку, но то, что она выросла в деревне, сделало ее ближе, роднее.

– Вот сейчас тоже надо было заплакать, – продолжала она, – потому что теперь вы думаете, что я даже не испугалась, даже не заплакала…

– Я так не думаю. Ты ни в чем не виновата. Это я не смог тебя защитить.

Темный бог Исподнего мира гнал лошадь в Хстов по малолюдному Восточному тракту: бричка подпрыгивала на ухабах, угрожая перевернуться, и он опасался, что лошадь свалится раньше времени – пена на ее морде окрасилась розовым, – но все равно продолжал свистеть и нахлестывать ее кнутом. От резких движений и постоянных толчков кровоточила рана на спине, марая тонкую белую рубаху, но менее всего Темного бога беспокоило, что о нем подумают встречные. Одежду и бричку он раздобыл в замке Красного Медведя, где его всегда хорошо принимали, там же ему дали и грамоту, подтверждавшую, что он должен срочно доставить письмо Государю. Но горе было тому, кто попробовал бы его остановить и потребовать эту грамоту, – Темный бог торопился. Однажды гвардейцы с заставы попытались его задержать, но не сумели догнать…

И когда белые стены города Храма уже показались на горизонте, когда блеснули в небе его золотые купола, впереди вдруг показалась карета, запряженная четверкой лошадей, в окружении человек тридцати всадников: она тоже мчалась не разбирая дороги, и возница ее стоя правил лошадьми, раскручивая кнут над головой. И даже издалека было видно, как молод, высок и строен возница и как хорошо одет. А над каретой раскинул крылья кованый нетопырь – символ рода самого знатного колдуна Млчаны.

Не так-то просто оказалось остановиться, когда бричка поравнялась с каретой: лошадь боялась сущности Темного бога и рвалась прочь от него. Ее под уздцы подхватил один из всадников, сопровождавших карету, только тогда она остановилась, похрапывая, вздрагивая и скашивая назад налитые кровью глаза.

Дверца кареты распахнулась, и самый знатный колдун Млчаны сошел на дорогу.

– Признаться, сейчас я бы предпочел встретиться не с тобой… – проворчал он.

– Я бы тоже предпочел встретиться не с тобой… – ответил Темный бог. – Где она?

– На рассвете была между Восточным и Паромным трактом. Даже в замке увидели чистое небо над этим болотом. – Милуш Чернокнижник указал на восток. – Я думаю, гвардейцы заметили его тоже. А мы обогнали три почтовые кареты на Северном тракте, чтобы добраться сюда побыстрее.

– Что-то маловато тут гвардейцев, – усмехнулся Темный бог.

– И это дурной знак, – ответил Чернокнижник. – Возьми десятерых всадников, прокатись по Паромному тракту. Никто не знает, в какую сторону она направилась.

– Не нужны мне твои всадники… Я и без них обойдусь.

– Как знаешь.

Шли часы, солнце скрылось в облаках, и от этого в погребе сразу стало сумрачно. Спаска зябла и жалась Волчку под бок. Она давно зашнуровала порванную рубаху, размотав толстые веревки на волоконца, и обвязала ему поясницу колючей пенькой – противно было, зато боль постепенно ушла.

Волчок поглядывал на дверь и держал около себя две бутылки с вином (на случай, если кто-то захочет войти в погреб) и тяжелый железный крюк, на котором еще недавно висел вяленый окорок. Сквозь щели между досок проглядывала стена дома старосты, разросшаяся подле него крапива, а вдалеке – ельник, окружавший деревню. Волчок не сразу заметил, как деревню заволокло густым туманом: теплым солнечным утром болото отдавало влагу, но стоило солнцу скрыться, и сырость шапкой накрыла землю. Этот туман не мог держаться долго – просы́пался бы вскоре росой.

Туман – это даже лучше, чем ночная темнота. Да и ждать темноты было слишком рискованно: до Хстова добираться часов пять, да еще пять обратно, а ночи становятся все короче и светлей… Гвардейцы прибыли бы в деревню задолго до заката.