Только тут Волчок заметил, что Змаю вовсе не так весело, как казалось. Нет, не приход Милуша его взволновал – он словно вспомнил о чем-то, и смех его стал заметно натянутым.

– Я надеюсь, ты выспался, – бросил ему Чернокнижник, садясь к костру.

– Ну да. Продрых весь день, как сурок.

– Может, ты еще и поел? – заговорил Славуш, остановившись рядом со Спаской и положив руку ей на плечо. И, наверное, жест этот был привычен им обоим: Спаска взяла его за руку и потерлась о нее щекой.

– Сын-Ивич, твоя ирония кажется мне неуместной, – ответил Змай, и было понятно, что он шутит, – только невесело у него это получилось.

– Послушай, Змай… Мне тут пришло в голову… А ты уверен, что чудотворы, увидев тебя, не зажгут разом все солнечные камни в домах глупых духов? – спросил Милуш.

– Они не зажгут солнечные камни. Они их погасят, когда увидят меня. Им не хватит мощности аккумуляторных подстанций. На самом деле понадобятся прожектора, и уже не для отвода глаз, а чтобы освещать небо. И фотонный усилитель – другого оружия против меня у них нет. Но нарушать соглашение я не советую: на Змеючьем гребне, кроме трех сотен стрелков, за вами следят два чудотвора. И если что-то пойдет не так, вас просто перестреляют.

– А ты не боишься, что они перестреляют нас, как только ты появишься в Верхнем мире?

– Они этого не увидят. Вас они видят в межмирье, а меня там не будет. Но все равно, сворачивайтесь как можно скорей и уходите с Лысой горки в замок.

Мимо Волчка пригнувшись проскользнул Муравуш – направился к нише, где прятался Варко: не было сомнений, он собирался послать кого-то к Огненному Соколу, предупредить о неведомой опасности, грозящей чудотворам. Они оба отошли от бойниц на безопасное расстояние, о чем-то поговорили, и Муравуш вернулся на место – Волчок не ошибся. Задержать Варко он бы не смог, но ему показалось, что Змай прекрасно знает о гвардейцах в двадцати шагах от костра и не боится говорить. А значит, пусть Варко идет и докладывает Огненному Соколу – это ничего не изменит.

Спаска поднялась с места, держась за руку Славуша, и они вдвоем немного отошли от костра – сели на камни едва ли не у самой стены. Теперь малейшее движение кого-то из гвардейцев могло их выдать.

– Волнуешься? – спросил Славуш.

– Я не волнуюсь. Я боюсь. Отец говорит, что любовь – это боль и страх. И… я очень боюсь. Все это не кончится добром.

– Змай слишком долго ждал этого дня. Ты же не думаешь, что сможешь его остановить?

– Остановить? Нет, его ничто не сможет остановить. Эта сила… Она сожжет его, если он не найдет ей выхода.

– Ты знаешь, что это за сила?

– Это… ненависть, – тихо ответила Спаска. – Вот я ненавижу болото, за то что оно забрало Гневуша. Ненавижу Храм, за то что гвардейцы убили маму. А представь себе – ненависть всего мира. Мне кажется, она ведет счет всем смертям, каждой струйке дождя, каждому сгнившему колоску. Помнишь, как мы с тобой зашли в храм и ты в первый раз увидел реку любви? Каждая частичка этой любви – капля крови нашего мира. И ненависть… она помнит каждую каплю. Она хочет вернуть все, разом…

– Для этого Вечный Бродяга должен прорвать границу миров? Ты веришь в это?

– Да. Но отец говорит, что на это нельзя уповать… Славуш, а ты совсем не боишься?

– Чего? – улыбнулся тот.

– Желтых лучей, например… Вдруг отец ошибся и чудотворы зажгут их в самый неподходящий миг?

– Волков бояться – в лес не ходить.

– Объясни мне, а зачем тогда вообще ходить в лес?

– Как зачем? – Он рассмеялся. – Завтра будет солнечный день, разве оно того не стоит?

– И ради нескольких солнечных дней ты готов рисковать жизнью?

– Ну, так сразу и жизнью! Змай же сказал: они не зажгут солнечных камней.

– А если бы ты мог ценой своей жизни прорвать границу миров, ты бы это сделал?

– Даже не задумался бы, – серьезно ответил Славуш.

– Но почему, почему? Ведь тогда ты уже не будешь жить в мире, где светит солнце!

– Ну и что? Мир как-нибудь обойдется без меня. Но, увы, я не могу прорвать границу миров.

Волчок почему-то подумал, что он не кривит душой.

Темнело. И отроческое лицо Славуша вдруг показалось очень красивым, мужественным. Словно его освещал не только далекий огонь, но и странный свет изнутри.

И, будто смутившись своих слов, Славуш привстал:

– Змай, не пора еще?

– Пусть стемнеет, – ответил тот, оглянувшись.

– Когда еще стемнеет! Поздно уже, все глупые духи давно спят!

– Все глупые духи стоят перед своими прозрачными окнами и дрожат, – весело ответил Змай, поднимаясь. – И правильно дрожат! А на светлом небе будет плохо виден красный луч.

Он подошел к Спаске и Славушу и присел рядом.

– Славуш, ты за ней присматривай. Доверяю тебе самое дорогое, так что постарайся оправдать… доверие. Может статься, что чудотворы начнут за ней охотиться, так что гляди в оба. Милуш, старый хрыч, проморгает все на свете, надежда только на тебя. – Змай балагурил и зубоскалил, но волнение его чувствовалось все сильней. Или… Когда он подошел так близко, Волчок заметил не только волнение. Что-то похожее на невидимое пламя трепетало в воздухе вокруг Змая.

– А почему чудотворы начнут за мной охотиться? – спросила Спаска.

– Потому что я для них неуязвим. Они будут искать мои слабые места, а ты и есть мое слабое место.

С болота крикнула ночная птица – громко и тревожно. И Волчок кожей ощутил тревогу, витавшую вокруг. Что-то страшное должно было случиться. Понятно было, что ненависть, о которой говорила Спаска, повернется в сторону чудотворов, но… даже находиться рядом – и то было опасно, а уж встать у нее на пути!..

Весенний день гас медленно и растекался по небу багряным заревом. На востоке уже чернела ночь, на юге громаду Змеючьего гребня подсвечивали костры с Лысой горки, а запад пылал зловещим малиновым огнем, словно предвещал беду. Вместе с закатом догорал костер, угли уже не давали света, и люди вокруг него притихли – трепещущее невидимое пламя охватило всех вокруг. Ожидание становилось все напряженней, все тягостней, бежали минуты, остывал закат, ночными звуками полнилось болото.

Спаска и Славуш подобрались ближе к померкшим углям, Милуш, отошедший на несколько шагов, глядел в сторону Лысой горки, и трое вояк, вставших на ноги, насторожились, опустили руки на рукояти топоров. И так получилось, что Змай стоял теперь чуть в стороне, за какой-то очерченной им самим гранью – напротив всех, словно отмежевавшись.

– Сейчас они начнут, – сказал Милуш и повернулся к Змаю.

Тот кивнул.

– Ну что? – Милуш шагнул к нему. – Удачи тебе, Живущий в двух мирах…

От этих слов вздрогнули все, не только Волчок.

– И хотя я не верю в твою авантюру, – продолжил Милуш, – все равно: удачи тебе и всем нам.

Они обнялись, Милуш как бы невзначай провел тыльной стороной ладони по глазам, и вперед выступил Славуш.

– Удачи тебе. И… пусть они нас боятся. Я верю в пророчество. Пусть они поверят тоже.

Спаска ничего не сказала отцу, только обняла его на прощание и отошла в сторону, словно боялась ему помешать.

Вязкая сырая темнота простерлась до самого горизонта, ночное болото дышало и вздрагивало, и на фоне неба силуэт Змая показался вдруг маленьким, как фигурка оловянного солдатика на настоящем поле боя. Он пошел вперед, но вскоре оглянулся, улыбаясь, – и, несмотря на темноту, Волчок мог поклясться, что увидел слезы на его щеках.

– Ну, я пошел… Скоро меня не ждите.

В ответ на его слова густой воздух болота донес от Лысой горки далекий рокот барабанов. Змай стоял и смотрел вперед и вверх. И Волчок увидел вдруг ту силу, что Спаска назвала ненавистью, и не только ее – громаду лет, века ожидания и отчаянья, которые подпитывали эту ненависть.

Она хлынула из межмирья мутным потоком, сметающим все на своем пути. Слабо вскрикнул Градко, но никто не оглянулся. И сам Волчок отшатнулся от бойницы – он ждал чего угодно, только не этого: черные крылья (чернее ночных туч) раскинулись на полнеба, восемь шей изогнулись и восемь ртов выплюнули молнии в тонкую границу миров – земля дрогнула по обе ее стороны. Тяжелый гибкий хвост хлестнул по земле – в стороны брызнула болотная грязь. Когти рванули мох, восемь голов разом устремились к туманной перепонке, натянутой меж мирами, – и толчок этот был так силен, что болото не поглотило дрожи земли.