Милуш, взявший с собой четырех слуг, велел поставить сундук возле большого кострища и отправил их за дровами в лесок. Славуш, выпросив у отца нож (свой он благополучно забыл в замке), принялся щипать лучину – он давно научился разводить костры из сырого дерева. Спаска время от времени поглядывала на Змеючий гребень, но, наверное, в первый раз ей отказало чутье: она не могла с точностью сказать, есть там кто-то или нет. А может, это тени Цитадели смотрели на нее из темноты?

– Можешь не глядеть, гвардейцев там еще нет, – шепнул отец ей на ухо. – Разве что разведчики.

– Я гляжу на тени, – ответила Спаска. – Тени Цитадели. Они на нас смотрят.

– Передавай им привет от меня.

– Татка, а почему гвардейцы не боятся подниматься на Змеючий гребень? Ведь туда ходить нельзя?

– Вот такие они смельчаки, – усмехнулся отец. – А на самом деле там уже давно нет ничего опасного. Сто лет назад было, а сейчас – нет.

– Не слушай его, – вмешался Милуш. – Там в логе спит чума. Когда в осажденной Цитадели начался мор, многие бежали от него на Змеючий гребень. Люди умирали сотнями, некому было их хоронить. Сначала мертвецов сбрасывали в лог, их жрали крысы и тащили чуму во все стороны. А потом не осталось никого, кто бы сбрасывал тела в лог, – Змеючий гребень усыпан костями. А в логе до сих пор живут крысы…

– Милуш, крысы живут, – заметил отец. – А раз живут, никакой чумы там нет. Иначе бы они там не жили, а умирали. Кроха, на самом деле там нет никакой чумы. Там портал чудотворов, они и сочиняют байки про крыс и чуму.

– Чума спит, – сказал Милуш. – Но в любую минуту может проснуться. И лучше не тревожить ни ее, ни мертвецов. И эту, как ты говоришь, байку мне рассказали не чудотворы, а мой дед.

– Татка, а что такое портал?

– Ворота. Место, где истончается граница миров и чудотворы могут проходить в наш мир. Его не использовали до недавнего времени – наверное, чудотворы и сами боялись чумы. В Верхнем мире неподалеку отсюда стоит Тайничная башня.

Отцу не сиделось на месте, и он слонялся из стороны в сторону. Милуш почему-то тоже волновался и время от времени раздраженно бросал:

– Ты прекратишь мельтешить у меня перед глазами? Не можешь спокойно стоять – сядь и сиди.

– А пошел ты, – огрызался отец. – Бренчит, как хрен в бидоне… Кроха, понимаешь, это очень большой риск для тебя. Никто не знает, сколько энергии сбросит тебе Вечный Бродяга, и его первый удар может тебя убить.

Спаска улыбнулась и покачала головой: Вечный Бродяга не мог убить ее. Обычно колдун долго ищет «своего» доброго духа, но, находя, узнает его сразу и никогда больше с ним не расстается. Так и Спаске довольно было одного взгляда, чтобы понять: это ее добрый дух. И если для всех добрые духи были тенями в глубине Верхнего мира, то она теперь знала своего духа в лицо.

– Да, поэтому я буду рядом, – Милуш поднялся. – Если поймешь, что не можешь принять всю его силу, уступи мне место.

И когда засветился ее лунный камень, все давно было готово. И Враныч знал, куда ему лететь, – воро́ны чуют чужую силу, она влечет их к себе. Спаска замерла на краю межмирья, заглядывая в мир духов. Враныч безошибочно нашел темное окно и завозился на балконе перед ним – Спаска хорошо видела птицу. Она ощущала готовую пролиться на нее силу и, едва Вечный Бродяга сумел заглянуть в межмирье, шагнула в Верхний мир ему навстречу.

Ах, как это было прекрасно: танцевать для своего доброго духа под волшебные звуки колокольчиков, и чувствовать его взгляд, и звать, и помогать ему сбросить энергию – Спаска не в первый раз встречалась с неопытным духом. Только с той стороны Вечного Бродягу никто не «вел», рядом с ним не было наставника, он все сделал сам. И поток силы, который он обрушил на Спаску, был подобен вихрю, что в небо поднимает сотня колдунов. Нет, убить ее он не мог – Спаска только покачнулась, вбирая в себя небывалую мощь Вечного Бродяги, и шагнула назад, в межмирье.

Сила, стоявшая за спиной отца, только и ждала ее появления: алчущая, холодная, словно змеиная кровь (шуга перед ледоставом), разумная и в то же время слепая, исступленная веками ожидания. Она шептала Спаске: дай, дай, дай, скорее, скорее! Спаска усмехнулась в ее незрячее лицо, покачала головой и вышла из межмирья.

Колдун не может долго удерживать в себе много энергии, но Спаска отличалась от других колдунов. И на этот раз удержала бы ее без труда, если бы сила за плечами отца не тянулась к ней холодными и темными щупальцами, не пугала и не требовала немедленно освободиться, отдать полученное.

Враныч вернулся и сел Спаске на плечо, отряхивая перья, – ему тоже перепала толика энергии.

Отец, согнав птицу с плеча, обнял вдруг Спаску, прижал к себе, поцеловал в макушку – в последнее время он редко это делал, считал, что Спаска уже взрослая. Он ничего не говорил, только сила за его спиной испугалась его и послушалась – унялась ненадолго.

– Пойдем, – сказал Милуш. – Девочке нельзя так долго удерживать энергию в себе.

Они ушли с Лысой горки слишком поспешно – колдуны смотрели им вслед с недоумением, все думали, что Милуш Чернокнижник останется в своей землянке до утра. Спаска, как ни старалась сдержаться, все же оглянулась на Змеючий гребень – ей не хотелось уходить.

– Сын-Ивич, а где мой нож? – неожиданно спросил отец, когда они миновали отрожек гребня и ступили на болотную тропу.

Славуш остановился, хлопнув себя по поясу и ножен там не обнаружив.

– Вот злые духи! – усмехнулся он. – Вы идите, я вас догоню.

Спаске показалось, что и отец, и Славуш лгут. И что свой нож Славуш тоже не просто так забыл в замке. Наверное, они что-то хотели скрыть от Милуша, но Спаска не сомневалась: ничего плохого ни отец, ни Славуш сделать не могли. Поэтому она лишь улыбнулась про себя и снова оглянулась на Змеючий гребень – тени Цитадели смотрели на нее с темных скал.

Милуш освещал дорогу факелом, и его свет делал черноту ночи непроглядной.

– Погаси огонь. Ничего же не видно, – ворчал отец.

– Я не люблю темноту, – ответил Милуш.

– Ага, ты любишь сажу, копоть и чтобы тебя каждый видел издалека, а ты сам – не дальше собственного носа.

– А кого мне бояться?

Славуш догнал их на подходе к Цитадели, только ее стен Спаска не увидела из-за факела, скорей ощутила впереди громаду сырых холодных камней, изъеденных дождем и лишайником. Змеючий гребень виднелся на горизонте, подсвеченный заревом костров с Лысой горки.

– Змай, дальше идти смысла нет, – сказал Милуш.

Отец кивнул.

– Кроха, тебе что-нибудь нужно, чтобы выйти в межмирье?

Спаска покачала головой. Она дошла до этого места только потому, что отец держал алчущую ненависть в узде… И… не стоило ждать: Спаска, лишь заглянув в межмирье, выплеснула энергию Вечного Бродяги, как выплескивают воду из ведра. И тут же бесформенный сгусток энергии за плечами отца начал обретать очертания. Спаска отшатнулась: это был восьмиглавый Змей, тот Змей, что убил Айду Очена. Умирающий мир высосал часть этой силы, но Спаска вернула ее с лихвой. И теперь отец сможет войти в Верхний мир чудовищем…

Нет, она не испугалась, не поразилась, не испытала ни трепета, ни отвращения. Она думала совсем о другом: о Вечном Бродяге, который должен прорвать границу миров ценой своей жизни, о Волче, который ходит по краю пропасти, об отце, столько лет державшем эту силу на плечах… Он хотел быть человеком. Он цеплялся за человеческое в себе, отторгая ту сущность, что стояла над ним (и пребывала в нем), закрывая глаза на ее существование, – и не мог, не имел права ей не подчиняться. Потому что это был его долг перед миром. Так же как долг Вечного Бродяги – прорвать границу миров. Как долг Волче – рисковать собой в войне против Храма. Как долг Милуша Чернокнижника – создать новую Цитадель. И Спаска понимала их, но не желала признавать этих долгов! Почему нельзя просто жить? Как другие люди, просто жить!

В ушах гремели слова древних пророчеств, ненависть дрожала от нетерпения и разворачивала огромные крылья, кожа Времен облезала клоками, обнажая видения из недалекого будущего (никогда еще видения Спаски не были такими ясными): вывернутая плоть земли и огненные реки, вихри и тучи пепла.