– Серый, какого это Павлика ты не дал покрестить? – спросила Влада.

– Какого-какого? Лазаренко, я же сказала! – ответила за Ковалева Аня. – У него от молельной комнаты приступ начинается, а если его покрестят, то все пройдет. А взрослый мальчик, с которым папа в машинки играл, оказывается, его брат. И он теперь меня защищает.

– А тебя что, кто-то обижает? – всерьез озаботилась Влада.

– Нет, наоборот. Все теперь со мной дружат, потому что у меня такой папа.

– А от кого тогда тебя защищает взрослый мальчик?

– Ну так, на всякий случай, вдруг кто-то обидит. И вообще, тут очень хорошо и интересно. И на музыкальных занятиях я пела в микрофон. А еще я тебе вечером страшную историю расскажу про бабку Ёжку. Вот ты ляжешь в кровать, свет выключим, и я тебе расскажу. И про Пеструю ленту еще тоже очень страшная история, нам на ночь большие девочки рассказывают.

– А я тебе говорил, что ребенку нужно общаться со сверстниками, – проворчал Ковалев.

– Не сравнивай детский сад и санаторий. Да еще и с папой – победителем волков. В детском саду никакие большие девочки не рассказывают страшных историй. В следующем году Аня пойдет в школу и вдоволь наобщается со сверстниками. Кстати, я составила список школ и хотела с тобой посоветоваться. Есть хорошая английская школа, бесплатная, но до нее четыре остановки на автобусе. А в пятнадцати минутах ходьбы гимназия, там два языка, музыка, рисование, бальные танцы – но за деньги.

– А чем тебе моя школа не понравилась? Пять минут ходьбы и бесплатно.

– Ну Серый! Ну бальные же танцы! Ты что, не хочешь, чтобы ребенок развивался?

– Давай потом, а? Я хочу, чтобы ребенок развивался, а не мерился с друзьями стоимостью платьев, портфелей и пеналов. А также папиных машин и дач.

– Боишься? – улыбнулась Влада. – Ну не обижайся, Серый, не обижайся. Папа – победитель волков круче, чем папа – хозяин «Мерседеса». Правда, Ань?

– Конечно. Я не хочу бальные танцы, раз папа не хочет.

– Тогда остается английская школа, – вздохнула Влада, налегая на весла.

Против течения она не выгребла, и Ковалев поменялся с ней местами.

– Серенький, а это ничего? Тебе не больно грести?

Он усмехнулся и покачал головой.

– Пап, тогда давай опять поплывем к Инне Ильиничне! Мам, там так красиво!

– Опять? – переспросила Влада с притворным возмущением.

– Да мам, ты не бойся! У папы с Инной Ильиничной ничего нет. Мы просто мимо проплывали и заплыли в гости. Мы чай пили, и все. Папа только тебя любит, он даже со мной пожениться не захотел.

– Нормально, – прыснула Влада.

– А нечего с ребенком сериалы смотреть… – пробормотал Ковалев.

В этот миг днище лодки на что-то натолкнулось, заскребло килем по неожиданному препятствию – лодка накренилась, едва не зачерпнув воды, а потом, миновав препятствие, качнулась в обратную сторону; Влада одной рукой обхватила Аню за плечи, а другой уперлась в борт, будто надеялась удержать лодку в равновесии.

– Ничего себе… Серый, это что такое было? – спросила она упавшим голосом и оглянулась.

Ковалев посмотрел за корму – над водой чавкнуло замшелое притопленное бревно. Только двигалось оно поперек течения. И в ту секунду, когда бревно шевельнулось, чуть изогнулось и ушло под воду, Влада все-таки вскрикнула:

– Мама! Мамочка! Серый, это рыба! Рыба! Она живая!

Аня, испуганно взглянув на мать, подозрительно глубоко вдохнула.

– Не ори. Не пугай ребенка. Ну рыба, и что?

– Она огромная! Она лодку опрокинет!

– Здесь не водятся акулы.

– А я знаю! – радостно воскликнула Аня. – Это сом! Тут водится большущий сом, он летом ест детей!

– Серый, это, наверное, и вправду сом, – выговорила Влада. – Говорят, они живут триста лет…

– И что теперь? Ну и сом. Не Несси, на людей не бросается. Ну задел лодку случайно…

– Греби к берегу, – твердо сказала на это Влада. – Немедленно.

– Да перестань! Это непотопляемая лодка.

– Греби к берегу, я сказала!

– Чудо-юдо рыба-кит… – пробормотал Ковалев и взял левее. – Он же сонный совсем, вода-то ледяная!

В восемь вечера Влада пошла укладывать Аню и слушать обещанные страшные истории, а Ковалева послала к бабе Паше с шоколадными конфетами и привезенным из города электрическим пледом в подарок.

Погода была ясная, с легким морозцем, и, выходя от бабы Паши, Ковалев услышал долгожданный собачий вой – с противоположной стороны реки. Разумеется, это мог быть и другой пес, но Ковалев почему-то не сомневался, что на берегу воет «настоящее динго».

Луна уже не была полной (хотя и светила довольно ярко), не создавала ощущения обманчивости окружающего мира, и собачий вой казался не жутким, а жалобным… В общем, через мост Ковалев шел, полный уверенности в себе и собственных силах.

Над рекой клубами вился туман – похолодало резко, на траву выпал иней, воздух замер неподвижно, и шевеление тумана при полном безветрии выглядело странным, будто живым. Понятно, что вода остывает и пар поднимается сначала вверх, а потом изморозью опускается обратно на воду, но… Как в летних облаках всегда можно разглядеть фигуры животных и лица людей, так и в движении клубов пара над рекой, да еще и в лунном свете, мерещились тени и силуэты неведомых существ, мановения рук, переплетения щупалец, взмахи крыльев… Тягучий вой не смолкал.

Ковалев увидел пса еще с моста: тот сидел у самой кромки тумана, задрав морду к луне, и не смотрел по сторонам, не прислушивался, не принюхивался – бери его тепленьким… Моток капроновой бельевой веревки в кармане придавал уверенности в успехе задуманного.

Пес подпустил Ковалева довольно близко, не обращая на него внимания, будто был чрезвычайно занят важным делом – вытьем на луну. А потом опустил голову и глянул исподлобья: блеснули два ярких зеленых глаза, морда ощерилась, и до Ковалева донесся глухой, клокочущий в горле рык. И если бы Ковалев увидел пса в эту секунду впервые, то не усомнился бы в том, что это волк, – дикий матерый зверь, который не только ворует кур и коз, но не побоится напасть на ребенка или женщину.

Почему Ковалев был так уверен, что пес примет вызов? Потому что так случилось в прошлый раз? Но пес, наученный горьким опытом, решил не связываться и начал отступать – назад и в сторону, к воде. И, выбрав подходящий миг, развернулся прыжком и побежал вдоль берега прочь. Гоняться за собакой при луне с криками и энтузиазмом первобытного охотника Ковалев был не готов, но неожиданно ощутил азарт: убегают – догоняй. Нет сомнений, будь это настоящий волк, которого кормят ноги, Ковалев отстал бы безнадежно в первые же секунды преследования, но тут ему повезло – пес бежал по кромке воды, а берег поднимался все выше, и деваться собаке было некуда. Он направлялся в сторону, противоположную железнодорожному мосту, к поселковому пляжу, – и там, на открытом пространстве, несомненно обогнал бы Ковалева. А потому оставался лишь один выход – прыгать на собаку сверху, пока берег не столь высок, чтобы убиться…

И Ковалев прыгнул. Вперед, ласточкой, как прыгал с тумбочки в воду, – и даже ухватил пса за хвост, прежде чем пропахать мокрый песок подбородком… Пес извернулся, в первый раз клацнул зубами вхолостую, а во второй не промахнулся, тяпнул Ковалева за руку, сжимавшую хвост, не прикрытую ни рукавом, ни шарфом. Впрочем, в ту секунду боли Ковалев не почувствовал и от удара о землю лишь слегка обалдел, рванул собачий хвост к себе – и пес распластался на песке, безнадежно пытаясь вырваться, извиваясь всем телом, рыча и клацая зубами. А потом, когда Ковалев попробовал рывком подняться, клыки лязгнули прямо перед лицом, хвост выскользнул из зажатого кулака и пес отпрыгнул в сторону – в воду. И, чего Ковалев никак не ожидал, – шустро поплыл в сторону другого берега.

– Это ты напрасно… – усмехнулся Ковалев, поднимаясь. – Тут я тебе даже дам фору.

Окунуться в реку после парной – это не совсем то, чего хотелось. Не совсем победа. Совсем не победа… По спине прошла дрожь от возбуждения, предвкушения, восторга… Дыхание сбилось, стало медленным, неровным… Ковалев скинул расстегнутую куртку, в которой на минутку вышел из дома, и подумал, что далеко пес не уплывет, а тащиться домой по морозцу в мокрой одежде полезно не будет. Он разделся быстро, пес успел отплыть от берега метров на пятнадцать, не больше, – его сносило течением. Разгоряченное бе́гом тело не ощутило холода, разве что на мокром песке заломило босые ступни. А вода была теплей воздуха – совсем немного, но теплей. Ковалев нырнул, хорошенько толкнувшись, и снова ничего кроме восторга не испытал – ледяная вода обожгла жестко, будто наждак, кожа загорелась, дыхание замерло в стиснутых спазмом ребрах… Он вынырнул в метре от пса, догнал того в два гребка и ухватил за загривок. А когда пес попробовал сопротивляться, просто надавил ему на шею – и пес все понял: болтал беспорядочно лапами, как перепуганный кутенок, царапался и не столько вырывался, сколько пытался использовать Ковалева как плавсредство. Вот, пожалуй, тогда стало по-настоящему холодно. До боли, которая с каждой секундой становилась все сильней, оборачивалась паникой. Ковалев греб к берегу, толкая собаку перед собой и уворачиваясь от лап с тупыми когтями, когда ощутил чужое скользкое прикосновение под водой. Тяжелое и широкое. Он думал, что это ему померещилось.