– В детстве меня учили защищать слабых.

– Всех учили, но почему-то никто этого не делает. По крайней мере, себе в ущерб.

– Вы плохо думаете о людях.

– Я думаю о людях так, как они того заслуживают, – ответила Инна со свойственной ей неопределенностью, двусмысленно, – ее слова вовсе не предполагали, что люди заслуживают осуждения.

– Не вы ли рассказали мне, как Саша и… дядя Федя спасали детей в ледоход? Может, я вовсе не такая редкая птица? К тому же Зоя тоже считает, что действует в интересах Павлика.

– Зоя думает не про Павлика, а про свою бессмертную душу. Я не знаю, какой на ней грех, но каждый крещенный с ее подачи ребенок приближает ее к искуплению.

– А мне показалось, что ее волнует не бессмертие души, что она искренна.

– Разумеется! Она тоже уверена, что искренна. Но ее цель – избавление от чувства вины, а не благополучие Павлика. Впрочем, тщеславное желание слыть защитником слабых ничем не лучше. Не обижайтесь, наши тайные желания не делают хорошие поступки плохими, а плохие – хорошими. Но в последнее время принято оправдывать дурное искренностью или слабостью, а доброе осуждать за якобы полученную выгоду.

– Пап, на тебя ночью напал волк? – спросила Аня не столько с сочувствием, сколько с любопытством.

– Не волк, а собака.

– Это был волк, все сказали. Что ночью он хотел пробраться в санаторий и кого-нибудь загрызть, а ты его прогнал. Со мной теперь все девочки хотят дружить, что у меня такой папа! А вовсе не из-за игрушечной посуды. И этот взрослый мальчик сказал, что теперь будет меня защищать и чтобы я ему говорила, если меня кто-то обижает.

«Хоть какая-то польза от папы», – мрачно подумал Ковалев. Действие кетонала, что ему вкололи после прочистки ранки, заканчивалось, и руку с каждой минутой жгло все сильней.

– И я так подумала, что когда вырасту, я за тебя замуж выйду.

Ковалев поперхнулся.

– А маму мы куда денем?

– Ну, мама тогда будет уже старая и ей муж будет не нужен.

– Я тоже буду уже старый. И где ты видела, чтобы девушки выходили замуж за своих отцов? Девушки выходят замуж за юношей.

– Я видела сто раз. Вот недавно было кино, где у девушки мужем был папик.

Напрасно Влада смотрит мыльные оперы вместе с ребенком… Ковалев долго подбирал слова, чтобы развеять заблуждение дочери.

– Папик – это не отец, а старый богатый любовник, – выдавил он с трудом. – Родственникам вообще нельзя жениться.

– А почему?

– Потому что у них родятся нездоровые дети. Ты ведь хочешь детей?

– Конечно!

– Тогда тебе нельзя за меня замуж.

– Жаль… Ну, тогда я выйду замуж за того взрослого мальчика, который теперь меня защищает.

Этот вариант больше понравился Ковалеву, хотя и его он нашел не совсем удачным.

– Ну да, и машинками он управляет лучше, чем я… – пробормотал он вполголоса. Рука болела неправильно, ненормально, не может столь маленькая ранка так болеть!

– Да нет, пап! Это не из-за машинок. Я же тебя все равно больше люблю, чем этого мальчика. И потом, я вырасту еще нескоро, а пока мы будем жить вместе.

Река встретила их ветром и сыростью, и так она была холодна, что зашлось дыхание… После ночного заплыва, рассердившего Владу, желание переплыть реку стало навязчивым, иступленным, ненормальным – так вспыхнувшая влюбленность в первые дни дарит только радость и ожидание счастья, а потом становится изматывающим бременем, если не встречает ответного чувства. Равнодушная, холодная река, как недоступная женщина, уже не звала – но от этого становилась еще более желанной. Ковалев помнил ее жгучее прикосновение к коже и, содрогаясь, хотел ощутить его снова.

– Жаль, что сейчас не лето… – сказала Аня.

– Почему? – спросил Ковалев машинально.

– Так искупаться хочется… – вздохнула она.

– Чего? – насторожился он.

– Можно, конечно, в бассейне купаться, но в речке же лучше.

– Чем это лучше?

– Ну, места много. Можно плыть куда захочешь.

Ковалев испугался. Он не верил ни в какой зов реки, не принимал всерьез свое навязчивое влечение к реке – верней, не хотел о нем всерьез задумываться, – но тут ему стало так же страшно, как перед неминуемым Аниным приступом.

– Мы, когда вернемся в город, возьмем абонемент в большой бассейн, где можно нормально поплавать, – сказал он поспешно. – Мама, небось, уже купальники купила.

На музыкальное занятие приходящая учительница позвала Ковалева с особенной настойчивой признательностью.

– Ваша жена – просто умница, так хорошо подобрать нам репертуар! Вы же понимаете, сейчас в санатории много детей-сирот и… ну, у которых проблемы с родителями. Она была очень деликатна!

Для разучивания в младшей группе учительница выбрала совершенно неинтересную, по мнению Ковалева, песню. Он даже не мог припомнить, из какого она фильма. Что-то про сказки и волшебников. Только после третьего прослушивания до него стал доходить тонкий юмор учительницы музыки. Начиналась песня словами «Чтоб могли на Марс летать люди без опаски…» и в целом противоречила христианским догматам.

Девочки, сидевшие рядом с Аней, время от времени оглядывались на Ковалева и перешептывались. Раза два оглянулся и Павлик Лазаренко, но тут же отвернулся, будто испугавшись своего любопытства.

После музыкального занятия Ковалев одевался в пустом и темном гардеробе, собираясь уходить, и не услышал, как в холле появился Селиванов, – заметил его, только когда завязал шнурки и выпрямился. Селиванов стоял чуть в сторонке с независимым видом и поглядывал в потолок.

– Что тебе? – спросил Ковалев.

– Я еще кой-чего вам сказать хотел.

– Я слушаю.

– Только не сарафаньте особо, это инфа для внутренней пользы, – сказал Селиванов сверху вниз, как своему: не просил, а будто выдавал аванс. – Мы с пацанами вчера на болото ходили, к дому ведьмы.

– Смелость испытывали? – усмехнулся Ковалев, вспомнив Колин рассказ.

– Не, мы за неразменным рублем. Но это пополам. Вы не слышали, наверное, а у нас страшилка есть про бабку Ёжку. Про двух людоедок, старую и молодую.

– Достойно, – кивнул Ковалев. – Я классе в третьем такое любил послушать.

– У нас тоже эту байку малышне впрыскивают. Но восемь лет назад реально два дятла на болоте заблудились. Один с концами пропал, а второго я видел конкретно, своими глазами, – падла буду. И про бабку Ёжку он твердил, я сам слышал. Ладно, не уперлось… Я про вчера хотел сказать. Я в окошко к ведьме полез смотреть. Там керосинка горела, все видно было нормально так. Да, вот еще… Я днем у этого дома бывал, никаких черепов днем не видно. Только лунной ночью видны два конских черепа. Я сам проверял.

Селиванов помолчал презрительно, надеясь на то, что Ковалев проявит интерес к тому, что же было дальше.

– Ну и?.. – проявил интерес Ковалев.

– Ведьма, молодая ведьма – это Инна Ильинична. Я ее своими глазами видел, нос к носу. Она к окну подошла. И рот у нее весь был в крови.

Ковалев закатил глаза.

– Ты грибочки для смелости не жевал по дороге?

– Неа. Не жевал, – с вызовом ответил Селиванов. – Можете не верить. Я вам рассказал – а дальше мне пополам. А еще она унылого заколдовала. Ивлева в смысле. Он весь день эту труху про бабку Ёжку долбит.

– Слушай, парень, тебе сколько лет? – вздохнул Ковалев.

– Мне-то? Пятнадцать.

– А в Деда Мороза ты не веришь, нет?

– Неа.

– Вот с дядей Федей ты по душам беседуешь, в волшебных волков веришь, в колдовство веришь, а в Деда Мороза – нет? Что это вдруг?

– Что колдовство есть – это научно доказано!

– Наукой эзотерикой, что ли? – съязвил Ковалев. – По телевизору слышал? Или в интернете прочитал?

И только тут он сообразил, что Инна – правнучка хозяйки дома на болоте и нет ничего «волшебного» в ее там появлении.

* * *

Павлик весь день клевал носом и не выспался в тихий час. Рассказывать на ночь сказки к ним пришли двое приютских из второй группы, такие же унылые, как Сашка Ивлев. Они тоже собирались читать сказку про православного ежика, но если против Тамары никто не выступал, то тут все возмутились и хором заныли. Приютских выручил заглянувший в спальню Витька, отобрал у них книжку, пробежал глазами по странице, хохотнул и сказал, что сам прочитает малышне сказку про православное животное. И начал: