– Да я тебя… Я тебя… – Радей вытащил руки из-за спины и сжал кулаки, – жизнь он себе ломать не станет! Девке ты уже жизнь поломал, или не понял еще?

– Кричи громче.

– Ты думаешь, это тебе с рук сойдет? Туче Ярославичу скажу – под батоги пойдешь!

– Давай. И всем остальным тоже скажи! – усмехнулся Нечай, – Куда ты только после этого дочку денешь?

Радей снова заскрипел зубами:

– Ну так я сам тебе шею сверну! Пусть меня после этого в колодки забьют, а ты жив не будешь!

Он замахнулся тяжелым кулаком, но Нечай, памятуя, как нехорошо вышло с Мишатой, легко перехватил его руку, аккуратно вывернул за спину, и пнул Радея ногой в мягкое место, отчего тот растянулся посреди улицы. Наверное, колесник не понял, как это произошло, потому что долго не вставал. Не следовало этого делать – ну, получил бы пару раз по зубам, глядишь, Радей бы и успокоился. А теперь он обидится еще сильней – где ж это видано, чтоб порядочного мужика ногами пинали да земле валяли?

– Вот как, значит? – Радей медленно поднялся, – ну, смотри! Я еще вернусь!

– Возвращайся, – кивнул Нечай и зашел во двор, хлопнув калиткой. Не иначе, вернется колесник с топором.

Но тут Нечай ошибся – колесник вернулся быстро, но не с топором, а с сыновьями. Нечай успел влезть на печь, когда Мишата, пришедший от пивоваров, сказал, что там его снова спрашивает Радей.

Нечай нехотя слез с печи и накинул на плечи полушубок – разбираться с Радеем совершенно не хотелось, но и затягивать выяснение отношений он не собирался: о том, что у колесника пятеро сыновей он просто забыл.

Мишата, все еще злой и угрюмый, поймал его в сенях и подозрительно спросил:

– А Радею что от тебя надо, а?

– Не твое дело, – хмыкнул Нечай.

– Ну, не мое – так не мое! – кивнул брат, снял сапоги и сел натирать их воском – он любил, что сапоги блестели.

Нечай вышел во двор и поежился от холода, не увидел Радея и решил, что тот ждет его на улице. Встретить там пятерых дюжих парней он не ожидал, но сразу догадался кинуть полушубок на забор.

На этот раз колесник ничего не говорил: они кинулись на Нечая все вместе, и устоять против них не было ни единого шанса. Но бился Нечай до последнего, раздавая зуботычины на право и налево – ни один из Радеевых сынов не ушел без расквашенного носа. Не надзиратели, привыкшие усмирять разбойников – мужики просто. Он расшвыривал их в стороны, как щенят, он пинал их ногами, если они держали его за руки, он вырывался из их захватов. Но при этом не чувствовал злости, которая частенько помогала побеждать в, казалось бы, безнадежных драках.

Кто-то выбил ему колено боковым ударом по прямой ноге, и это оказалось существенной потерей преимущества – на каждой руке тут же повисло по одному Радееву сыну, и колесник, наконец, получил возможность подойти к Нечаю спереди, для начала ударив в живот. Согнуться Нечаю не дали те, кто держал его за руки, и после этого Радей бил только по лицу, бил здорово, словно на самом деле хотел убить: Нечай мог лишь отворачиваться. Он едва не захлебнулся кровью из носа, Радей вышиб ему пару зубов – задних, коренных – отчего изо рта тоже потекла кровь, и отплевываться ею Нечай не успевал, глотая ее и кашляя. В глазах потемнело – он бы уже упал, если б его не держали.

– Вы что делаете! – услышал он сквозь шум в ушах, но удивиться сил не хватило – брат выбежал ему на помощь босиком, не надев даже полушубка, и свалил Радея с ног одним ударом кулака. Вслед за ним появились двое старших племянников, совсем мелочь еще, но без страха полезли в драку вместе с отцом. Нечай рванулся из последних сил, надеясь скинуть с себя тех, кто висел на руках, но те держали крепко. За калитку с визгом выскочила Полева, сжимая в руках ухват – собственно, она и решила исход драки, не разбираясь, кого и по каким местам лупит железными рогами. И мама заголосила на всю улицу:

– Помогите, люди добрые! Убивают ни за что средь бела дня! Помогите!

Один из парней, получив ухватом по спине, от испуга выпустил Нечая, и Нечай вырвался из рук второго, но повалился на колени, не удержав равновесия. На улицу выбегали соседи – хоть Радея и уважали в Рядке, Мишата жил ближе и, наверное, был родней. Надо отдать должное сыновьям колесника – они не сдались и тогда, когда на каждого из них пришлось по двое мужиков с соседних дворов. Нечай не видел, как их выпроваживали с улицы, только слышал их ругательства и обещания вернуться – кто-то из Радеевых успел пнуть его напоследок, и он валялся на земле.

Над ним, тоненько подвывая, склонилась мама. Нечай скрипнул зубами и стал подниматься – он не мог слушать, как мама плачет.

– Мам, – выдавил он, – да все нормально…

– Ой, мой сыночка! – завыла она, увидев его лицо, – ой, что ж это делается!

– Мам, ну перестань, – говорить было больно и неудобно – челюсть, вроде, не сломали, но разбили здорово.

Нечай сплюнул кровь, сел и осмотрелся: улица слегка покачивалась перед глазами. Мишата, все еще размахивая кулаками, вместе с соседями провожал Радеевых, а Полева, с ухватом в руках, хваталась за его рубаху, надеясь вернуть к дому – Мишата шел босиком. Племянники, покрикивая, бежали рядом с отцом – им все это понравилось. Народу на улице собралось – уйма, и если мужики уводили Радеевых, то дети и бабы смотрели по сторонам.

– Сыночка мой! Да что ж они за изверги!

– Мам, ну не плачь… – Нечай не знал, что ей нужно сказать, чтоб она хотя бы не причитала на всю улицу, – ну не надо, люди же смотрят… пойдем отсюда, а?

Он попытался встать: голова закружилась, как мельничное колесо, и в колене стрельнуло острой болью, едва он им пошевелил. Мама кинулась его поднимать, и Нечаю стало ее жалко – ну куда ей! Он старался не налегать на нее всей тяжестью, только немного опереться, чтоб не упасть – на ногу наступить было невозможно.

Мишата догнал их у ворот и подхватил Нечая с другой стороны. Их обошла Полева, загоняя сыновей в дом.

– Я ж тебя спрашивал! – обиженно сказал брат, – а ты что ответил? Сразу позвать не мог? Пока тебя в окно увидели!

– Да ладно… – Нечай снова сплюнул. Кровь из носа лилась на рубаху, но запрокинуть голову сил не хватило.

– За что хоть?

Нечай покачал головой.

– Небось, девку им спортил? Чего бы еще они вшестером прибежали!

– Мишата, Полеве не говори, а? Разнесет ведь по всему Рядку. Скажи, что я хотел, а она не далась… Может, поверят…

– Дурак ты, брат, – покачал головой Мишата.

– Да ладно. Она меня в баню заманила и голая мне навстречу вышла. Что еще с ней делать было?

Мама ахнула и перестала плакать:

– И из-за этой бесстыжей девки… Ах, Радей, ну я ему покажу! Да пусть только близко к нашему дому подойдет! Да как же не совестно-то ему! Распустил свою девку – а мой сынок отвечать должен?

– Мама, не надо ничего, я тебя прошу, – простонал Нечай.

– Еще как надо! Да я сейчас же к нему пойду! И Полеву позову!

– Ой, только Полеве не говорите, а? – взмолился Нечай.

– Чего это мне не говорить? – Полева вышла на крыльцо, распахивая перед ними дверь, – рубаху-то новую совсем испортил – не отстираешь теперь!

– Замолчи лучше, – тут же набросилась на нее мама, – не твоя, небось, рубаха!

Вслед за Полевой из сеней выглянула Груша и, увидев Нечая, замычала и затопала ногами, а потом, не давая им пройти, ткнулась лицом ему в живот и расплакалась. Руками Нечай держался за плечи мамы и брата, и не мог даже погладить ее по голове, чтоб успокоить.

– Ну, ну, не реви, – сказал он, и по голове девочку погладил Мишата.

Нечая уложили на лавку с запрокинутой головой, а Груша села на пол в ее изголовье и вцепилась в его руку, липкую от крови, мешая маме мыть ему лицо и прикладывать к ссадинам примочки. Надея стояла наготове: держала в руках чистые тряпочки и меняла воду в миске, в которой мама их мочила. Старшие мальчики заглядывали ей через плечо, а на печке хныкали малые.

– Как детки-то тебя любят, – сказала ему мама, – больно тебе, сыночка?