Витька опять влез в разговор:

– Олесь, лучше уйдем! Она тебя морочит!

Шаманка, проигнорировав шкета и не спуская с меня черных глаз, сказала:

– У тебя может быть свой подход. Захочешь раздеться – разденешься, не захочешь – не разденешься. Но без одежды, скажу я тебе, магия работает лучше.

Я сменил тему:

– Ты меня сейчас испытывала на храбрость и боевые навыки?

– Нет, на милосердие. Это важнее храбрости и боевых способностей. Врага в капусту покрошить каждый дурень сумеет, если сила и дух есть, а вот помиловать, когда в твоих силах убивать... А ты не спешил моих Защитников бить насмерть...

“Ты не видела, что я сделал с Админом”, – чуть было не брякнул я.

Вместо этого сказал:

– Предлагаешь помиловать Единого?

– Я ж говорю: она врет, – звонко сказал Витька. – Никакой логики!

Шаманка во второй раз пропустила его слова мимо ушей. Она не опускалась до препираний с посторонними лицами. Ее интересовал только потенциальный преемник ее миссии, возложенной Прародителями:

– Это уж сам решишь... – сказала она мне. – Когда Единого лицом к лицу встретишь. Еще ведь неизвестно, чье лицо он наденет.

Скорее всего, известно, подумал я. Это Борис Огнепоклонник, черт бешеный. Он и есть Главная Ипостась Единого. Эх, надо было добить гада!

Неожиданно в голове возникло предположение: а если это не Борис, а кто-то другой? Например, его родная сестра Кира, которая мне очень дорога?

Мне придется убить Киру, чтобы уничтожить этого многомерного демона из других миров?

Нет, вряд ли состоится такое западло. Это Борис, больше некому. Он являлся мне ночью по дороге в Вечную Сиберию, управлял Поганью, владел какими-то магическими силами. А Кира тут вообще ни при чем.

Шаманка спросила:

– Итак, примешь Знак?

– Мне придется жить на севере? – на всякий случай уточнил я.

– Живи, где хочешь. Но на севере – твой дом. Армия из Защитников будет тебя ждать там.

– Олесь, да что с тобой?! – возмутился Витька и дернул меня за рукав. – Знаками так просто не разбрасываются! С чего ей тебе отдавать такую волшбу?

Я заколебался. Витька прав. Кирсанов передал мне Знак, чтобы я заступил на его место и продолжил его дело: отгонять Погань и гнобить свой народ. У него, старого умирающего человека, не было выбора.

А шаманка, хоть и говорит, что немолода, прямо-таки излучает жизненную энергию и брутальную сексуальность. На бабушку при смерти она не похожа.

Наконец я ей сказал:

– Что ж... Спасибо за доверие, но поищите себе другого.

Не дожидаясь реакции, я развернулся и зашагал прочь. Молчаливая Ива и обрадованный Витька поспешили следом. Я усилил В-чутье – или Третье Око – на полную катушку. Ждал нападения. Если Защитники шелохнутся, снова врублю боевой режим (пока мы беседовали, силы во мне немного восстановились) и сразу замочу шаманку. Без нее Защитники беспомощны и безынициативны.

Шаманка проговорила вслед:

– Жаль, ведун. Твой выбор. Значит, плыть нам еще по реке, других ведунов искать...

И запела низким сильным заунывным голосом:

– Ой, течет река широкая...

Ой, да течет река привольная!

Здесь привольная, а там бурная,

По порогам громом гремящая.

Так и жизнь непостоянная,

Непостоянная да ненадежная...

Думал, счастье ты нашел,

А оно туманом рассыпалось...

Песня была тоскливая, как и все народное музыкальное творчество практически без исключения, она бередила душу, если выражаться образно, и вводила в легкий транс.

Мне стало неловко перед шаманкой.

Ива внезапно остановилась.

– Ты должен принять Знак, Олесь, – громко и отчетливо сказала она.

– А? – поразился я. Витька и вовсе оторопел. – Почему?

– Потому что я знаю эту песню.

***

Пару секунд мы втроем переводили друг на друга взгляды.

Дождь почти совсем прекратился, но где-то на окраине полуразрушенного города ворчал гром.

Одежда на мне противно липла к телу, и легкий ветерок неприятно холодил кожу. Мне уже давно хотелось переодеться в сухое и развести костер.

И пожрать.

– Она тебя загипнотизировала! – сказал Витька Иве.

– Умбота невозможно загипнотизировать, – парировала та. – Эта песня, стилизованная под русские народные песнопения, когда-то была гимном одного из орденов русскоязычных программистов, сформированных после Третьей Мировой. Они верили в то, что никакое счастье недостижимо, учитывая абсолютное непостоянство реальности. Что счастья можно достичь, лишь приняв это непостоянство всей душой.

– Анатман? – фыркнул Витька. – Они че, индуистами были? Или буддистами?

– Возможно. Не знаю. Постулат об иллюзорности мира, заявляемый дхармическими религиями, программистам всегда был ближе и понятней, чем утверждение абсолютного бытия со стороны монотеистических конфессий. Хотя страдательность мира из-за его непостоянства не чужда и авраамическим религиям. Неважно. Этот орден сделал первые шаги по разработке программ, которые позже вошли в Базовый Катехизис умботов.

– А попроще? – буркнул я.

Я и сам был программистом в Скучном мире и в теме кое-как шарил, но росские технологии – это вам не Скучный мир. Про Катехизис умботов я впервые слышал.

– Это защита от бунта машин, – пояснила Ива. – Умбот никогда не пойдет против всего человечества просто потому, что он решил истребить людей ради какой-то более высокой цели.

– Три закона робототехники?

– В принципе, да. Но гораздо-гораздо сложней. Умбот может стать практически человеком с широким спектром эмоций, отстаивать интересы какой-либо группы – например, Либерахьюмов, – но...

– ...уничтожать всех человеков, этих кожаных мешков, не станет, – договорил я.

– Правильно. Эти программисты создали искусственную совесть.

– Ага. Дали Железному Дровосеку сердце. Такие ребята должны быть на Светлой стороне, да?

Я вернулся к шаманке, которая стояла с закрытыми глазами и напевала под нос уже без слов. Похоже, она не сомневалась, что я далеко не уйду, потому что не сделала ни одного шага в направлении своего драккара.

– Что это за песня?

– Древняя песня наших Прародителей.

Я обернулся к Иве.

– Их прародители – русскоязычные программисты, что ли? Ничего не понимаю... Почему вы запели именно эту песню? – обратился я к шаманке.

– Всегда ее пою, – сообщила та безмятежно, – когда дела не ладятся. Все ж непостоянно, чего переживать-то? Помню об этом, но все равно сердце не на месте бывает. А спою – и сразу легче.

– Откуда ее знаете?

– Ее все северяне знают, – усмехнулась шаманка.

Она всмотрелась в меня внимательней.

– А ты, вижу, передумал? Песня понравилась?

Я бросил взгляд на Иву. Она кивнула.

– Вы че, оба рехнулись? – сказал Витька. – Подумаешь: песня! Ее кто угодно может спеть! Это еще не говорит о том, что “ребята на светлой стороне”. Ива?

Ива мягко улыбнулась Витьке.

– Я понимаю, что это нелогично. Нельзя доверять человеку только на основании спетой песни. Но... у меня такая программа. Я даже не знала, что она есть в моей памяти, пока она не проявилась. Очень простой алгоритм: если я услышу эту песню, исполненную правильно, я должна помочь певцу выполнить его дело. Наверное, этот алгоритм во мне еще со времен основания самой Республики Росс. Эта женщина, – указала Ива на внимательно слушавшую нас Виталину Михайловну, – исполнила песню в высшей степени правильно, учитывая все нюансы мелодии.

– Каждый Хранитель Знака должен уметь петь, – ввернула Виталина Михайловна. Ей польстила похвала Ивы.

– И сколько еще в тебе этих скрытых алгоритмов? – недовольно поинтересовался Витька.

– Не знаю. Они ведь скрытые!

Витька поджал губы, а я заколебался.

Итак, что делать? Довериться тем неведомым программистам, которые придумали песню и запрограммировали Иву? Чего они хотели?

Чего хотели – это несложный вопрос. Во всей видимости, того же, чего хочет сейчас шаманка: передать Знак. Ничего криминального, если так рассудить. Программисты – или, скорее, их более поздние последователи – обеспечили преемственность Знака.