Я начал поднимать руку со Знаком Урода, но Витька вдруг остановил меня жестом, не сводя глаз с родителей.

– Ты чего? – спросил я.

– Погоди. Они имеют право поговорить с нами без волшбы.

Прозвучало внушительно, будто не пятнадцатилетний паренек говорил, а взрослый многоопытный мужчина, повидавший жизнь и понявший в ней что-то, что еще не дошло до меня.

Тем не менее, я опустил руку, со смешанным чувством неудовольствия и легкого страха глядя на приближающуюся Аню.

– Вернулся? – спросила она чуть ли не с восторгом, останавливаясь напротив.

– Ага. А ты говорила, что в Вечную Сиберию не возвращаются.

Она с улыбкой оглядела меня с головы до ног с той бесцеремонностью, что свойственна деревенским жителям, не отягощенным приличиями – и чрезмерной грамотностью тоже.

– Заматерел Олеська! – хихикнула она. – Ой заматерел. Мужик хищный прям, волчара! Это тебя так Поганое поле изменило? Если да, то не поганое оно вовсе!

– Не поганое, – согласился я. – Много где побывал, много чего повидал. А вы все так и живете – днем работа, вечером “Тишь-да-гладь”?

– А как же иначе-то? Живем помаленьку, не скучаем. Хотя... – Она склонила голову набок. – У тебя жизнь интереснее, поди?

– Намного. Там, – я показал за забор, – много народов и племен обитает. Все разные. И волшба есть, и машины по небу летают.

Аня мигом посерьезнела:

– Так-таки по небу?

– Мне тебе врать незачем.

Между тем рядом разворачивался следующий диалог между двумя поколениями Смольяниновых.

– Ты где пропадал? – вскрикнул отец после длинной, полной осязаемого шока паузы, но не грозно вскрикнул, а так, словно у него разом иссякли все силы.

– Вернулся! – голосила мать, обнимая Витьку, который привычно поджал губы, но не отстранялся, а наоборот, обнимал мать в ответ.

– И назад в Поганое поле намылился! – уличал сына отец. – С нами не повидавшись! Хорош сынок!

– Кстати, да! – опомнилась Аня. – Вы что, опять уезжаете? И почему вас Модераторы не остановили? И что это за красивая машина такая? Эта она по небу летает, что ль?

– “Хорош сынок”? – спокойно, внушительным тоном повторил Витька, мягко освобождаясь от объятий матери. – А вы ли хорошие родители? Вечно ругаетесь, как кошка с собакой, никаких сил с вами жить нет...

Вряд ли Витька отчетливо помнил, каково жить с родителями, которые постоянно ссорятся. Настоящая память возвращалась неохотно, я это знал по себе. Память из Скучного мира поблекла у нас обоих, но накладывалась на истинные воспоминания и здорово все путала. Скорее всего, воспоминания Витьки не отличались яркостью и эмоциональной насыщенностью; он не особо злился на родителей, но и не испытывал к ним особой привязанности.

Смольяниновы растерянно переглянулись, виновато понурились.

– Я в курсе, что вас насильно поженил Администратор, – продолжал Витька тем же внушительным тоном, причем разговаривал не совсем так, как нормальные посадские сиберийцы, – а браки в Вечной Сиберии также вечные. Вы не могли развестись и вынуждены были терпеть друг друга. Вы так и не примирились с вашим положением. Но нормальных людей должен примирить общий ребенок.

Витька сделал паузу. Мы все молчали, ожидая окончания речи. Он вовсе не рисовался, не играл на публику, не выделывался на позициях человека, который через считанные минуты уедет в неизвестном направлении – поминай, как звали. Витька и до своей смерти от стрелы Бориса отличался недетской практичностью и некоторой – не побоюсь этого слова – мудростью, а после воскрешения и вовсе проявлял чудеса “взрослости”. Бытие в Скучном мире (точнее, в иллюзорном мире Единого, если верить Кирсанову) подарило ему энциклопедические знания в самых разных областях знания. В некотором смысле я сам смотрел на него снизу вверх.

– Но он, этот ребенок, то есть я, – заговорил Витька, – вас не примирил, а это уже диагноз. Вы растили меня в постоянной атмосфере стресса и ненависти, и из этого не могло вырасти ничего хорошего. Теперь вы понимаете, почему я от вас сбежал?

Смольяниновы снова переглянулись и синхронно кивнули Витьке.

– Вот и хорошо, – обрадовался он. – Вы меня все же вырастили, за что я вам благодарен. Но вы должны отчетливо понимать, почему я вас бросил в поисках лучшей жизни.

Мать принялась шмыгать носом, отец нахмурился.

– Моя жизнь мне очень нравится, и я счастлив, – заверил их Витька в завершение своего поразительного спича. – Поэтому отпустите меня, не держите, просто порадуйтесь за меня и живите дальше, не ругаясь друг с дружкой.

– Так мы и не ругаемся... – тихо признался отец. – С тех пор, как ты исчез с Олесем...

– Нормально так, – обернулся на меня Витька, подбоченившись. – Ребенка растили – не помирились. Ребенок пропал без вести – перестали лаяться. Получается, это я вам мешал жить мирно?

Смольяниновы хором запротестовали, уверяя, что дело обстоит совсем по-другому, но Витька уже улыбался. Он распростер объятия, и вся семейка принялась обниматься. Мать плакала во весь голос, а отец издавал странные звуки вроде басовитого подвывания.

Аня, растроганно глядя на них, сказала мне:

– А ведь недавно Администратор мне намекнул, что пора бы мне и замуж... Дал сроку год. Если не найдется жених, Администратор сам меня замуж выдаст... А я не хочу не по любви. Вообще замуж не хочу, если честно! Что за глупость такая – непременно в одном возрасте семью создавать, хошь или не хошь?

– А что ты хошь? – спросил я.

Она пожала плечами. Хитро прищурилась:

– На летающей машине покататься! Вообще летать мечтаю! Во сне – не совру – каждую ночь по небесам парю как птица! Глупо, да?

Я несколько долгих мгновений молчал. Раздумывал. Затем произнес:

– Не глупо стремиться ввысь, в небеса. Глядишь, и покатаешься на летающей машине. А про Админа... про Администратора думать забудь. Он тебя больше не потревожит. Скоро у вас будут реформы... то есть изменения в жизни.

Аня помолчала. До нас доносились всхлипывания четы Смольяниновых и успокаивающий говорок Витьки.

– Ты вернешься? Вы оба вернетесь? – спросила она наконец. – Тогда и начнутся изменения в нашей жизни?

– Да.

В этот самый момент я наконец принял твердое и окончательное решение – я вернусь в Вечную Сиберию и возьмусь за ее переустройство. Нельзя бросать этих людей. Не все из них тупорылые Админы и непробиваемые Егорушки. А бояться последствий реформ – это как бояться волков, из-за которых в лес не ходить. Последствия всегда есть, у любого нашего действия. Надо просто принять это и действовать с умом.

Не так, как я поступил с Админом.

Но у меня есть мудрый не по годам Витька, готовый поработать моим “Пр-пр”. У меня будет Кира и, возможно, другие умные и добрые люди. Соберу команду, и все будет хорошо. Никто не заставляет меня творить реформы в одиночку.

– Ну так мы будем ждать, – сказала Аня. – Когда вы вернетесь. Мы со Смольяниновыми, Даша-повариха наша и... Ой! – спохватилась она. – Твою тетю-то забрали! Веру-то! Знаешь?

– Знаю.

Я помедлил, раздумывая, промолчать или рассказать о том, что тетя Вера была спасена из каторги, но прожила после этого недолго. Решил промолчать. Пора закругляться.

Я поднял руку со Знаком и впервые заметил брызги крови на запястье. Оказывается, я бил Админа левой рукой, хоть и правша – надо же! Правой я схватил нож...

Аня тоже углядела кровь и хотела что-то сказать, но волшба Знака уже подействовала. Лицо ее расслабилось, взгляд потускнел.

– Что с комбайном? – спросил я. – Ходовая в порядке?

– Колесо поменяли, – равнодушно ответила Аня. – И Смольяниновы помогли с гидравликой – масло протекло.

– Отгонишь комбайн в сторону, нам нужно проехать, – велел я. – А потом забудешь о том, что видела нас с Витькой.

Смольяниновы, которые тоже попали под действие волшбы, отодвинулись от сына и стояли с полусонным видом. Я повторил для них команду забыть о нашей встрече.

– Поехали, что ли, – сказал я Витьке.