Вопреки ожиданиям нарисованная ею картина меня возбудила. Ярко представилось, как это все будет происходить.

Между тем Люция, тоже, судя по всему, изрядно возбудившись, продолжала нашептывать:

– Если хочешь, займемся любовью прямо в воде... Но сразу скажу: дело это неудобное. В воде лучше поначалу целоваться-миловаться, а уж потом на бережку браться за дело всерьез... Я тебя сама на ручках на берег вынесу и одновременно...

Пока я воображал, как буду выглядеть на руках этой мощной дамы, она в деталях обрисовала, какие еще действия она совершит во время таскания моей тушки. Я подзавис. Сильно сбивало с мысли и то, что Люция, столь агрессивно пристающая к бедному новичку, параллельно с нашептыванием гладила меня по бедру, залезая иногда очень далеко.

Не знаю, чем все закончилось бы – наверное, преждевременным купанием в Танаисе, – если бы не внезапный шум. Со стороны холмов заорали, загикали, в сумраке замельтешили факелы и затопали кони.

На территорию нашего уютного речного кафе ворвался отряд из пяти патрульных. Кажется, один человек бежал за конями на своих двоих, но из-за голов празднующих я не разглядел. Становище не расслаблялось даже в вечер праздника, и патрульные несли службу.

– Советники! – хрипло гаркнул один из них. – К вашему совету явились!

Люция мгновенно потеряла ко мне интерес, подобралась, под кожей вздулись нешуточные мускулы. Разом наступила тишина.

– Что такое? – раздался твердый и со всей определенностью трезвый голос Алевтины. Она, видимо, не пила сивуху. – Враг напал?

– Видать, что и враг! – насмешливо отозвался другой патрульный. Я встречал его раньше только раз и не знал имени. Пока я старался понять, откуда такая неуважительная насмешливость в отношении советников, оказалось, что ирония патрульного направлена на иного адресата. Конный страж дернул за веревку, и из-за корпуса коня выскочил взлохмаченный, грязный и окровавленный человек с обгоревшей половиной лица. – Шпионил за станом! Крутился на коне в округе, позже за холмы ушел и костер развел на ночь. Тут мы его и прихватили. Дружка его навсегда успокоили. А этот больно злобен и дерется хорошо! Решили советникам показать – что с ним делать?

Я поднялся с места и автоматически схватился за рукоять “гришана” – так я назвал кинжал. За столом многие сидели с кинжалами – это не моветон, а очень даже комильфо.

Избитый, со связанными руками Борис Огнепоклонник, убийца Витьки, затравленно окидывал нас диким взором. Меня он пока не узнал – мы для него были сплошной массой длинноволосых бандитов, жрущих и бухающих за длинными столами. Убедившись, что это именно Борис, а не похожий на него другой человек, я перевел взор на Киру. Она смотрела на меня молча, закусив губу.

***

Багровый плащ Огнепоклонников с Бориса содрали, вероятно, при схватке. Он был в обыкновенных на вид рваных джинсах, коротких сапогах и грязной рваной безрукавке, вылезшей из-за пояса. Наручи или перчатки с крагами, которые я видел при нашей самой первой встрече, исчезли вместе с плащом. Волосы на обожженной половине головы сгорели начисто, лишь кое-где торчали некрасивые пучки, а один глаз стянуло высохшей пергаментной кожей. Глаз на здоровой стороне налился фингалом, но смотрел злобно и неукротимо.

Все советники находились здесь, иначе пленника в плановом порядке провели бы в становище или зарубили на месте. Но на сей раз, на счастье Бориса или на его горе, весь совет праздновал, а патрульные решили над пойманным ворогом покуражиться.

Патрульный продолжил – громко, зычным баритоном, чтобы все слышали:

– Ну что, советники, будем с ним делать? Голову его уродливую с плеч или колодки надеть да к симплам отправить?

Тот патрульный, что заговорил первым, возразил:

– Да не станет он честным Отщепенцам служить! Разве по взгляду его волчьему не видно? Дождется ночи и перережет глотки всем, до кого дотянется.

Я внимательно следил за этим неожиданным представлением. Как по мне, так патрульные вели себя с советниками немного развязнее и наглее, чем следовало бы в этой ситуации. Они вроде спрашивали мнение и ждали, что решит совет, но при этом делали это чуть ли не вызывающе, куражась и много болтая. То, что у Отщепенцев нет строгой иерархии и дисциплины, я уже понял. И это в высшей степени необычно для военизированного общества. Во время боевых действий они тоже так себя ведут перед начальством?

Заговорил Джером, не вставая из-за стола:

– Волю его подавить не проблема. Будет, как щенок, следом ходить да руки лизать.

У Бориса дернулось изуродованное лицо. Испугался! Он понимал речь Отщепенцев, и неудивительно – Кира-то тоже понимает. Раньше, впрочем, я считал, что она научилась южному диалекту по книгам.

Тут впервые на моей памяти развезла уста чернокожая и дредоносная Нэнси. Судя по голосу и тому, как она раскачивалась, было понятно, что она изрядно пьяна.

– Лизать не только руки заставим!

И громогласно захохотала. Смех подхватили другие Отщепенцы и Отщепенки.

– Ты, Рик, не хитри! – сказал Джером светловолосому патрульному. Повернулся к темноволосому: – И ты, Ворон, тоже! Вижу я, зачем вы его в плен взяли и сюда привели! Скучно на посту стоять, небось? Захотели душу порадовать хорошей схваткой? По кругу пленного пустить?

Патрульные неловко заулыбались. Джером попал в точку.

Рик оглянулся на оставшихся троих патрульных и рявкнул:

– Ну? Чего уставились? Галопом на пост! Мы позже подъедем. Хурр!

– Хурр! – эхом отозвались трое патрульных. Стегнули лошадей и с грохотом унеслись в ночь, держа факелы высоко над головами.

Джером легко поднялся из-за стола, вытер вислые усы и подошел к Борису, ничуть не страшась возможного нападения. Старый Отщепенец медленно поднял руку и положил пальцы на лоб пленника. Борис попытался увернуться, но патрульный дернул за веревку, которая связывала его кисти. Когда Джером все же коснулся Бориса, тот застыл и закрыл глаза.

– Хм-м-м... – пробурчал Джером. – Злобы много... Но не к нашему народу и какому-либо еще... К человеку... Разглядеть не могу, туман красный затмевает...

Он убрал руку, и Борис, словно проснувшись, отшатнулся, захлопал зенками.

Джером спокойно поинтересовался у него:

– Кого преследуешь, симплый дорожник?

Борис сглотнул и хрипло прорычал:

– Не твое дело, старый ты выродок! Вели казнить меня и кончай болтать!

Джером одобрительно поцокал языком.

– Сколько силы в тебе, да не той стороной она к тебе повернута! Попался бы ты мне, когда моложе был, научил бы я тебя волшбе великой... Поздно уже.

Борис приподнял единственную бровь:

– Какой еще волшбе, дурень ты патлатый? Я человек, а не колдун, разве не видишь?

– Вижу, что стал бы ты колдуном, если бы нашел учителя в нужное время. Говорю же: поздно уже... Ладно.

Потеряв интерес к пленнику, он поворотился к Рику и Ворону:

– Не шпион он, а человек, местью одержимый. Есть такие личности среди человеческого рода. Кто его обидел и за что, не скажет, да и неважно это для нас.

Затем снова обратился к Борису:

– Раз не держишь на нас зла, дорожник, есть у тебя выбор. Прямо сейчас умереть без боли или сразиться за свободу. Победишь нашего – отпустим на все шесть сторон света. Но возвращаться не смей – смерти тяжкой предадим! Проиграешь – пожалеешь, что не выбрал быструю гибель. Ну как, согласен?

Борис не мешкал ни секунды, чем произвел впечатление не только на меня, но и на всех без исключения присутствовавших:

– Сражение! Но – без волшбы!

– Само собой, – усмехнулся Джером. – Биться будете без волшбы, одним своим умением и силой, по-симплому. Но иных правил не будет!

Ночной воздух наполнил одобрительный гул голосов.

Джером обратился ко всем присутствующим:

– Бро и сис! Дорогие мои! Кто из вас размяться не против? Сегодня собирались и без того бои устроить, но бои-то шуточные, без кровопролития и смерти, а тут вишь как получается? Поганое поле на нашу потеху развлечение послало! Ты, Олесь, хороший человек, раз такая оказия вышла!