Нет, у меня получалось. Я старательно повторял за Торосом все пируэты и честно пытался понять: зачем делается то или иное движение, почему ногу ставить надо так, а размах совершать эдак и непременно с таким вот оборотом. Но при этом никак не мог сдержать себя. Мне казалось, что если я сделаю шаг вот именно сейчас, то успею достать противника, дотянуться до него. Или уйти из-под удара, обойти сбоку, поднырнуть — но каждая моя попытка заканчивалась болезненным тычком затупленного клинка и флегматичным Торосовым:

— Убит.

Буран фыркал, я злился на свою поспешность, клялся про себя в следующий раз быть осторожнее, но потом либо действовал слишком медленно, тщательно, либо вновь торопился.

По вечерам, если оставались силы, я выползал к печке «У Полового» и, закутавшись в грязное одеяло, слушал разговоры моряков и смотрел на огонь. Мне очень не хватало Фарри. Мой друг, став стюардом капитана, внизу появлялся только по поручениям Грома.

Так посреди ржущих моряков, шутливо задирающих друг друга, я оказался серой тенью. Молчаливой, хмурой, одинокой. Я быстро привык к злым остротам, насмешкам, грубым подтруниваниям — такова была палубная команда «Звездочки», иначе они не умели. А мне иногда хочется просто поговорить. О чем-то, кроме вонючих портянок Грэга, слабого живота Патта или храпа Орри. Не смеяться со всеми над тем, как Сабля поддевает страхи Шона, а Скотти пытается достать молчаливого Громилу, — а думать о чем-то большем. Когда отправлялся спать в нашу ячейку, я с грустью смотрел на пустой топчан приятеля.

«Я выберусь», — говорила надпись на перегородке за моей спиной.

Мне тоже хотелось выбраться.

Перед сном мне все чаще вспоминался Кассин-Онг и та жизнь «до» прихода Темного бога, разрушившего мою деревню. Я вспоминал брата и Лайлу, Пухлого Боба и Сканди, Сансу и даже того мрачного наемника, нашедшего труп Одноглазого и оставшегося где-то во льдах прошлого.

Наверное, я скучал по Фарри. По его дару прогонять прочь мои дурные мысли.

И по компасу, который отдал другу во второй день моего обучения у Тороса. Помню, как загорелись глаза Фарри, и как он с жаром и захлебываясь от важности момента благодарил меня за такое доверие. Помню, как он сунул драгоценный артефакт себе за пазуху и я с трудом удержался от того, чтобы не забрать проклятую вещь обратно.

Я доверял Фарри, но каждый раз при нашей встрече спрашивал: все ли в порядке? Мой рыжеволосый друг, раздуваясь от гордости, кивал и хлопал по груди. Теперь он, как и я прежде, повсюду носил компас мертвого моряка.

Где еще игрушка могла быть в большей безопасности, чем рядом с капитаном «Звездочки»?

Я вновь посмотрел на Приют и тяжело вздохнул. Изо рта через шарф вырвалось белое облачко. Сквозь дрожащую пелену дыхания было видно, как внизу вдоль тюков и ящиков прохаживались двое местных купцов, сопровождаемых Крюкометом. Боцман, ведущий переговоры, преобразился. Он улыбался (что на борту случалось не так часто), активно жестикулировал и всячески расхваливал товар Дувала. Купцы смотрели скептично, но жадно, открывая то один ящик, то другой. Особняком на льду торчала статуя с «Сына героев», человек тянул руки к серому небу и, по-моему, никак не интересовал представителей «Китов и броненосцев».

Сегодня, как только выгрузка закончится и товар (если его не купят прямо сейчас) отвезут на склад в Приюте, пробьет рельс на камбузе, «Звездочка» даст гудок — и вся команда будет отправлена капитаном на отдых, с требованием вернуться на борт до отбоя. Событие, которого ждали все моряки без исключения. Утром капитан и Крюкомет выдавали бродягам Пустыни мешочки с монетами, заработанными за путешествие. Неплохие деньги, если честно. Я получил двадцать потертых кругляшков, и это еще без учета доли за «Сына героев», которую Гром поделит после продажи награбленного.

За моей спиной загудела дверь шлюза, и на обледеневших ступенях появился Фарри. Мы условились встретиться здесь, как только его отпустит капитан. Взъерошенный, довольный друг подошел ко мне, хлопнул по плечу и оперся на поручни, вдыхая свежий воздух. Минуту он озирался, изучая корабли в порту.

— Негусто, — с ноткой разочарования произнес он.

— Мм?

— Я думал, что будет больше кораблей, — пояснил он. — Как бы не вышло так, что мы не найдем судна, идущего к городам Содружества.

Мне не хотелось перемен и еще больше не хотелось, чтобы об этом знал Фарри. Потому я промолчал.

— Как думаешь, если мы сейчас спустимся и пойдем в городок, офицеры не разозлятся? — невинно поинтересовался он. — Капитан сказал, что я свободен все то время, пока «Звездочка» стоит в порту. Он собирается жить в гостинице, и я ему не нужен. А ты как?

— Торос меня отпустил. Но не сказал, на сколько.

— Как тебе, кстати? Ты побьешь теперь кого-нибудь из абордажников? — с ухмылкой поинтересовался Фарри.

Я лишь фыркнул.

— А то я бы посмотрел! Темный бог свидетель, это было бы интересно. Нас в Законе учили драться, но ни у кого не было в учителях Неприкасаемых. Да и учили, постоянно напоминая, что вор, попавший в драку, — плохой вор. Я, конечно, был плохим вором, но… Ой, ладно! Давай спустимся и пойдем, а?

— Пошли. — Я оттолкнулся от перил.

Чем меня удивил Приют — так это чистотой. Торговцы так тщательно следили за порядком, что даже снег на белые крыши падал исключительно по правилам. Вдоль очищенных улочек красовались ровные ряды домов-сугробов с аккуратными проходами, путевые веревки выглядели новыми и связывали добротные столбики (а не покосившиеся, как случалось в Снежной Шапке), фонари горели даже днем. Мир Приюта поразил нас с Фарри до глубины души. После путешествия на «Звездочке» мы казались себе грязными оборванцами посреди этого белого великолепия.

«Киты и броненосцы» не гнушались вести дела с пиратами, но при этом фанатично блюли собственную чистоту. Даже купеческие охранники гордо носили на себе белоснежные перекидки с гербом.

Поселок можно было пересечь насквозь минут за пятнадцать неспешной прогулки, но мы, двое корсарских юнг, долго бродили по уютным улочкам Приюта, глядя на вздымающиеся над головами купола домов. Мы даже нашли вторые ворота, ведущие к пастбищам, и я с открытым ртом, забыв про холод, смотрел на красный лед, который лизали снежные олени. Невысокие, фута четыре в холке, с опиленными рогами и большими кроткими глазами, они безропотно бродили посреди ледового загона, порабощенные человеческой волей и не печалящиеся об этом.

Здесь им не страшны волки или львы — на вышках вокруг загона несли вахту вооруженные люди. Здесь их не мог настигнуть зимний буран: на дальней стороне пастбища раскинулся приземистый холодный хлев, способный защитить от ударов стихии. Если бы не печальная судьба мохнатых красавцев, обреченных на смерть в усладу человеческого желудка, жизнь оленей можно было бы назвать прекрасной и беззаботной.

Несколько минут мы с Фарри наблюдали за тем, как звери раскалывают лед быстрыми ударами сильных ног, а затем тычутся мохнатыми мордами в получившуюся крошку и слизывают питательные кристаллики синими языками.

Да, если бы не такие поля, простирающиеся вглубь на многие десятки футов… Думаю, в Пустыне многое бы изменилось.

Наконец Фарри сказал, что замерз, и предложил заглянуть в один из трактиров Приюта, чтобы перекусить в столь тихом и благостном месте, пока оно еще не загремело от веселья дорвавшихся до свободы пиратов. Постоялых дворов тут было всего два: один с загадочным названием «Алиесорра» — большой, составленный из камня, в самом центре поселка, и второй, поменьше, спрятавшийся на улочке неподалеку от порта. Туда-то мы и отправились по почти пустынным улицам.

Звался тот трактир «Лед и Пламя».

Знаете, это удивительное чувство, когда ты заказываешь обед в незнакомом месте. Когда у тебя есть время осмотреться, проникнуться, попытаться понять, чем живут здесь, как живут. Мы уселись подальше от входной двери, от которой, к сожалению, тянуло холодом, скинули верхнюю одежду и почувствовали себя взрослыми. Самостоятельными. Я представил себе, что нет больше «Звездочки», что нет уроков Тороса и тяжелого запаха кубрика, что нет вечной тряски ползущего по льдам корабля и, что главное, нет холода. Вообще.