— Отдай мне мальцов, и я уйду, — сказал наконец бывший силач. Попятился, преодолевая желание сделать насколько прыжков и покончить с болтовней. Собачья жизнь! Всего один удар — и счастье! Ох, этот запах.

— Кто ты такой?! — заорал моряк. — Зачем ты пришел?!

Ноздри раздувались сами собой, слюну приходилось сглатывать все чаще. Отсюда Эльм видел каждую ниточку вен, спрятанных под одеждой. Кровь не должна быть сокрыта от глаз. Она должна быть всюду, везде. Белым паром уходить к небу Пустыни.

Эльм сделал еще один шаг назад.

— Отдай шаркуньих ублюдков и забудь про меня, человек. Так будет лучше для тебя.

О, как это красиво прозвучало — «человек»! Эльм подумал, что хозяин был бы доволен такой речью. Переговорщик порывался еще что-то сказать, но затем сплюнул кровью в снег и махнул рукой.

Бывший циркач облизнулся, прикрыл глаза, стараясь не смотреть на красный след посреди ослепительного льда.

— Отдай. Иначе вам всем конец, — буркнул он.

Переговорщик кивнул и попятился, стараясь не поворачиваться к Эльму спиной. Силач провожал его взглядом, едва ли не рыдая от огорчения. Собачий компас! Он лишил его крови!

— Просто выбросьте их на лед! Дальше я сам! — крикнул Эльм вослед уходящему моряку.

Не выпуская пирата из виду, силач стоял у холодного ледяного зуба и скрипел зубами. Добыча уходила. Собачья добыча уплывала из его рук.

Когда грянул выстрел, Эльм сначала присел, прижавшись к обломкам льда, и только потом увидел, как валится на снег переговорщик.

Силач с детской обидой смотрел на то, как в небо Пустыни уходит жизнь, которую он мог забрать себе. Почему он не забрал ее?! Почему?!

О компасе Эльм не думал. Он дождался, когда стрелок в красном исчезнет с палубы, а затем на четвереньках добрался до того кровавого плевка и словно зверь склонился над ним. Коснулся языком и разочарованно вздохнул. Остыло. Совсем остыло. Подняв голову, он уставился на корабль. Собачья жизнь…

Бывший цирковой силач бросился к трупу и склонился над ним, жадно втягивая аромат растворяющейся в холоде жизни. Крюком вспоров одежды здоровяка, Эльм разрезал живот покойника и простонал от удовольствия.

Двигатели ледохода опять заткнулись.

Хруст металла пронзил тело «Звездочки» насквозь. Мы с Фарри вскинули головы, чувствуя последние неровные удары железного сердца. Корпус корабля содрогнулся, извергнув из себя чудовищный грохот и звон. Светильник на потолке общей комнаты закачался. Что-то гулко звякнуло на плите мастера Айза, а затем наступила безнадежная тишина.

Половой лишь укутался в свое грязное одеяло и хмыкнул.

— Что это? — спросил я.

— Это Шестерня, — с удовольствием проговорил старший матрос. — Добрался до двигателя. Я все ждал, чего еще нам жизнь подбросит. Дождался.

— Какого шаркуньего дерьма ты, оледенелый идиот, так радуешься? — не выдержал Сабля.

— Во всем нужно находить веселье, мой обмороженный друг. Так проще жить.

В тишине стало еще холоднее.

— Мы… Все? Мы никуда не поедем? — прошептал Зиан. Ученик шамана забился в угол общей каюты и смотрел оттуда с детской обидой, почему-то обвиняя в поломке корабля нас с Фарри. Его эмоции смутили меня. Они показались новыми, нетипичными для того сосателя алого наркотика, которым я его помнил. Без высокомерия, без затаенной жажды сделать какую-нибудь пакость. Только обида. Зиан очень изменился за наше путешествие.

Я открыл глаза, чувствуя комок тревоги у горла.

Очень изменился. Когда в последний раз я видел его розовые белки?

«Тихо, Эд, ты вообще старался с ним не пересекаться лишний раз. Не придумывай новых богов, старые этого не одобрят».

Половой был весел, но его веселье пропиталось горьким ядом. Одноглазый матрос смотрел на огонь в печи, плотно сжимал губы и с дрожью в сердце ждал новостей с верхней палубы. Он отчаянно надеялся на хороший исход кампании Грома, но при этом был готов зло рассмеяться при первых же признаках неудачи.

Сабля нервничал. Но его переживания показались мне более практичными. Моряк прислушивался к ощущениям в ногах, надеясь, что чувствительность пальцев восстановится. Сломанный двигатель «Звездочки» он воспринял как должное. Неприятное, но неизбежное. Куда больше его раздражало поведение Полового. Но в целом я позавидовал его спокойствию.

Фарри с суровым напряжением ждал, когда вернется капитан. Наверняка он представлял себе, как бородач входит на кухню и его ненавидящий взгляд ищет среди грязных лежаков рыжего прохвоста и его товарища. Юнг из Снежной Шапки.

Мы еще не знали о смерти капитана и о том, что случилось сразу после рокового выстрела.

Потом Три Гвоздя рассказал то, что видел из рубки, где боцман и штурман учили его пользоваться навигационными артефактами Цитадели. Дувал перед смертью заметил среди моряков смышленого Тройку и решил заменить им Коротышку…

Дувал закончил беседу и побрел к «Звездочке» и вдруг рухнул на снег. В первый миг Тройка решил, что Гром просто споткнулся. Три моряка прилипли к запотевающему от дыхания стеклу, протирая его и вглядываясь в лежащего, а потом, когда Эльм выбрался из укрытия и направился к Дувалу, ринулись на помощь капитану.

Они сошлись со штурмовиками у тамбура между первой и второй палубами, в широком коридоре. Разъяренный Буран и изумленные моряки с одной стороны, а с другой — Старик и ощетинившиеся оружием абордажники. Крик стоял такой, что, по уверениям Трех Гвоздей, мы обязаны были его услышать. Корсары тыкали друг в друга стволами дальнобоев, в бешенстве угрожая пристрелить первого шелохнувшегося. Буран, не уберегший капитана, винил во всем Старика, а тот в ответ убеждал остальных в том, что именно Неприкасаемый прикончил Дувала.

Крюкомет требовал опустить оружие и выйти на лед, чтобы прикончить «лысого ублюдка», но и сам при этом раскачивал в правой руке цепью своего жуткого орудия и не сводил взгляда с побледневшего от напряжения Волка. Сиплый держал на мушке то Грэга, то Три Гвоздя. Буран уверенно целился в голову Старику, цедя проклятья сквозь стиснутые зубы.

Я не знаю, как они друг друга не перебили. Один резкий удар по двери легко бы отправил их всех прямиком в чертоги Темного бога. Всего лишь один чуждый звук — и пальцы бы сдернули спусковые крючки.

Только когда со второй палубы наверх поднялся Мертвец, страсти улеглись. Равнодушный первый помощник, дежуривший в лазарете, спросил у выцеливающих друг друга моряков, почему никто не проверил: вдруг Аргаст просто ранен? Крюкомет рассказал ему об Эльме.

Каким-то чудом это отрезвило матросов. Да, Старик взбесился пуще прежнего из-за своей ненависти к Мертвецу, но Буран предупредил, что вышибет ему мозги, если тот не заткнется. Три Гвоздя сказал, что никогда в жизни не видел Неприкасаемого в таком спокойствии. Он сказал, что устами Бурана говорила сама смерть, и только потому Старик отступил.

Рассказ бывшего дознавателя я слушал хмуро, думая о судьбе Аргаста. Я испытал нешуточное облегчение, узнав о выстреле, прервавшем жизнь капитана. Постыдное облегчение. Если Эльм не прикончил Дувала, значит… Значит, Гром возвращался на борт «Звездочки», зная. Он возвращался назад с мыслью о двух мальчишках, погубивших его корабль и его команду.

Он ведь был неплохим человеком, а вышло так, что гибель Аргаста оказалась мне во благо.

Светлый бог, как же мерзко понимать такие вещи. Что хорошие люди могут оказаться по ту сторону. Что на твоем пути всегда может оказаться кто-то лучше тебя, но противостоящий тебе. Кем в такой ситуации становишься ты сам, если твой противник заведомо хороший?

Знаете, мне кажется, что чужая смерть всегда обладает аурой. Она всегда касается тех, кто к ней так или иначе причастен. Стражник, выгнавший за ворота бродягу, почувствует холодок на спине, когда тело бедолаги станут рвать волки. Судья, отправивший в ледяную трубу преступника, вздрогнет, когда палачи разденут несчастного и спихнут в потемневший от замерзшей крови ад, и осужденный, оставляя куски плоти на острых льдинах, пролетит сотни ярдов, прежде чем разбиться о смерзшиеся трупы.