— А чем отличается такая метка от меток Неприкасаемых?

Воин неуверенно нахмурился.

— У тебя вопросы ну совсем необычные, я, признаюсь, начинаю теряться в них. Откуда мне знать такие вещи?

— То есть ты тоже под юбкой у мамочки прятался, когда мозги выдавали, — проворчал я.

Буран опешил, просиял изумленно:

— Из тебя выйдет толк, ребенок. Воин, конечно, ты никудышный, но языкастый. Я прощаю тебя.

Он поднялся на ноги, подошел к Торосу, бережно похлопал его по плечу.

— Пойду я.

— Карл? — дернулся в бреду Торос.

— Шаркунарл, — фыркнул Буран. — Какая же ты все-таки зануда, брат.

Неприкасаемый ушел, оставив меня с ранеными, а я погрузился в работу. В голове крутилась идея меток, сводя обрывки мыслей друг с другом. Видимо, Одноглазый был с меткой. Знал ли он о ней? И кто ее поставил? Черный капитан?

Старый моряк занервничал, когда узнал о странном парне с прибором Цитадели. Значит, знал. Не окажется ли, что Радагу давно уже известно, где мы сейчас? Может, он с конца зимы идет по нашему следу и с каждым днем все ближе?

По спине пробежали мурашки. Что, если уже сейчас Черный капитан вместе со своими демонами приближается к «Звездочке»?

События прошедшей зимы нахлынули на меня. Я вспомнил теплицу старика Раска, вспомнил странного следователя Лавоя. Сердце приятно защемило. Хорошее ведь было время. Нахмурившись, я отбросил бесполезные воспоминания.

Как здесь оказался Эльм? Может, он нанялся на корабль, как и собирался? Просто тоже попал к пиратам, и судьба свела наши ледоходы вместе. Такое ведь случается? У судьбы, говорят, то еще чувство юмора. Но отчего-то мне не верилось в такое совпадение. Догадки роились в голове одна хуже другой, а нездоровое любопытство изнывало от неизвестности. Я не нашел тела бывшего силача среди приконченных бандитов. Признаюсь честно — очень хотелось увидеть здоровяка мертвым.

Куда он делся?

Нет, конечно, Эльм мог сбежать в ледовый лес и затаиться. Он мог погибнуть, а его трупа просто не нашли моряки «Звездочки». Но что-то подсказывало мне — это слишком простое решение. Простое и неверное.

В коридоре послышался глухой крик. Громко лязгнула дверь в коридор. Кто-то что-то торопливо залопотал, зашаркали ноги, словно несли что-то тяжелое. Дохнуло морозом.

— Кван! Ква-а-а-н! — орал Крюкомет. — Где эта драная шаркунья шваль?!

Он ворвался в лазарет, уставился на меня. Во тьме блеснули безумные глаза офицера:

— Где док?! Быстро! Говори!

— В гальюн ушел.

Крюкомет вошел в лазарет:

— Шаркунец! Заноси! Быстро! Да быстро же! В сторону, щенок!

Двое моряков, я узнал в них Шона и Рэмси, с пыхтением затащили в лазарет тело. В свете лампадок я увидел, что за ним стелется темный след.

— Почему этого ублюдка нет, когда он нужен? Почему этих сучьих врачевателей никогда нет на месте?! Я вышвырну тварь на мороз, пусть там гадит!

Я хлопал глазами, глядя то на Шона, то на Рэмси, то на беснующегося Крюкомета, то на тело на полу.

— Давайте его ближе к печке. Ближе! Как ты там, Яки? Ты как?

Я пошатнулся, узнав лежащего.

— Что случилось?!

— Демон… С ванны сорвало лист, мы вышли, поправить, чтобы снегу не намело на наколотое, — потерянным голосом заговорил Шон. — Он вырос как из-под земли. Я ничего не успел сделать. У меня и не было ничего. Он вырос. Только что не было, и тут вырос. Здоровый, жуткий мужик с крюком вместо руки. Он смеялся, понимаете? Смеялся!

Во рту пересохло, лоб запылал огнем. Яки? Коротышка Яки?!

— Что такое?! Что случилось? — Во тьме коридора возник силуэт. Кван торопливо вошел в лазарет, оскользнулся на крови и чуть не упал. — Что случилось?!

— Яки порвали! Сделай что-нибудь, док! — Офицер едва не взмолился об этом.

— Он появился из снега. Он прятался под ним. Сидел и ждал под снегом, пока мы подойдем! Выскочил и вспорол Яки живот. Я закричал, бросился на него. Дозорный наверху заорал, а этот ублюдок нырнул обратно в снег и исчез! Это не человек, клянусь! Не человек!

— Давай, Кванчик! — Крюкомет его не слушал, все внимание боцмана сосредоточилось на докторе. Тот с руганью срезал одежду с молчащего Яки и чуть ли не плакал от досады.

— Ну что такое происходит! Ну как же так! — причитал Кван. — Эд! Быстро мне повязки! Дайте свет! Больше света!

Я бросился в угол, вскарабкался на полку, где лежали высохшие выстиранные в чуть теплой воде тряпки, вернулся обратно. Крюкомет сгреб лампадки поближе к доктору.

— Ну что же это такое… — хныкал Кван.

— Док, как он? Док? — нервно бормотал боцман. — Яки? Яки, ты меня слышишь? Держись, дерьмо ты ледовое! Держись!

Я смотрел на темные силуэты, склонившиеся над телом Коротышки Яки, и не мог пошевелиться. Сознание устремилось куда-то под потолок и оттуда наблюдало за тщетными попытками Квана и Крюкомета. Мне показалось, что снаружи донесся зловещий хохот Эльма.

— Ну почему все сразу, а? — ныл Кван.

Шон стоял у шторки, неотрывно глядя куда-то в темноту перед собой. Нижняя его челюсть заметно дрожала.

— Давай, док! Сделай что-нибудь! — взмолился Крюкомет.

Кван замер, слезно выругался и в сердцах отбросил в сторону нож, которым резал одежду раненого. Сталь жалобно звякнула.

— Док? — застыл боцман.

В лазарете стало еще холоднее.

Коротышка Яки умер.

— Да сколько можно?! Что опять у вас происходит? Почему так долго? — брызнул слюной Балиар. Он зло щурился, глядя на капитана. Дувал, застигнутый этой вспышкой ярости посреди речи перед собранной командой, наморщил нос от злости:

— Шаман? Ты удивляешь меня!

Моряки молчали. Жиденькие огоньки лампадок едва выдергивали из темноты искаженные светом лица. Настроение у команды было совсем недобрым, под стать реплике заклинателя льдов.

Старый шаман фыркнул, бросил быстрый взгляд в темноту и неожиданно ссутулился.

— Хорошо. — Гром убедился, что Балиар не станет продолжать перебранку. — Я повторю — по плану двигатели мы запустим через два дня.

— Если все пр-р-ройдет хор-р-рошо, — прошелестел Шестерня. Уродливый моряк был тут же, он держался неподалеку от Балиара, и мне казалось, что боцман инструментариев то и дело поглядывал на заклинателя. Но, наверное, это была игра света, не больше. — Нужно больше топлива. Нужен запас. Масла почти готовы. Я пр-р-ровер-р-р-рял кое-какие детальки, все будет хор-р-р-рошо. Но нужны запасы.

— А вы даже их не можете обеспечить! Почему все должен делать я, а? — вспыхнул Балиар. — Вы думаете, мои силы безграничны?! Я столько их копил! И зря! Все впустую потрачено! И этот молокосос, слабак! Почему он, а не я…

Балиар осекся и умолк.

Моряки молчали, но были в смятении. Шаман никак не походил на того добродушного старика, к которому все привыкли.

— Балиар! Прекрати истерику!

— Да, дедуля, если ты думаешь, что топанье ногами и потрясание высушенной задницей каким-то образом приблизит тебя к теплым краям, — то я должен тебе сказать. Нет, почему сказать? Я должен возопить — нет, малютка Балиар. Ты таким образом можешь лишь надорвать свои хилые связоньки, и тогда, не дай-то Темный, разумеется, ты окажешься в обители Квана. А тот, заметь, тот, когда ты будешь хрипеть и тянуть к нему ручки, может вдруг ответить тебе: «Почему все должен делать я, а?»

— Буран, тишина, — проговорил Мертвец.

— Давай ты не будешь распоряжаться моими людьми? — неожиданно подал голос Старик. Командир абордажников сидел на лавке и поигрывал ножом.

— Хочу напомнить… — равнодушно начал было Мертвец, — что я являюсь первым…

— Заткнулись все, гребаное вы мясо! — взорвался Гром. От его баса у меня задрожали поджилки. — Заткнулись и слушаем дальше! Итак, оледневший вы шаркуний корм, двигатели мы запустим через два дня. До того момента на лед по одному не выходить. Даже воздухом, мать его, не дышать за пределами «Звездочки», которую вы превращаете в бордель пьяных истеричных полудурочных шлюх!