Сезон штормов и вьюг, чудовищных буранов и жуткого холода вот-вот должен был накинуться на Снежную Шапку. В такое время жизнь замирает. Корабли засыпают в своих кратерах, команды ждут лучших времен. Капитаны строят планы. Весна начнется с суматохи вокруг Проломов, но до нее еще так далеко.

Кроме старика Раска на ферме жила его внучка Шэлли. И, Светлый Бог, как же красива она была. Голубоглазая смешливая светловласка, на год старше нас с Фарри. Конечно, сердце мое тогда уже принадлежало Лайле, но это не мешало мне получать немыслимое удовольствие от общения с очаровательной в своей простоте девушкой. Мы вместе работали в теплицах ее деда, и поначалу старика снедали дурные подозрения на наш счет. Это было удивительно, но понятно. Он берег свою внучку, как тепло в хижине. Каждую субботу он посещал храм и там молился обоим богам, да и сам то и дело устраивал нам проповеди во время ужинов. Шэлли улыбалась, слушая старика, я вспоминал явление Темного Бога, а Фарри слушал его очень серьезно, и потому Раск еще больше распалялся в своих речах о чистоте и праведности любого человека.

Это были хорошие ужины. Почти семейные. Снаружи ревели зимние шторма, стекла теплицы то и дело приходилось потуже крепить в пазах, но они все равно дрожали под ударами ветров. Во время работы мы постоянно косились наверх, ожидая, что в любой момент зима ворвется внутрь. Но каждый вечер, в тепле, слушая приглушенный вой бури, я благодарил Светлого и Темного Богов за то, что мне довелось испытать, и за доброту Раска.

Старик, надо сказать, никогда не напоминал о том, как же мы попали на ферму, и Шэлли об этом ничего не знала. Но нашей компании радовалась, как ребенок. Я то и дело ловил ее заинтересованные взгляды, что она бросала то на меня, то на Фарри.

Я повторюсь — она была очень красива, и ее красота причиняла боль и страх старику Раску. Но в конце концов он успокоился, видя, что никто из нас не пытается покуситься на его единственное сокровище.

Наличие двоих работников позволило хозяину теплиц больше времени проводить дома. Фарри, как и хотел, стал возить товар в Торговый район и заменять Раска в его палатке. К работе он, стоит отметить, отнесся серьезно и старался изо всех сил. В первые дни я очень переживал, как бы не вернулась его неудачливость. Как бы не пропал груз, как бы его не ограбили, не рассекретили его наколку на руке. Я помнил, как ему «везло» с другими работами.

Однако Светлый Бог улыбался Фарри. Да и дела старика тут же пошли в гору, так как энергичный мальчик чудом смог выбить место для лавки получше и теперь перекрикивал зазывал, топчась у грелки и прихлопывая рукавицами. Он постоянно улыбался, и людям это нравилось.

Спустя пару недель после того, как мы перебрались в теплицу, я впервые смог выбраться в Трущобы, на представление Лайлы. Несмотря на то что только туда мне пришлось добираться больше двух часов, по морозу, под ударами зимнего ветра. Но для человека, пережившего пургу в осенней пустыне, это не казалось чем-то сложным, хотя, окажись мы тогда, в походе от Кассин-Онга, в такую погоду — никогда бы не выбрались. Та пурга была смешной шуткой по сравнению с зимними ураганами.

Сгибаясь от ветра, цепляясь за путевой трос, ведущий вдоль канала, я упорно шел в «Теплый Стан», предвкушая теплый вечер. За пазухой у меня грелся крошечный цветок, тщательно прикрытый от холода. Теперь я мог себе позволить такие мелочи. Помня, что Лайла не может оценить красоты цветка, я выбрал Солнечные Глазки — за их простоту и теплый, радостный аромат.

После тихой и спокойной жизни на ферме, после яркого и праздничного Торгового района Трущобы встретили меня угрюмо. Мрачное место. Злое. Нехорошее. Подозрительные люди, прячущиеся от бури в поворотах, следы разрухи, пожираемые воющей стихией, мельтешащей в свете уцелевших фонарей.

Однако я отбросил все мысли, когда оказался в знакомом, богатом на ароматы зале таверны. Лавки уже стояли у помоста, в трактире неторопливо собирался народ, скучали бардеры. Эльма на месте не оказалось, и потому я поспешил в родной коридорчик, к двери Лайлы.

Там я торопливо, вслушиваясь в тишину ее покоев, достал цветок и, затаив дыхание, постучался.

— Эльм? — немедленно ответил голос моего ангела. Я поморщился, но ответил:

— Нет, это Эд, госпожа Лайла.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Она. Я зажмурился, впитывая сердцем ее внутренний свет и запах духов.

— Эд? — непонимающе улыбнулась она. Мне показалось, что, несмотря на повязку, она видит меня.

— Я… — Во рту пересохло, слова, красивые слова, которые я готовил всю дорогу, вдруг стали глупыми и вылетели из головы напрочь. — Я так люблю ваши песни, госпожа Лайла. Я… Это…

— Спасибо. — Она чуть кивнула. Ее мысли посвящены предстоящему выступлению, но она терпеливо слушала мое мычание.

— Я принес вам это… — Я торопливо сунул ей в руки цветок. О, как меня заворожила та смесь чувств, которую испытала сказительница, поняв, что у нее в руках. Девушка медленно поднесла дар к лицу, тихонько, осторожно вдохнула запах.

Я качался, как пьяный, едва удерживаясь от глупостей. Что творилось в ее душе! Словно вместо маленького цветочка я принес ей божественный свет. С неописуемым восторгом Лайла промолвила:

— Я так тронута, маленький Эд.

Это меня покоробило. Я не маленький!

— Так приятно… — Она еще раз вдохнула аромат Солнечных Глазок. — Светлый Бог, с какой радостью я бы постояла тут еще немного, вкушая запах старого лета, маленький Эд. Но мне надо идти на сцену. Ты… Ты не поможешь мне?

Она протянула мне цветок и склонила голову. Я понял ее без слов. Светлый Бог, как колотилось мое сердце и как тряслись руки, но я справился. Сказительница выпрямилась. Солнечные Глазки гордо угнездились среди волшебных волн ее волос. Белый огонек жизни в черном море вьющихся локонов.

— Не проводишь меня, юный Эд?

Я взял ее за руку. Мне хотелось закричать, как же я люблю ее. Хотелось петь об этом. Хотелось выйти на помост вместе с ней и на весь зал признаться ей в любви.

Но я всего лишь довел ее до выхода на сцену, а затем вернулся в общий зал и все представление простоял у стены, слушая голос женщины, чистота души которой была ослепительней дикого снега.

Сегодня она пела так проникновенно, так ярко, что к концу первой песни я обнаружил, что у меня в глазах стоят слезы, и торопливо смахнул их. А после представления, когда Лайла удалилась под шквал аплодисментов, разбавленный воем вьюги, я решил отыскать Эльма. Кроме цветка, за пазухой у меня хранился кошелек с пятью монетами. Часть нашего с Фарри долга. Толика выкупа за компас.

Но силача нигде не было, и тогда я решил опять зайти к Лайле.

Маленький, глупый, влюбленный мальчик…

Я только подходил к ее двери, как та распахнулась и на пороге возник Эльм. Вены у него на лбу вздулись, морщины стали еще глубже, а кожа раскраснелась.

— Я принес деньги, — испуганно сказал я. Настроение у силача было жуткое. — Немного… но…

— Эльм! Вернись, пожалуйста! — потребовала Лайла. Из нее исчезла мягкость, и я понял, что между девушкой и моим бывшим спутником произошла размолвка.

— Давай сюда! — процедил Эльм и протянул свою огромную лапу. Я вложил в нее кошелек, и в следующий миг силач со всей силы ударил меня по лицу. В глазах потемнело, пол прыгнул мне навстречу.

— Эльм! — закричала Лайла.

— Не суйся к ней, собачий сын! — прорычал Эльм и со всей силы пнул меня ногой по ребрам. От боли я вскрикнул, попытался закрыться от следующего удара. Силач саданул меня по голове. В шее что-то хрустнуло, мир поплыл у меня перед глазами.

— Эльм, — словно сквозь вьюгу донесся до меня крик Лайлы. — Перестань немедленно!

Но силач не мог остановиться — он избивал меня, скорчившегося у стены, и как заведенный повторял:

— Не лезь к ней, не лезь! Не лезь!

— Все кончено, Эльм!

Град ударов иссяк. Силач застыл, как громом пораженный, обернулся. Сквозь розовую пелену я увидел, что Лайла стоит на пороге, и лицо ее искажено непривычным гневом.