Космос и огонь в несколько минут полностью уничтожили фабрику по производству мёда. Десятки тысяч рабочих трутней погибли. Восстановить такую популяцию, такую инфраструктуру по созданию провианта в промышленных масштабах — непросто. Возможно, если задействовать принцессу на Раздоре да порабощённую матку Воннерута, но из Улья обращённых до этого момента доживут лишь единицы. Те, кому хватит заготовленной пищи.

Те, кто остался на Приме. Потому что остальным паёк урезали уже на второй день. Жрец, выдающий еду, старательно не показывал своего страха, глядя снизу вверх за пришедшими за едой офицерами. Он старался выглядеть сильным, независимым и смелым, но Элай чувствовал его ужас.

Когда воины начинают голодать — они забывают приказы.

Плёнка внутри дрожала так сильно, что отдавалась в пальцы. Надо пройтись. Успокоиться.

Элай подошёл к двери каюты. Створки разъехались в стороны, пропуская стратега. Мысли о скорой смерти его не пугали. Тем более, что какой-то запас еды у них на кораблях оставался. Однако, Отец всё уже решил. Несколько часов назад каждый офицер получил приказ выдвигаться к порталу в систему Прокхата. Разумный ход. Воннерут ведь и так вот-вот лишится всей огневую мощи, но, может, хотя бы разбив ею мятежников-Скорпов, он как-то нивелирует потери.

Он шёл к обзорной площадке, чтобы припасть к иллюминатору лицом и вглядываться в мириады звёзд, рассыпанных повсюду, куда бы ни упал взгляд. Среди этих миллионов солнц хотелось затеряться, раствориться. Под взором далёких систем голос звёзд, на удивление, затихал.

Однако Элаю не повезло. Едва за ним закрылись лепестки дверей, тёмный силуэт у панорамного иллюминатора обернулся.

— Ты… — вместо приветствия сказал Тирран.

Ловсон не ответил. Он подошёл к окну, коснулся тёплого стекла ладонью. Угораздило же. Из всех стратегов корпуса встретил самого ублюдочного. Накатилась неуютная тишина. Между обращёнными было несколько футов, но всё равно казалось, будто Элай слишком близко к недругу.

Несколько минут молчание висело плотной пеленой, готовая порваться в любой момент, и мечтающая порваться. Элай хмуро смотрел в сверкающую звёздами бесконечность, и ждал. Ждал, чтобы это прекратилось.

— Сколько банок тебе выдали? — спросил, наконец, Тирран. Элай прикрыл глаза, ну, началось. Вместо ответа Ловсон лишь повёл плечами.

— Сколько, а? — Тирран повернулся к нему.

Ловсон тоже хотел есть. Но не задумывался о размере чужой пайки.

— Ты мне не нравишься, Ловсон, — Тирран стоял совсем рядом. Если сжать руку в кулак и отмахнуться — то вполне попадаешь в фасеточный глаз. — Никогда не нравился.

— Мне плевать, — ответил, наконец, Элай.

— Жрецы говорили, что ты бракованный. Как и многие из тех, кого привезли пленным с Раздора. Вся ваша партия бракованная. В вас нет истинной веры. Вы приспособленцы. Чужаки.

— Мне плевать, — повторил Элай.

Рука легла ему на плечо. Плёнка в груди захлопала как мокрый флаг на ветру, отдаваясь по всему телу колючими уколами.

— Сколько тебе дают, Ловсон?

— Убери, — он смотрел в покрывало звёзд. Огоньки мерцали, будто гасли и загорались уже на новом месте. Может, так оно и было? В эти секунды его глаза стали свидетелем гибели одного солнца и зарождением нового?

— А то что?

Звёзды заорали так, что заложило уши. В голосах была лишь ненависть. Элай, разворачиваясь, впечатал кулак в физиономию Тиррана. Голова стратега мотнулась назад, противник отступил на шаг, ошеломлённый, а затем наотмашь ударил Элая. Ловсон легко ушёл от атаки, отступив. Дары подняли его над полом и над разъяренным «соратником». Ладонь легла на рукоять палаша.

— Я брошу твою голову в ноги Длани, — сказал Тирран. Потянулся к рукояти энергетического топора. — Голову предателя.

Они оба вдруг покорно рухнули на колени. Элай попробовал дёрнуться, но не смог пошевелить и пальцем. Напротив пыхтел в бессильной ярости Тирран, также скованный чужой волей. Эйк-Один заволновался и отреагировал, остановив своих офицеров. Должно быть, он уже послал сюда кого-нибудь, выяснить, что происходит.

— Ты так любишь своих жрецов, отчего же они тебя не кормят? — выдавил из себя Элай и улыбнулся. Как можно более гадко. Того требовало что-то прячущееся за терзаемой плёнкой в глубине души. Оно хотело наружу. — Ты ставишь их выше Отца, а сколько получаешь? Две банки? Одну?

Тирран зарычал:

— Две? Они дают тебе две?

— Бери выше, — попытался подмигнуть Элай, но вместо этого по собачьи ощерился. Приказ Эйка все ещё держал тело в тисках. Но плёнка треснула. Ловсон физически почувствовал это. Сквозь трещину в тело хлынула животная ненависть.

Тирран обмяк. Захлопал глазом, совсем как обиженный ребенок, но через миг снова рванулся. И смог подняться на одно колено. Пронзающие его доспех алые шипы оставили на полу глубокие борозды.

— Я не забуду этого, Ловсон. Не забуду. Почаще оглядывайся.

— Заходи в гости, дам облизать тебе остатки из банки, — огрызнулся Элай.

Тирран снова рванулся. Ему удалось встать на вторую ногу. И в этот момент трещина в плёнке превратилась в зияющую рану. Рёв звёзд слился с тем, что излилось в тело Ловсона. Он легко поднялся навстречу противнику, и одним рывком вогнал ему палаш в горло. Силовое лезвие прошло сквозь челюсть, сверкнуло в открытом рту Тиррана, и с шипением вышло из затылка. Стратег обмяк, повис на оружии. Пахло жаренной плотью. Рот наполнился слюной, столь неуместной и, одновременно, понятной. Элай шагнул назад, вырывая из головы противника палаш. Отступил. Труп с грохотом упал на пол.

Что-то, вырвавшееся на свободу сквозь лопнувшую плёнку, тянуло к трупу. Голоса выли от голода.

Ловсон сглотнул, мотнул головой, отступив ещё на шаг. Заткнул уши руками.

— А-а-а-а-а! — заорал, чтобы заглушить вой звёзд. Они хотели есть. Он отвернулся, шагнул к двери, а затем Дары Отца распрямились, разворачивая тело в броне. Элай в ужасе смотрел, как рука сама достаёт палаш, как вспарывает броню мертвеца силовое лезвие.

Когда левая рука выудила из хлюпающего тела чёрное сердце — Элая затошнило, но он покорно заглотил ещё теплую плоть, когда ладонь сунула её в рот. Один раз, другой. Голоса восторженно выли, и к их хору присоединялись новые. Чуждые. Встревоженные, удивлённые, но — Элай был уверен — покорные его воле.

Когда отворилась створка и в обзорную вошёл жрец Ксеноруса — Элай даже не поднял на него взгляд. Он сидел на полу, глядя в пустоту, и чувствуя, как засыхает на лице чужая кровь, а тепло от съеденного сердца растекается по телу.

— Что здесь произошло?! — опешил тот. — Что здесь про….

Ловсон поднялся на Дарах Отца, пригвоздил служителя к потолку, а затем стряхнул труп на пол. Вышел в коридор, палаш в руке пел радостно и тянул хозяина вперёд. Элай не хотел ему противиться.

Стратеги не сопротивлялись. Элай покорно шёл от каюты к каюте, не встречая никого из служителей Ксеноруса. Подходил к очередному убежищу обращённого офицера и заходил без стука. Никто не поднял оружия. Скованные чужой волей, они принимали свою смерть, и после того, как Ловсон выдирал мёртвые сердца и пожирал их — голосов становилось всё больше.

Он становился корпусом. Корпус становился им. Элай стал одним из голосов, кричащим от ужаса и при этом пребывающим в восхищении. Когда Ловсон оказался последним стратегом на корабле, приказ погнал его к выходу, и офицер подчинился. Сознание плавало в дымке произошедшего, потрясённое, отказывающееся верить в случившееся. Но при этом внутри Элай чувствовал себя так легко, так приятно. Сброшенные барьеры вели его к свету.

У главного лифта, ведущего вниз, в ангары с тяжёлой техникой, Элай встретил ещё одного жреца и снёс ему голову на проходе. Последний. На их корабле было лишь двое представителей Длани.

Встав в грузовом лифте, он опустил оружие. Свет мигнул, кабина двинулась вниз. Элай свободной рукой отер кровь с лица, посмотрел на грязные пальцы. Те даже не дрожали. Он по очереди засунул их в рот и тщательно облизал, не мигая глядя прямо перед собой.