Но, тем не менее, лучше это дельце обстряпать максимально быстро. И, если нам повезёт захватить этого гада живым, то надо будет, вывезти его на территорию Империи. Тут его ждёт прокурор… и почти наверняка ждёт его пожизненное, что, как по мне, гораздо болезненнее, нежели просто смерть. Ибо смерть — это просто ужасный конец. А вот пожизненное в некоторых Имперских исправительно-трудовых лагерях — это ужас без конца.

Что-то я размечтался. Это несколько преждевременно. Сейчас надо снабжать Проньку запасом энергокристаллов и отправлять его на разведку.

Энергия ему понадобится, и в больших количествах, так как ему нужно будет не только выяснить, где этот хмырь прячется, но и тщательно изучить всю обстановку около его ухоронки, найти места, где мы сможем скрытно сконцентрировать свои силы для решительного штурма этой самой ухоронки… Да и вообще, узнать всё, что может оказать влияние на ход предстоящей операции.

Задачу я Проньке поставил, он немного похныкал, жалуясь на то, что дальние переходы ему даются с трудом, но, тем не менее, сгрёб лапкой все приготовленные мною для него кристаллы и растворился в воздухе. Отправился на задание. Ну, что ж, удачи…

Павел Григорьевич Сирота сидел в кресле и смотрел на Петра Сергеевича Овечкина, который припёрся к нему сегодня почти с самого утра.

Павлу Григорьевичу это совсем не нравилось. Он не без оснований считал, что Пётр Сергеевич в последнее время стал токсичен, и уже подумывал о том, чтобы максимально от него дистанциироваться.

А ещё лучше, да и вообще, правильнее, было бы в очередной раз внезапно исчезнуть, но на этот раз не ставя Овечкина в известность ни о своём новом месте жительства, ни, тем более, о своей новой личности.

Чуйка, которая позволила ему в своё время сделать правильные выводы из информации, полученной от того же Овечкина, сейчас уже не намекала, а прямо и недвусмысленно указывала на то, что счёт пошёл на часы, и на то, что находиться рядом с дражайшим Петром Сергеевичем сейчас смерти подобно… Да и вообще, пришло время линять, что-то нехорошее назревает, а может уже и назрело…

— Петя, ты бы прекратил метаться по моему кабинету из угла в угол, словно… — тут господин Сирота, к которому прислуга почему-то обращалась не иначе, как «герр Шольц» попытался подобрать подходящее слово, — загнанный крыс, — тут он поднял глаза на Овечкина, и, встретив его возмущённый взгляд, пояснил, — извини, дорогой, но ни на кого, кроме крыса ты сейчас не тянешь. Львом, пусть даже и в клетке, язык не поворачивается тебя назвать, да…

— Павел Григорьевич, — Овечкин действительно, за последнее время сильно сдал, вальяжность его осталась в прошлом, а в глазах прочно поселилась безысходность затравленного зверя, да и вообще… — что мне делать?

— Я тебе каждый раз говорю одно и то же — беги, — невесело ухмыльнулся Сирота, бывший член правления фонда «Недра», всё ещё пребывающий в добром здравии, чего о прочих членах правления этого фонда сказать нельзя, мир их праху… — хотя, представители шестой службы обещали же тебе защиту? Неужели они в тебе разочаровались и отказывают в покровительстве? — он брезгливо скривил губы, — да сядь ты уже, наконец, не мельтеши перед глазами. А то у меня голова болеть начинает от этого твоего мелькания…

Овечкин внялнастоятельной просьбе собеседника и устало опустился в одно из кресел. Похлопав себя по карманам, извлёк обнаруженную в одном из них сигару и нервно закурил, попутно закашлявшись от ядрёного дыма.

— Павел Григорьевич… — начал было Овечкин.

— Шольц, — Сирота строго посмотрел на окутанного синеватым дымом Овечкина, — герр Олаф Шольц, и никак не иначе…

— Простите, кха, — Овечкин смахнул выступившие в уголках глаз слёзы, — простите великодушно, ну, конечно же, герр Шольц… Мне нужен ваш совет…

— Прежде, чем я что-нибудь смогу тебе посоветовать, — Павел Григорьевич недовольно скривился, — расскажи мне, что у тебя с демократами. Не кажется ли тебе, что тебя решили слить?

— К сожалению, в последнее время как раз такое чувство у меня и появилось, — Овечкин заозирался, — а есть что-нибудь выпить? — и он с надеждой во взоре опять уставился на Павла Григорьевича.

— С утречка пораньше? — глумливо ухмыльнулся Сирота, — ну, ну… — но не поленился и дотянулся до панели селектора, стоявшего в углу его обширного стола.

— Извините, — Овечкин манерно смахнул батистовым платочком со лба появившиеся там капли пота, — нервишки ни к чёрту…

— Ну так пил бы не виски, а чай с ромашкой, — всё так же глумливо отозвался Сирота, — ну, ладно, вискарик твой любимый сейчас принесут… Рассказывай давай, почему на тебе лица нет. Но только толком говори, не виляй. Чем больше буду я знать о твоей ситуации, тем больше вероятность, что дам тебе действительно дельный совет.

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и в дверном проёме появилась девчонка, одетая в строгий наряд горничной, со стоячим воротником под горло и длинной чёрной юбкой до пола. Хотя, наряд был скроен таким образом, что совершенно не скрывал деталей рельефа девичьей фигуры, а белый фартучек придавал костюму некую игривость.

Хоть у Овечкина и было совершенно похоронное настроение, но и он, глядя на эту козочку с некоторой завистью подумал, что старый деляга, расположившийся в кресле напротив, продолжает брать от жизни всё, до чего может дотянуться.

И до упругой попки этой феечки, да и до прочих выпуклостей её фигуры он, скорее всего, дотягивался с завидной регулярностью. По крайней мере, те взгляды, которые шустрая шалунья бросала на своего босса из-под чёлки, это неопровержимо подтверждали.

— Виски, герр Олаф, — пропела ангельским голоском феечка. В её руках был поднос, на котором теснились два толстостенных широких стакана, вазочка с колотым льдом и литровая бутыль, наполненная выдержанным односолодовым виски.

— Это нашему гостю, — Сирота кивнул в сторону Овечкина, думая, между тем, что переводить дорогостоящий напиток на этого лузера — это неоправданные траты. Всё равно Овечкин плохо кончит.

Овечкин же, увидев большую бутыль с любимым пойлом, заметно оживился, заулыбался и начал нетерпеливо ёрзать в кресле, не в силах дождаться, когда девушка в строгом чёрном наряде поставит перед ним свой волшебный подносик.

Он настолько преобразился и забыл о своей депрессии, что даже попробовал хлопнуть девчонку по упругим ягодицам, но та, словно чувствуя это, неожиданно вильнула бёдрами, и в последний момент убрала свою подтянутую задюшку с траектории, по которой пронеслась растопыренная пятерня Овечкина.

Ещё раз стрельнув глазками в довольно улыбающегося хозяина, она удалилась из кабинета.

— Ну, ты готов говорить то? Или мне подождать, пока нальёшь? — Сирота явно издевался над гостем. Но тот, похоже, просто не обратил на это внимания, так как был занят действительно важным делом. Он наливал в свой стакан янтарный напиток, и ноздри его трепетали с вожделением, уловив характерный запах этой элитной выпивки.

— Герр Олаф, — Сирота хмыкнул, отметив про себя, что на этот раз Овечкин таки обратился к нему правильно, — демократы явно недовольны тем, что мне пока не удалось ни одно из мероприятий, направленных на постановку под контроль имущества пропавших Антоновых.

— А, в чём это их недовольство проявляется? — поинтересовался его собеседник.

Начнём с того, — неуверенно произнёс Пётр Сергеевич, — что представители Шестой службы стали общаться со мной, всем своим видом показывая, что это им никакого удовольствия не доставляет…

— А что, раньше они делали вид, что испытывают оргазм от того, что им довелось поговорить с тобою? — хихикнул Сирота.

— Ну, не так, конечно, — замялся Овечкин, — но, всё-таки, у меня в процессе разговора с представителями службы не возникало чувства, что они явно тяготятся этим разговором.

— Ну, это слишком как-то незначительно, — Павел Григорьевич покрутил пальцами в воздухе, — а ещё что? Может быть, финансирование урезали, и ты теперь ходишь побираться на паперть местной протестантской церкви? — Тон у него был откровенно издевательским, но Овечкин и это проглотил — слишком уж он сейчас неуверенно себя чувствовал.