В следующий момент глухо ударили тетивы арбалетов, и несколько болтов отбросили Василия в сторону реки. Тотчас же лучники всадили практически в упор в него свои стрелы. Буслай умер с улыбкой на устах, уже не думая ни о чем, угасающая память обожгла разум: "Фома, Потаня, я искупился".

  Александр был в бешенстве: он пинал тело своего врага, подвывая, как собака. Из-под ладони, которой князь зажимал рану, капала кровь. Владимир даже не пытался его успокоить, он озаботился сейчас совсем другим: надо было срочно отправлять по разным дорогам сани с клетками на них, пока ночной порой никто не обращает на них внимания. А в одной упряжке будут лежать тела Буслаева и Потани, чтобы потом доставить их прямиком к Воровьему камню, что на Чудском озере. Как-то задуманная акция началась слишком рано, это было чревато неожиданными поворотами и потерей контроля.

  В том, что ни Василий Буслаев, ни Потаня Хроменький на встречу не придут - слэйвины не сомневались. Их все равно собирались ликвидировать, но чуть позднее, подбросив для пущей путаницы собачьи головы, озаботив народ "тевтонским вторжением". Но теперь приходилось импровизировать.

  Впрочем, поутру никто в городе не выказал беспокойства по поводу отсутствия двух парней - такое уже случалось, люди свободные, ни перед кем отчитываться не должны. Власть ливонская особо не занималась контролем, а слэйвинская - еще этому делу не научилась.

  Следы крови и прочие свидетельства ночной стычки были самым тщательным образом затерты, мертвых русов закопали в подвале, тело Глеба готовились позднее перевезти в Ростов.

  Сам Александр с забинтованной щекой отбыл в свой зловещий сруб, чтобы дожидаться в нем начала конца. То есть, конечно, подъезда приглашенных на важный совещательный диспут ливонцев. Ни он, ни прочие слэйвины около князя почему-то ливонцами себя не считали. Хотя они пришли на эту землю без всякого приглашения, осели на ней и даже сумели возвыситься, но никакого уважения и желания подчиниться древнейшему укладу жизни при этом не испытывали. У них было другое желание, типичное для разрушителей всех времен и народов: после меня - хоть потоп. Тем самым этот Потоп провоцируя.

  В конюшне Садка пала старая кобыла Зараза. Илейко огорчился этому известию, хотя и был к нему готов. Когда-то ушел Бусый волк, теперь не стало лошади Заразы, жизнь всегда состоит из потерь. В этот день он думал навестить Буслая, чтобы переговорить по поводу их всеобщего визита к слэйвинским князьям, но после смерти старой лошади это намерение как-то вылетело из головы.

  Мишка Торопанишка остался невидимкой, мало кто из новгородской знати подразумевал о его существовании, а, если и знал, то быстро позабыл. Хийси выполнил поручение Василия Буслаева и с утра пораньше попытался исследовать окрестности возле странной усадьбы, но ничего толком разузнать не сумел. Место это было каким-то мертвым, ни птички поблизости, ни мышки, ни кошки - словно, накрытое неким гнетущим колпаком. Звери держались от строения так далеко, как только могли. Да и людей поблизости не было видно. Изредка выбежит какой-нибудь смерд, справит малую нужду по-большому на дальний угол - и все, опять тишина. Даже солнце, казалось, не освещало мрачные бревенчатые стены.

  Мишка хотел доложиться Буслаю, но тот куда-то задевался, поэтому он придумал компромиссный вариант: двинуться обратно к этому дому, начать наблюдать заранее и не прекращать его во время всей этой встречи. Он коротко поведал об этом Перме и скоренько утек.

  А Наследник, ходивший все эти дни вокруг старинных рун Калевалы, наконец-то решился и спер их, уложив для надежности промеж сложенной рысьей шкуры, которую поклялся никогда не оставлять вне зоны быстрой досягаемости. То есть, отправляясь с товарищами на сходку, шкуру он собирался приторочить к седлу своего коня, выделенного ему Путятой в потребительских целях. Он больше ни о чем другом думать не мог, кроме, как о драгоценной Калевале. Куда там сто раз переиначенная Библия? Только в Калевале можно было найти ответы на вопросы, ловко обойденные библиографами.

  Единственные люди, кто обладали колоссальным чувством опасности, интуицией и способностью не выбрасывать из головы мелкие странности вокруг себя, по стечению обстоятельств оказались не у дел - их головы оказались отвлечены чем-то другим, тоже, безусловно - важным, но не жизненно важным.

(Alice Cooper - Brutal Planet, примечание автора),

- Садко, давно уже не бравший в руки свои знаменитые кривые кантеле, отчего-то пропел, уединившись в своем большом доме, легко касаясь струн пальцами.

 (перевод, примечание автора)".

  Он так ни разу и не съездил в свою родную Обжу, именовавшуюся по всей Олонецкой земле, как "Пижи". Ни сестры к нему не приезжали, ни отец, ни, тем более, мать. Садко даже себе страшился признаться, что на самом деле просто боится встречаться с матерью. Не потому, что она такая страшная, а потому что не представлял, как она отнесется к нему, сбежавшему из дома без чьего-либо ведома. До него доходили слухи, что она зареклась говорить о блудном сыне, и остальным детям запретила, ну, а отец и вовсе перебрался жить куда-то на ладожские Гатчи. Нереализованная судьба, способность принести себя в жертву, но неспособность с этой своей жертвенностью жить - вот, что такое была его мать. То, что многие принимали за ее неизмеримую злобность, на самом деле было всего лишь формой истерики, выбраться из которой ей не мог помочь никто, кроме нее самой. Но она уже не могла по-иному воспринимать людей вокруг и, в первую очередь, родных людей. Те же просто любили свою мать такой, какая она есть.

  Садко встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли, послушал смех детей из детской, спокойный разговор жены с прислугой и принялся одеваться, чтобы отправиться на встречу с Александром. Скопин Иванович ждал его на пороге.

  Илейко в сопровождении Алеши Поповича и верного гуанчи Михайло Потыка уже ехали по дороге к странному дому князя.

  Добрыша Никитич наставлял жену Настеньку на то, чтобы та готовилась в ближайшее время съездить к родителям в Сельгу. Микита Преширокие усмехался в усы, невольно услышав полушутливый-полусерьезный разговор двух любящих друг друга людей.

  Дюк Стефан с Пермей Васильевичем медленным шагом выехали из городских ворот, беседуя о Короле Артуре, или, попросту - Торе.

  Чурило Пленкович и седой Дунай Иванович, забравшись в повозку к братьям Луке и Матти Петровым, под мирный скрип колес пели бодрые песни, возвеличивающие их над побежденными грозными врагами.

  Мишка Торопанишка кружил на достаточном удалении возле мрачного дома.

  Скоро все оказались в одном месте.

  На входе в дом каждому ливонцу предлагали выпить по чарке медовухи, черпая ковшом из маленького двухведерного бочонка. Какая-то расфуфыренная девица в кокошнике держала поднос с хлебом-солью и безостановочно улыбалась, будто слабоумная.

  - Чего это она так скалится все время? - спросил Михайло у Чурилы.