Ледовое побоище закончилось победой над рыцарями. Что и требовалось показать.

  Местные жители, едва слэйвины ушли победным маршем, сняли с креста тело Садка, здесь же его и похоронили, устроив могилу по древним обычаям. Установили новый крест, который долгое время считался поклонным, а второй - поменьше, возвели на месте кострища. Пепел Мишки Торопанишки перемешался с золой безымянного судьи, но это уже было не принципиально. С тех самых пор не водили воров к Воровьему камню, наказывали их в другом месте - нельзя было попирать честь погибших здесь людей.

  Никого из казненных ливонцев, когда лед сошел, не обнаружилось, так и остались они на дне, связанные одной судьбой.

  Про "ледовое побоище" стало известно всем, только несколько в ином свете. Князь Александр на льду Чудского озера разгромил немецких рыцарей, потому что те, ротозеи, в полном тяжелом рыцарском вооружении, да еще и на конях в придачу, построившись, конечно же, свиньей, ломанулись биться, наплевав на время года. В апреле устраивать баталии на льду - самое время. Вот и потонули все к чертям собачьим вместе с лошадями. И свинья тоже утопла. А Саня - весь в розовом, "кто с мечом к нам придет - тот от меча и погибнет".

  Волхвы обратно так и не вернулись, разделив судьбу Вяйнямёйнена: ушли куда-то на закат. Зато Вера новая приживалась очень туго. Лишь только века позднее, когда стали кержаков жечь, резать и вешать, все изменилось. Впрочем, даже сам Зверь - царь Иоанн Грозный - не упускал возможности, чтобы дикие ливонские арбуи лечили его от всяческих телесных недугов. А потом - на дыбу их. Удивительно, что до сих пор не канонизирован.

  Сто лет длилась ожесточенная Ливонская война, три поколения людей бились между собой, сменяя друг друга. Так неужели территория всему виной, либо богатства сомнительные? Разве не Вера толкает людей на то, чтобы стоять до конца, до самого последнего вздоха?

  Пермя Васильевич довез Илейку Нурманина до Вольги.

  Первоначально он намеревался всего лишь вывезти тело павшего друга и тем самым спасти от поругания слэйвинами. Но Илейко, если и пал, то не в полной мере - какая-то искра жизни все еще теплилась в богатырском теле.

  Пермя, как мог, закрыл рану, перевязал начисто, но что делать дальше - не представлял. Возвращение обратно к жизни не было его коньком. Стало быть, надо было непременно найти того, кто мог бы в этом деле помочь, пока у лива еще не полностью истощились жизненные силы.

  Проще бы, конечно, это было сделать в Ливонии, да в этом случае не удалось бы сохранить лечение в тайне, без чего все его усилия оказались бы только отсрочкой в неизбежной повторной встрече с Александром.

  Наследник обратил все свои навыки и умения в секретность, чтобы никто не признал в тяжело раненном человеке, лежащем в повозке скоморохов, знаменитого лива. И Илейко не умирал! Каждый знахарь или знахарка после сеанса своего лечения, словно сговорившись, подводили итог: "Не жилец этот великан, не жилец!" И в знак сожаления пытались помочь справиться с ранами самому Перме. Никто не спрашивал, как они получили такие травмы, потому что ни для кого не было секретом, что не обязательно случиться войне, чтобы оказаться зарезанным и избитым. Достаточно просочиться чужакам, сбиться им в стаю - и резня будет, не может не быть. Или угодить в лапы к охранникам - те из трусов своих выпрыгнут, чтобы доказать, что без них в этой жизни не обойтись, поэтому калечат в своих застенках любого и каждого.

  Обнаружить у куявов Вольгу было также невозможно, как и в Новгороде, либо в Германии. Пришлось прибегнуть к испытанному методу: пустить слух. Не успел этот слух эхом вернуться обратно, как от Вольги пришел человечек, интересующийся, что за больной брат такой у него в Киеве объявился?

  - Тот, у кого зараза - лошадь, - ответил ему Пермя.

  - Заразный? - переспросил человечек и тут же убежал.

  На следующий день он пришел снова с подбитым глазом и сказал кому-то:

  - Вон этот.

  - Синяк поставили потому, что слова переврал? - усмехнулся Наследник. - Где Вольга?

  - Я за него, - ответил Вольга.

  Хоть они ни разу до этого не встречались, но Пермя сразу же признал в крепком высоком человеке с энергичными движениями новгородского ловкача. Тот же биармийца не знал, поэтому не спешил бросаться с объятиями.

  - Что - Зараза? - спросил Вольга.

  - Умерла кобыла, пала, - вздохнул Пермя. - У меня тут хозяин ее крепко недужит.

  Больше ничего объяснять было не надо: новгородец увидел в повозке беспамятного Илейку и тотчас же растворился в воздухе. Обратно появился он уже под вечер, да не один, а с каким-то немецким медицинским светочем.

  - Если этот не поможет, придется среди колдунов лекаря искать, - сказал он. - А здесь такие целители - хромую собаку доверить опасно.

  Но "этот" помог, даже вывел Нурманина из бессознательности, сказав при этом:

  - Видать, вражескую руку Господь отвращал: на волосок вправо-влево, вверх-вниз и умер бы на месте.

  - Нож был в Господней руке, - ответил Пермя, но немец его не понял, а Вольга осознал эти слова только после того, как Наследник ему рассказал о западне в княжеском гостевом доме.

  - То-то я и удивляюсь: что за Ледовое побоище такое, зачем и с кем?

  Теперь настал черед биармийца выслушивать долетевшие до Куявы слухи и сделать один-единственный вывод:

  - Он их всех убил.

  Илейко, пришедши в себя, лежал тихо и только время от времени пытался шевелить ногами. Когда у него это удавалось, он облегченно вздыхал.

  - Все плохо, Пермя? - спросил он у Наследника.

  - Мы тебя укрыть должны на время, - не ответил ему на вопрос тот.

  - В Киевско-Печорскую лавру тебя определим, пока на ноги не встанешь, - сказал Вольга. - Нельзя тебе возле Перми быть, да и мне возле тебя - тоже. И в Ливонию обратно нельзя. Сам понимаешь.

  Илейко кивнул головой в согласии. Он не чувствовал ни боли, ни тоски, только огромнейшую усталость. Хотелось покоя и, как ни странно, одиночества. Его перенесли в келью на попечение местного монашества, но те, хоть и получили чрезмерную плату в денежном довольствии за свою помощь, относились к ливу, если и не враждебно, то совсем недружественно.

  Вольга умчался в Новгород, Пермя тоже засобирался в долгую дорогу. Илейко их не задерживал.

  - Помнишь, как ты сказал при нашей первой встрече? - спросил Наследник. - "И я помогаю своим нравом" - Avanluonne.

  - "Тот, у кого в характере помощь" - Apuluonne - это были твои слова (см также мою книгу "Не от Мира сего 2", примечание автора), - отреагировал лив.

  - По-моему, мы достаточно помогли этому Миру, - вздохнул Пермя.

  - Мы достаточно помогли самим себе, - ответил Илейко.

  Наследник уехал в свои биармские леса, где сокрыта Золотая баба, где была Чаша Грааля, упрятанная алчными грабителями на дне одного из озер. Теперь он увозил с собой подальше от людских глаз другую бесценную реликвию - тексты рун Калевалы. Кто же будет хранить наше наследие, если не Наследники?

  Илейко встал на ноги достаточно быстро, перешел из кельи в удаленную часовенку, где ему позволили жить, очертив круг ежедневных обязанностей в заготовке дров и протапливании печей. Однако, как совсем скоро понял Нурманин, бегать ему уже было не судьба. Ноги болели, всегда мерзли и отказывались двигаться быстро. Илейко смертельно боялся возвращения своего недуга детства, но опасения эти были все же излишни. Он ушел из этого мира на своих ногах.

  Долгие темные вечера он думал, вспоминал, оценивал свою жизнь. В эти мгновения ему было покойно, даже несмотря на свое полное одиночество в Лавре. Как-то безбоязненно он обозначал себя, как человека уже не принадлежащего этому миру. Он прожил свой век - это Илейко знал точно, а в чужой век ему ступать не хотелось.