Но, тем не менее, метелиляйнены к нему захаживали. Знали откуда-то, что среди людей есть человек, которому можно доверять. Иногда просыпается в гигантах тяга к далеким прогулкам. Бродят они по глухим лесным уголкам, словно вспоминая время, когда были здесь полноправными хозяевами.

Так и Святогор пришел однажды полюбопытствовать, что за человек может выполнять работу метелиляйнена. Предложил посостязаться, кто искусней. Мика, потехи ради, согласился. Договорились бежать, кто быстрее, по разным краям поля от ламбушки до ламбушки. Святогор — по болотине, Мика — по пашне. Как ни пытался метелиляйнен, как ни спешил, отстал от человека. Не мудрено, проваливаясь чуть ли не по уши, тяжеловато даже ежа опередить. Тогда они поменялись дорожками. Но и тут Святогор не преуспел: весь мокрый еще с прошлого забега собрал на ногах всю сырую землю, так что едва мог ноги переставлять к концу пути.

Посидели, передохнули, Мика из сумки своей еды достал, хлеб преломил с великаном. Святогор ничего не знал о Пунтусе, человек — ничего о других людях, общающихся с метелиляйненами. И тому, и другому было жаль. Яако сгинул, похоже, окончательно. Святогор загрустил, что для всех прочих потомков Адама его порода тоже сгинула, будто ее и не было. Ничего не изменило бы даже, если бы он пришел в Ладогу в разгар торгового дня. Пара сотен стрел каленых, пущенных в метелиляйнена стражниками — и все забыли, что был великан. Так, обман зрения.

— А вот передал бы ты мне свою суму? — спросил Святогор.

— Да пожалуйста, — пожал плечами Мика. — Только нести тебе ее придется вместе со всем содержимым. Во-первых, там борьба против грехов людских: слабости, зависти, злобы, жадности, лжи и прочего, прочего. Во-вторых, там все эти грехи и еще некоторые, до поры нераскрытые. В-третьих, там любовь. А это тяжелее всего, ибо она может все грехи, как и оживить, так и заставить увянуть. Любовь не только к женщине, но и к своим детям и своей земле. А еще там смерть. И Мечта. Возьмешься за суму такую?

— Не, не возьмусь, — подумав, сказал Святогор. — Не осилить мне, ведь там вся тяга земная. А меня вон даже земля носить не в состоянии.

День клонился к вечеру, метелиляйнен собрался уходить. Мика тоже думал двигаться к дому.

— Скоро мы сгинем, будто нас и не было, — сказал Святогор.

— Не грусти, брат, — ответил Мика. — Мы идем следом. Скоро и нас эта земля будет выдерживать не в состоянии.

— А что же останется?

— Что-нибудь да и останется. Природа не терпит пустоты.

Напоследок спросил великан, как ему узнать судьбину Божию? На что Мика, не совсем поняв его вопроса, предложил тому двигаться обратно к Сиверским горам. Он-то, грешным делом, подумал, что хочет найти Святогор себе подругу. Дочка Пунтуса в свое время убежала по направлению к этим горам, где была женская вольница. Может быть, где-нибудь в окрестностях и скрывается счастье метелиляйнена?

Долгий разговор двух богатырей прервал робкий стук в банную дверь. Мика вышел и некоторое время о чем-то шептался с неведомым посетителем.

— Жена моя приходила, — объяснил он. — Вот бражки еще принесла, да одежки чистой. На тебя, правда, не налезет ничего, но да ладно — к утру твои рубахи и штаны обсохнут, там и переоденешься. А пока обойдешься и нашими нарядами.

— Если они тебе, конечно, понадобятся, — лукаво добавил он.

Сам он засобирался уходить, но Илейке наказал не торопиться.

— Пока весь пар не сдержишь — выходить не смей, — сказал Мика.

— Так дело-то уже к ночи, — ответил гость, не горя, вообще-то особым желанием завязывать с банным промыслом.

— Говорят, ночью в бане черти моются, — усмехнулся хозяин. — Куда ж тогда баннушко девается? Да и ты, похоже, с нечистой силой умеешь справляться. Так что не торопись и не скучай.

Он ушел, а когда Илейко в очередной раз бросился в озеро после парилки, то по возвращению в баню обнаружил, что в одиночестве скучать ему не придется. Милая, смешливая, умная женщина, лукаво поглядывая на богатыря, попросила разрешения попариться вместе.

То ли бражка была крепкая, то ли усталость, размягченная березовыми вениками, вышла наружу, но Илейко все события последующего вечера и ночи вспомнить позднее не мог, как ни пытался. Было чувство счастья, была небывалая радость, была красивая Хельга, Хильда, Хельми или как-то иначе. Или все они были. И Илейко тоже был, но был он полнейшим Хеблей (дурень, в переводе, примечание автора).

Илейко открыл глаза, не сразу сообразив, где находится. Вообще-то, ночевать в кодушках — ему не привыкать, но это была настоящая баня. Лежал он на лавке в предбаннике, завернувшись в полотенца, приспособив под голову веник. Был он один, но было ему хорошо. Никогда еще прозвище "Чома" не казалось ему необидным. Встреча с Микой, радушный прием — все это было так неожиданно, что казались неправдоподобными. Чем же расплачиваться-то? Денег у него не густо. Предложить по-новгородски куны, или оставить немецкие артиги с ливонскими серебряными грошами — так как-то неудобно совсем.

— Ну что, хорошо ли напарился? — в двери, согнувшись в три погибели, вошел Мика. — Черти не замылили?

На улице еще только занимался рассвет, в сером мареве растворялись деревенские звуки: звякали ведра, хлопали двери, лениво мычали коровы. Только голосов человеческих не было слышно: не принято разговаривать по утрам, словно оберегая, сколь можно долго, от ненужной суеты покой и размеренность зарождающегося дня.

— Ох и спасибо тебе, хозяин! — Илейко сел на скамье, прикрываясь полотенцами — надеть предложенную рубаху так и не сподобился чего-то. — Даже не знаю, как мне тебя отблагодарить.

— Это тебе спасибо, что навестил и уважил, — Мика выложил отстиранную и высушенную одежду Илейки. — Ты поведай мне, если, конечно, не секрет: чем же дальше заняться собираешься?

Гость с ответом не торопился, натянул на себя рубаху, потом, словно соглашаясь с самим собой, покивал головой и сказал:

— Честно сказать — даже не знаю. Оставаться в Вайкойле — душа не лежит, тридцать три года я там прожил, был своим лишь только убогим. Теперь же вроде как — чужой. Время мое, чтобы жить, как все — упущено. Наверстывать надо в другом месте.

— Вот что я тебе хотел предложить, — проговорил Мика. — Силы в тебе предостаточно, а вот навыков применить ее — не хватает. Иди и учись.

— Куда это? — удивился Илейко.

— Можно к людям, но есть и другой выбор, — ответил Мика и заулыбался. Вообще, любил он улыбаться. — У Сиверских гор есть место одно заповедное, вообще-то — озеро. Продавилась в одном месте гора, водой заполнилась, озеро получилось. Лопари так и называют Лови-озеро (lovi — в переводе "вмятина", примечание автора). Там и есть, то ли в пещере, то ли на вершине особая территория. Не каждый может туда пройти, некоторые даже приблизиться не в состоянии. Но ты попробуй.

— Зачем, — развел руками Илейко. — Что мне искать?

— Не что, а кого, — Мика поднял к потолку указательный палец. — Договор у нас был со Святогором, если понадобится он мне, то смогу найти его у той горы, именующейся Аранрата (aran — робеть, rata — путь, в переводе, примечание автора). Надеялся, что не сробею перед тем путем. Да и ты, вроде бы, не самый трусливый пес на свете. Но я, видать, так и не соберусь в дорогу. Куда мне мое хозяйство оставлять? Разве что местному богачу Куттуеву, но у него и без того дел хватает со своими козами (kuttu — коза, в переводе, примечание автора).

Илейко всю информацию для себя принял, но вот переварить не успел. Тяжело голову включать, если до этого ночевал в бане.

— Так, а почему этот Святогор именно в тех местах будет пастись? — спросил он. — Ему других земель не хватает?

— Хорошая ночка у тебя выдалась, — опять засмеялся Мика. — Святогор — это прозвище. Сам-то он всего лишь Пекка Пертунен. Откуда он пришел, туда и вернулся. Святое место он "пасет". Аранрата — может и гора, а, может, и дырка в земле, куда вся вода с Потопа благополучно истекла. Недаром же она поблизости от Лови-озера. Кто теперь разберет? Ему взять в ученики человека — если не за радость, то и не в тягость. Особенно, если по моему слову.