- Работаем на пределе! - вдруг раздался за плечами чей-то голос. - Двое крутят по зигзагу, третий сзади отдыхает. Идем вперед. Смена каждые пять шагов.

  Что такое "зигзаг" ни Потык, ни Илейко, не знали. Догадывались только, что это должно быть связано с очень быстрым вращением меча справа-налево и наоборот. Они попытались, и каждый оценил две вещи. Первая - большая эффективность, враги ни подступиться, ни ударить не могли. Вторая - большая утомляемость, помахал свои пять шагов, а потом трясешь рукой, восстанавливаясь. Без замен, конечно, долго не покрутишь.

  Выбравшийся на берег незнакомец сразу же вступил в бой, выказывая недюжинную сноровку в организации.

  Но даже с отдыхом долго в таком темпе биться было проблематично. К радости Илейки и Потыка всю жизнь крутить "зигзаг" и не понадобилось. Они пробились на относительно не самое скользкое место на вершине совсем незаметного холма, и новый боец скомандовал:

  - Опустить мечи, отдыхать. Следить за ногами.

  Лив и гуанча не стали противиться командам, без всякого ущерба для гордости выполняя чужие распоряжения.

   К тому времени, как враги перестроились, они потеряли еще двух человек: Илейко полоснул по груди замешкавшегося с отступлением противника, а Потык снес голову еще одному - тому, что вначале лишился своего меча. Рукоять того клинка оказалась густо измазана жидкой глиной, поэтому крепко держать оружие у него не получалось, вот и потерял голову.

  Нападавшие слегка расстроились и даже принялись отрывисто о чем-то переговариваться.

  - Так это поляне! - услышав чужую речь, возмутился Илейко.

  - Опять не туда попали? - догадался Михайло.

  Они вместе посмотрели на примкнувшего к ним человека - он не выглядел, как полянин. Да и разговаривал на вполне понятном языке, свойственном жителям Ливонии. Он был красив, если бы не борода и усы, то можно было бы сказать, "по-женски красив". Кряжистый и одновременно грациозный, он напоминал собой древнего Илмарийнена, или даже самого Господина Мороза - Геркулеса, Санту Клауса.

  - Потом! - сказал незнакомец, почувствовав на себе вопрошающие взгляды. - Никто отсюда не должен уйти.

  Дальше поединок разбился на три очага: Илейко рубился с одним полянином, Михайло - с двумя врагами, пришлый человек - тоже с двумя. Те были хороши, как противники, но их несколько удручила потеря почти трети соратников, отчего уверенности у них в своих силах изрядно поубавилось. Может быть, они умели перестраиваться, согласно атаковать и слаженно отходить, но все настоящие отцы-командиры с другой лодки куда-то делись - то ли оказались где-то в водной стихии, то ли уплыли вниз по течению, лишившись весел. Подбодрить было некому, поэтому поляне дрогнули.

  Сначала - соперник Илейки. Он в одиночестве, словно бы предоставленный сам себе, мысленно задал вопрос: "А мне разве больше всех надо?" Попытки увеличить дистанцию с ливом послужило очевидным доказательством того, какой ответ он для себя нашел. Полянин дико закричал, отшатнулся всем телом назад и опрометью побежал прочь: одна часть направо, другая - налево. Илейко развалил его от плеча и до паха, как древесную колоду.

  Михайло получил глубокую царапину на левой руке и отбивался, выкладываясь полностью. Силы у него были на исходе, видимо, перенесенная болезнь "окаменелости" серьезно подорвала былую мощь. Илейко, видя такое дело, и понимая, что не успеет подоспеть для подмоги, подхватил меч разрубленного им врага и бросил его, норовя попасть в спину наиболее рослого соперника гуанчи. Но попал он в другого, юркого и проворного, как раз того, кто больше всех и докучал Потыка.

  Полянин дернулся от удара клинка, прилетевшего плашмя, глаза его расширились от ужаса и он оступился. Этого хватило Михайле, чтобы полоснуть его по бедру и отбить удар второго своего оппонента. Тут подоспел лив, вонзил в незащищенный бок здоровяка свой меч и ударом ноги опрокинул навзничь второго, раненного в ногу. Потык тотчас вогнал свой клинок в землю, направив его сквозь шею поверженного.

  - Раз, два три, - сосчитал он количество рук у своего врага. Ну да, так и было на самом деле - Илейко швырнул в него меч, который до сих пор сжимался пальцами правой части обрубленного ливом тела - поэтому полянин и испугался.

  Незнакомец уже вытирал свой окровавленный клинок о полу одежды убитого им противника. Такое ощущение, что он лишил жизни своих врагов одним ударом: линия ужасного рассечения груди у одного продолжалась зияющей раной живота другого.

  Над полем сечи стоял парной запах пролитой крови, даже дождь начал хлестать не так сильно, явно меняясь на нудную морось.

  - Нам здесь что-нибудь нужно? - спросил Илейко, ногой указав на распростертые тела.

  Михайло, сидевший на земле, пожал плечами, а незнакомец твердо сказал:

  - Нет.

  - Однако кое от чего я все-таки не откажусь, - заметил лив, и принялся подбирать разбросанные там и сям накидки, якобы от дождя. Сейчас они были настолько насыщены грязью и влагой, что больше ни от чего защитить не могли. Илейко с грустью вспомнил о теплой шкуре белого медведя, ушедшей вместе с Заразой с Канарских островов.

  - Если мы в скором времени не найдем крышу над головой и не разожжем костер, то холод доделает с нами то, чего не сумели эти супостаты. Ферштейн?

  Слова лива возымели действо: Потык встал на ноги, а их новый соратник махнул рукой в сторону леса.

  - Там мы и обустроимся. А полян этих мертвых трогать не будем - рано или поздно сюда вернутся те, что уплыли. Вот они и займутся телами, а заодно и своей участью озаботятся.

  - А шоб зналы! - сказал Илейко.

  - Точно, - ответил незнакомец и, наконец, представился. - Добрыша Никитич.

  Добрыша поздно узнал о смерти Сампсы Колыбановича. Однако все равно прибыл в Сари-мяги вместе с прочими ливонцами, потрясенными гибелью вечного силача. Как оказалось, ничто не вечно под луной. Никитич сокрушался, что они с молодой женой только на могилы безвременно павших друзей и ездят. Словно мор какой-то. Аналогичный мор, вообще-то, случится и с краем викингов через несколько десятков лет: от могучих воинов останутся только безымянные холмики братских могил. Церковные летописцы объяснят все просто: чума. Но и чума бывает разная: бывает коричневая, а случается и с золотой окантовкой.

  Ближе к весне вернулся в Новгород Алеша Попович, поведал от первого лица, что же на самом деле произошло с Сампсой. Свою длительную отлучку объяснил исполнением наказа умирающего друга.

  - Ну, и как: поход на Валаам помог в чем-нибудь разобраться? - спросил Путята.

  - Честно говоря, еще больше вопросов создал, - вздохнул Алеша.

  - Так всегда и бывает, - усмехнулся Добрыша.

  Поповича за отлучку не лишили службы, и он, неожиданно для себя, дорос до поверенного порученца Путяты. Русы на него косились, конечно, когда доводилось пересекаться с князьями, но Алеша, лишившись статуса беглеца, обрел уверенность в себе и даже позволял некоторую дерзость в отношении к слэйвинам.

  У него появился свой дом, свое маленькое хозяйство, которым заправлял выисканный в Рыпушкалице двоюродный брат матери, отставной дружинник, тонущий в омуте бытового пьянства. Дядька с пьянством справился легко, когда обнаружил дело, коим надо было заниматься. Лишь только временами после бани пьянство справлялось с ним. Появились у Алеши и деньги, при способствовании которых он приоделся, как в гражданском, так и военном смысле. А также обрел он и свою тайну, которую не ведал никто, а он сам даже боялся о ней думать.

  И имя у этой тайны было "Настенька", жена воеводы Добрыши Никитича. Она ему грезилась в полусне, а во сне мнился могучий кулак ее мужа. Алеша пытался избавиться от наваждения, и временами казалось, что это у него получалось вполне успешно. Заботы, девицы, одна краше другой, постоянные отлучки из Новгорода - все, вроде бы, забыл, можно вздохнуть спокойно. Но не тут-то было: случайная встреча, оброненная приветливая улыбка - и сердце падало вниз в ледяную могилу.