Поутру, когда Садко уже не один раз исходил берега Тарьеца до Волхова и обратно, ему все-таки улыбнулась удача. Как раз возле двух церквей: Ильи, да Петра и Павла, что позднее слэйвинами будут называться «на Славне» — он неожиданно подсек на лесу могучую рыбину, позарившуюся на мохнатую, похожую на разросшуюся моль, бабочку.

Туман стелился над рекой, Садко сбирался забросить невод, но увидел, как с достаточно громким плеском его наживка ушла под воду. Едва успел перехватиться за лесу, как сердце радостно забилось: так себя вести могла только одна рыба. Та, которая сейчас ему была нужна до зарезу. «Ай, спасибо, Морской Царь», — подумал он. — «Не бросил в трудное время!» Дальше уже все мысли сбились в кучу, из которой сформировалась только одна: «Не упустить!»

Садко боролся со своей драгоценной добычей, полностью отрешившись от действительности. А она была такова: в столь ранний час народу возле церквей было полно, и он, этот народ, не оставил без внимания спектакль под названием «Рыбацкое счастье». Кто-то признал в рыбаке музыканта Садко, ладожского гостя, кто-то посчитал долгом объяснить окружающим: «Смотри, смотри — тянет!», а кто-то, наиболее продвинутый, присвистнул: «Неужели на спор старается?»

К Садко со стороны Волхова суетливо приблизился какой-то мужичонка, норовя все время оказаться на пути лива. Он тоже был рыбак, удачно наловивший на зорьке окуней, подлещиков и даже парочку огромных, как масленичные блины, линей. Однако все его рыбацкое счастье, казалось, померкло в сравнении с тем, что сейчас тянул этот парень.

Садко едва не упал, почти наступив на этого мужичка, то ли вепса, то ли чудина. Но вываживать свою рыбу не прекратил — у него и в мыслях не было, что кто-то ему будет мешать. А у кого-то такие мысли явно присутствовали.

— Что, паря, рыбу поймал? — очень остроумно спросил мужичок.

Нет, блин, просто так по берегу с лесой бегаю, зарядка, утренняя гимнастика. Садко не удосужился на ответ. Рыба слегка подустала, поэтому можно было потихоньку подводить ее к берегу.

— А уловом разве не надо делиться? — мужичонка никак не мог угомониться. — Рыбацкое товарищество и все такое?

Лив снова не ответил, заставив, наконец, свою добычу хватануть воздуха ртом. Он увидел свой улов и внутренне возликовал: поистине царская рыба. Мужичок тоже увидел, кого тащит парень, а увидев — полностью потерял самообладание. Больше не в силах сдерживаться, он ухватился за руку Садка. Будь, что будет, лишь бы такая рыбина этому выскочке не досталась!

Музыкант не дрогнул, он не имел на это право. Он подтаскивал свой трофей к берегу, а на локте, вцепившись мертвой хваткой, висел коллега-рыбак. И никак подлеца не стряхнуть. Висит, даже ноги поджал под себя, и тоненьким голосом причитает:

— Караул! Грабють!

Хорошо, что добыча не понимает человеческого языка, не то возмутилась бы. А так — оказалась все-таки на берегу, немая, как рыба.

— пропел Садко и поднял рыбину над головой, отступая одновременно вглубь берега. Радужные бока ее заблестели под лучами восходящего солнца. Народ у церквей дружно вздохнул в восхищении.

Музыкант скорым шагом отправился к дому Буслаевых, все также высоко держа руки с добычей. Идти было отчего-то затруднительно. Это мужичонка никак не мог отстать.

Садко встряхнулся, как собака, и «товарищ» отлетел в сторону, но корысти своей не оставил. С безумными глазами и непонятным протяжным кличем «ииии» он снова прыгнул на лива. Однако клич совсем скоро оборвался: «ить» — и смолк. Мужичонка завалился на землю, держась обеими руками за причинное место. Садко угодил ногой, особо не целясь и без церемоний. Некогда, пора в Детинец на тот берег Волхова переправляться.

Поднятый по тревоге Василий обрадовался возможности помочь, тем более что предстояла встреча с самим слэйвинским князем, который, говорят, умеет в черта превращаться, потому что сам и есть черт. Они вдвоем погрузили на небольшую тачку бочонок, заполнили его водой и уже в нее запустили трех рыбин, к счастью, не сгинувших в пасти «голодной твари» из ночи.

Садко потащил тачку, а Василий с Жужей побежали рядом, нарезая вокруг нее круги, не в силах скрывать радостного возбуждения. Маленькому Буслаеву уступали дорогу взрослые прохожие, а псу — прочие собаки стеснялись взглянуть в глаза, предпочитая медленно отступить куда-нибудь в тень или под сарай. Казалось, весь город знал и радовался успеху Садка.

Потребовалось некоторое время, чтобы переправиться через реку, но музыкант был уверен, что на Присутственное место не опоздает. Его несколько смутило то, что народу там собралось преизрядно, несмотря на ранний час. Князь Ярицслэйв восседал на почетном месте и водил хищным носом вправо-влево, словно принюхиваясь. Рядом — бояре, аналог безумных английских баронов. И даже женщины были, точнее — одна женщина. Ее глаза были абсолютно белые и наводили на мысль, что дома у нее не все, а если и все — то дом сумасшедший.

Троица заложивших свои лавки купцов тоже хмурилась поблизости. Они еще не полностью протрезвели, но уже осознали содеянное. Рядом с ними в красной рубахе скалился человек с топором, подчеркивая всю серьезность происходящего.

— Садко! — зашумела толпа. — Уже идет! Гляди!

Народ расступился, освобождая проход к князю. Тот свысока негромко поинтересовался:

— Ну?

Однако его голос услышали все, прекратив прочие разговоры. Наступила тишина, так что стали слышны шорох перьев и воркованье подлых птиц голубей на постройках Судейского городка.

— Заклад остается в силе? — тоже, не пытаясь показать вежливость и учтивость, ответил вопросом лив.

Троица купцов недовольно зашевелилась. От них, казалось, даже друзья-товарищи по купеческому делу дистанцировались, как от чумных.

— Добыл? — спросил Ярицслэйв.

Садко сунул руку в бочку, с трудом поймал одну из рыбин и поднял ее, извивающуюся, над головой. Яркое утреннее солнце заиграло радугой на чешуйчатых боках.

— Ух ты, Рыба Золото-перо, — вырвался вздох восхищения у собравшихся. — Kulta-puro kala![285]

— Нет! — взвизгнул, вдруг, один из купцов. — Я спорил на чудо! Где перо у этой puro?

Слэйвины зачастую отказывались признавать очевидное. Обычай, наверно, такой. Природа для них — всего лишь источник обогащения, да еще понты: «у меня красивее, чем у тебя, потому что комаров нет, и павлины бегают». Они не могут видеть суть, им доступно лишь обозрение выгоды. Чудо — это когда у рыбы перья золотые выросли, их отстричь, продать, а рыбу — съесть. Польза! А что можно взять с обычных puro, которых любой дурак наловить сумеет? Только уху. Но сама по себе purolohi — это уже чудо. Она могуча, она красива, она редка, черт побери. Тем более в городских стенах. Народ опять зашумел.

— И где прочие рыбы? — сохраняя самообладание, спросил князь.

Садко положил продемонстрированный экземпляр Ваське в корзину, долго водил в воде руками, наконец, изловил и вторую рыбу. Она оказалась чуть меньше по размерам, но была все той же Рыбой Золото-перо. Третью же рыбину вытащить все никак не удавалось. Один из купцов, теряя терпение, подскочил и опрокинул бочку под ноги. Садко поднял последнюю, самую крупную форель. Она успела извозиться в грязи, поэтому выглядела непрезентабельно.

— Это — не то! — закричал купец. — Она не блестит!

— Дурак! — крикнули ему из толпы.

Садко отправил рыбу в корзину к Ваське и предложил тому пробираться к выходу. Нечего мальцу здесь больше смотреть. А форель никто не договаривался князю отдавать, лучше Омельфа Тимофеевна ей займется.