- Позвольте представиться - майор Макс, - сказал он, но его почти никто не понял. Язык его был полностью иностранным, так что народ просто переглянулся.

  - Это майор Макс, - проговорил, вдруг, жилистый, и его все поняли, потому что речь он использовал вполне ливонскую, правда, слегка искаженную некоторыми лишними гласными.

  - А я - Мортен, - сказал молодой.

  - Охвен, - представился пожилой.

  - Тойво, - кивнул головой переводчик.

  - Ну, а я просто царь, - сказал лив, а потом добавил, заметив подобие улыбки на лицах незнакомцев. - Илейко Нурманин, по прозвищу Чома. Что все это значит?

  Все пожали плечами, а когда вопрос был переведен Максу, то он ответил:

  - Идет суд. Подсудимый я. Может быть, теперь и вы.

  Макс оказался в подвале бывшего Дома культуры, снятый с лодки-катамарана на мысе Святки, что на реке Нева. Здесь был самый узкий участок, всего 210 метров в ширину, его полностью перегородили люди судей, или, как они себя именовали, "судейские". Макс был в лодке не один (см также мои книги "Радуга 1, 2", примечание автора). Они пытались пробиться, да вышло из этого не совсем ловкая история, в коей бывшему милицейскому майору уготована была роль пленника и подсудимого (об этом в моей будущей книге, наверно, примечание автора). Хорошо, хоть прочим удалось уйти.

  Жилистый мужчина, владевший русским языком, был узник СЛОНа (Соловецкого лагеря особого назначения) финский диверсант красный командир Тойво Антикайнен (см также мою книгу "Тойво - значит, "Надежда", примечание автора).

  Пожилой человек и его молодой коллега оказались ни кто иные, как викинги Охвен и Мортен (см также мои книги "Мортен. Охвен. Аунуксесса" и "Охвен. Аунуксиста", примечание автора).

  Люди разных эпох, разных судеб, оказались собраны в одном месте прихотливой игрой пространства и времени, потому что прежнее время, в котором все они жили, закончилось, а новое еще не началось. Безвременье, что поделаешь. И у него есть свои законы. 

  Илейко судорожно вздохнул и открыл глаза. Впрочем, он мог этого и не делать - все равно не видно вокруг ни черта. Но дело было не в этом, все упиралось обратно в изначальную точку: подземелье, мрак и неизвестность впереди.

  Он вновь оказался в том месте, откуда довелось "соскользнуть", принятый и, позднее, исторгнутый камнем. Сколько времени прошло с той поры, и не подсчитать. Да и не нужно, наверно, потому что все это будет очень субъективно, и не отразит реальный ход истории. Скалигер попытался отразить, а получилась чепуха и нестыковка. Но почет ему и уважение за его труд.

   У каждого человека - время свое. Проще говоря, свой век. До него он не существовал, после него - уже не существует. И единственное физическое понятие, которое есть у каждого - это его время, потому что оно отражается в человеке, влияет на него и испытывает подобное же влияние на себе. Аминь.

  Илейко лежал и смотрел в темноту, не в силах пошевелиться. На этот раз былые страхи, что опять ноги не держат, не приходили. Просто надо было прийти в себя, отстраниться от всего пережитого, и жить дальше.

(Alice Cooper - Brutal planet, примечание автора).

   И платим за шлюх

 (перевод, примечание автора).

  Век Илейки был наложен на время тех парней, что оказались взаперти в ожидании суда. Физика позволяет подобные силлогизмы. Тело тоже не против. Вот только душа к этому относится как-то не очень, поэтому до сих пор побаливает. Вроде, как подглядел что-то, что не положено. Рассказать Михайле - так не поверит.

  Илейко моментально сел на своем жестком ложе и начал поспешно высекать огнивом искру. Даже нескольких вспышек хватило, чтобы удостовериться, что его товарищ по путешествию никуда не делся - все так же лежит на своем месте и просыпаться пока не собирается.

  Факел охотно разгорелся, осветив вокруг такую же пустоту, как и было до их сна.

  - Михайло! - сказал лив. - Пора идти. Ты многое пропустил.

  Гуанча почему-то не отзывался, продолжая все также лежать. Даже ухом не повел. Илейко для куражу прислушался к его дыханию и отметил про себя: оно имеется и по тому, какое оно замедленное, можно сделать вывод о глубоком сне коллеги. Он потряс спящего товарища за плечо - такой же результат. Можно было, конечно, набраться решимости и прокричать в оттопыренное ухо какую-нибудь бодрящую фразу, типа: "Караул. Пожар!" Но лив отчего-то не решился на подобный радикализм. Он взялся за руку Потыка, намереваясь использовать именно ее для пробуждения, но потом понял, что попытка будет тщетной.

  Рука Михайлы не то, что не сгибалась в локте, она вообще никак не шевелилась, словно каменная. И нога тоже, и голова. Гуанча почему-то одеревенел, точнее, конечно же, окаменел. Или окостенел, или даже окоченел. Илейко испугался и вновь прислушался к дыханию - Потык изредка, но дышал! И сердце редко-редко, но билось.

  Илейко спустился с ниши на пол и принялся ходить взад-вперед. Так легче думалось. Сидеть рядом с захворавшим товарищем и надеяться, что недуг его отпустит - все равно, что ждать, сложа руки, безвременной кончины. Лив не мог найти никакого выхода из этой ситуации. Сам погибай, но товарища выручай.

  Он спустил тело гуанчи вниз и, используя подручные средства, попытался его изогнуть в три погибели. С трудом, но это получилось, причем, можно было считать это успехом, потому что у Михайлы ничего не оторвалось и не сломалось.

  Где-то в высокогорной Эфиопии малость умственно недоразвитые монахи дают обеты неподвижности, садятся лицом к восходу и сидят. Это у них похоже на соревнование - кто больше протянет? Прочие монахи ходят вокруг и восхищаются святости. Кто-то святой просидел месяц. Другой, еще святее, почти год. Доходили слухи от восхищенных попов, что ныне какой-то самый святой уже пару лет не сходит со своего места. Вот бы ему поменяться ролями с застывшим, как изваяние Потыком!

  Илейко подумал об этом, когда взвалил на себя согнутого товарища, прихватив его для надежности веревками, подхватил весь скарб и с факелом в свободной руке пошел вперед.

  Сначала он думал, что не пройдет и ста шагов, но потом как-то приловчился и одолел их, а потом еще и еще, что давалось, в принципе, с большим трудом, но все-таки давалось. А святые в Эфиопии по своей воле сидят сиднями и если и ходят куда-то, то только под себя! Илейко их ненавидел.