- Маришка, - представилась женщина. Ну да, конечно, если бывают такие женщины, то их по-иному и не зовут. В Ливонии надо узнать обязательно про этого второго Илейку Нурманина и в глаза его бесчестные посмотреть.

  - Связался со шляхтой, - тем временем говорила Маришка. - Нахватался у них безобразий, и никто ему не указ. Нам проезжие панове сказали, что муж мой названный объявился, вот он и сорвался, чтобы разобраться по-своему. Но чует мое сердце, нету уже на этом свете моего дорогого мужчины. Он бы вернулся, он бы не смог не вернуться.

  Илейко согласно кивал головой: к такой женщине только мертвый не вернется. И еще раз дал себе зарок, чтобы разобраться. Он уже всеми своими помыслами направлялся в Ливонию, князь Владимир с его долговыми обязанностями по поводу своего беглого казакку казался таким малосущественным, суд - таким необязательным, а все слэйвины, вместе взятые - такими малозначительными, что не существовало никаких преград, чтобы оказаться дома.

  Кроме одной, которая звалась Михайло Потык. "Сам погибай, а товарища выручай". Илейко не знал, как ему выручить оставшегося в центре земли товарища, не знал он, как до него добраться, не знал, и кто бы мог ему в этом деле помочь.

  - Что с тобой? - откуда-то издалека донесся до его слуха голос Маришки. - Ты ранен?

  - Да, - ответил Илейко. - Сердечная рана. И пока у меня ноги шевелятся, я ее лечу. Так что ты говорила насчет змея?

  А в это время ливонский купчина придумывал, как расскажет князю своему Глебу о поединке Илейки Нурманина с его сыном, прижитым от красавицы поляницы. Он трясся в телеге между двумя охранниками и, загибая пальцы, бубнил себе под нос:

(одна из былин об Илье, примечание автора).

  В принципе народу-то плевать на событие, ему интригу подавай, чтоб отец прибил сына, который до этого зарезал мать, и чтобы они друг друга не знали. Чем круче сюжет, тем наряднее действие, дебилы рты пооткрывают и восславят благородного и справедливейшего князя. И других мыслей не будет, да вообще - никаких мыслей не будет. Князю понравится.

  Илейко залез в седло Маришкиной лошади, а мать с сыном поехали на другом коне. Дом панночки находился вне тракта, так что проезжающий ливонец с местными охранниками специально делали крюк, чтобы принести ей весть. Вообще, если бы могли, они и за развязкой проследили, да это могло быть уже опасно.

  Объяснить, что он хотел найти в подполе Маришки, лив, пожалуй, бы не смог. Смутной догадкой выявлялся ход, по которому приползал к дому змей - должна быть эта нора связана с пещерой, где спал Потык. Причем, связь эта не обязательно физическая, но ментальная. Если лив попал сюда, сначала провалившись в камень, а потом исторгнувшись из такового же, почему бы не попробовать обратный процесс? Для обычного человека, конечно, все это глупость и полная иррациональность. Но он, столько раз проходивший сквозь время, то есть, конечно же, сквозь камень, не обычный человек. Он - тот, для которого не существует преград. "Бороться и искать, найти и не сдаваться" (слова-девиз из стихотворения Теннисона поэмы "Уллис": "To strike, to seek, to find and not yield", примечание автора).

  - Прощай, Маришка, - сказал он женщине напоследок. - Уйду я по змееву ходу, потому что товарищ у меня под землей. Не время, видать, пока по поверхности ходить. Так что не поминай лихом.

  Илейко пополз по ходу вниз до тех пор, пока свет совсем не пропал, а глинозем не сменился твердой скалой. Конечно, в глазах панночки его затея выглядела полным самоубийством, а ее волнующая грудь заставляла думать о возвращении, но, черт побери, кто мешает ему попытать свое несчастливое счастье!

  Он пробовал на ощупь камень, сквозь который пролегал змеев ход, пытаясь определить место, которое могло быть теплее, нежели окружающая его порода, подсвечивал себе одолженным у Маришки светильником и двигался вперед, то есть, конечно, вглубь. Мысль обрела иную четкость, нежели на открытом воздухе, все прожитое осталось там, на поверхности. Нужно было попасть в то место, что хранило еще тепло его тела, в подземную нишу хода, ведущего от острова Пасхи.

  А кто сказал, что тепло его тела все еще сохранилось? Ему показалось, что камень под руками слегка вибрирует, и не такой холодный, как все, пройденные им доселе. Он отложил огонь и прикоснулся к нему обеими руками. Так и есть, он отличный от других. Настолько отличный, что светильник начинает гаснуть, словно у него кончилось масло, а руки теряют подвижность. Сохранилось ли под землей тепло его тела? Почему-то именно этот вопрос засел в голове Илейки, напрочь вытеснив другие мысли, в том числе и мысль о возвращении к соблазнительной полянице Маришке.

  В рунах, переписанных Михайлой, упоминалось о преодолении "конца конца", и внезапно для Илейки открылся смысл этих слов. Конец времен не прерывается резким обрывом, пропастью - он к этой самой пропасти постепенно подходит, протекая, как и положено времени, чтобы потом оборваться в никуда. Конец времен - это новое очищение Земли, это новая точка отсчета, новый виток жизни, задуманной Господом для достижения цели, где духовность будет преобладать над бездушием, где совесть сделается мерилом поступков, где люди научатся любить и уважать друг друга.

  Илейко снова вывалился в реальность.

  Но опять здесь не было темной пещеры и его товарища, мирно спящего в преддверии нового похода. Напротив, вся затуманенная предутренним светом, пробивающимся сквозь зарешеченные бойницы, пустая обширная зала. Переход сюда от дома панночки был иным, нежели в прошлый раз: не плясали перед глазами никакие образы, не разрастался вокруг чужой мир - ничего. Не было ничего, а вот появилось.

  Илейко помотал головой из стороны в сторону, но резкости взгляду это не добавило, по-прежнему интерьер помещения просматривался, словно бы сквозь дымку. Он провел перед своим лицом рукой и обнаружил, что за движением той остается след, будто бы в воде.

  - Душно мне, - сказал он для пробы голосовых связок и отметил, что слышит и разговаривает вполне по-человечески.

  Зато на звук его голоса дрогнул и рассыпался целый ряд кресел, стоящий вдоль противоположной стены. Ну что же, бывает. Не бывает только другого: в разных углах залы наметилось какое-то движение, сквозь призму колеблющегося воздуха обозначившее людские силуэты. Илейко готов был поклясться, что еще несколько мгновений назад все видимое ему помещение было пустынно. Теперь же возникли, словно сотканные из тумана, несколько отстоящих друг от друга фигур. И еще одна человекообразная субстанция, лежавшая под обрушенными креслами, с нескрываемым удивлением смотрела и на него, и на прочих.

  - Шайтан, - сказала она вполне мужским голосом.

  - Рагнарек, - ответила фигура высокого и статного весьма пожилого человека, бородатого и волосатого.

  - Валгалла, - вторил ему молодой плечистый субъект.

  - Архипелаг ГУЛАГ, - заметил жилистый, словно бы свитый из одних мышц и сухожилий, мужчина.

  Илейке тоже надо было что-то сказать, поэтому он предложил свой девиз:

  - Армагеддон.

  Никто из собравшихся не лез драться, хотя некоторые из них были вооружены.

  Человек из-под кресел поднялся, явив себя во всей красе: в мышиного цвета форме с оторванным на одном плече погоном, заросший густой щетиной и с подбитым глазом. Он был достаточно рослый, во всяком случае, выше самого высокого из собравшихся здесь людей, то есть, Илейки Нурманина. За один только его рост его следовало уважать.