Кулаки мои сжались, хрустнув суставами, и по лицу пробежала легкая судорога, превращая его на долю секунды в оскал. Ну ничего, придет и его время…

Развернувшись, я направился к выходу, бросив на полпути взгляд на замершее семейство, которое так и не пошевелилось с момента смерти Далхана.

— Можете уходить.

И после моего разрешения тела женщины и двух мальчишек рухнули как подкошенные, исторгая из себя тьму, которая заставляла их двигаться.

Сознание возвращалось постепенно, но все же неохотно. Вика чувствовала себя так, словно находилась под толщей воды, откуда она долгое время пыталась вынырнуть. Она будто бы совершает судорожные рывки, но поверхность все никак не приближается. Но так казалось только на первый взгляд. На самом деле с каждым новым вздохом мозг начинал полнее воспринимать окружающий мир.

Первой вестницей пробуждения была, конечно же, боль. Она колючими щипцами ухватила сознание, не позволяя тому больше нежиться в небытии, и безжалостно тащила его в реальный мир. Словно одной её было недостаточно, боли активно помогали звуки и свет, которые совершенно бесцеремонным образом вторгались в голову Виктории, подстёгивая процесс пробуждения еще сильнее.

Вот рядом зазвучал мужской голос. Низкий, уверенный, невероятно рассерженный и злой, но такой родной и близкий. Папа… папа здесь, он рядом. Вика попыталась открыть глаза, но из-за резанувшего по глазам ослепительного, как показалось девушке, света отбросила эту идею, или, по крайней мере, отложила не некоторое время.

— Вика! Вика, родная моя! — Чья-то теплая ладонь легла девушке на запястье, и от этого прикосновения сразу стало хорошо и тепло. Папа…

— Папа… — повторила Виктория уже вслух. — Ты со мной…

— Конечно, солнышко, я тут! Скажи, ты что-нибудь помнишь о тех людях, что тебя похитили? Ты запомнила их лица? Что они хотели?!

— Я… я…

— Михаил Аркадьевич, — в их разговор вмешался кто-то третий, чей голос Вике был незнаком, — пожалуйста, не сейчас. Дайте ей прийти в себя, не давите на девочку. Она еще не готова отвечать на такие вопросы, и вы этим ей только больше навредите. Я настоятельно рекомендую покой.

— Я сам разберусь! — Даже не открывая глаз, девушка будто наяву увидела, как отец гневно хмурится и супит брови. — На счету каждая минута, чем больше у нас будет информации об этих уродах, тем скорее их всех переловят! Я не позволю им уйти безнаказанными!

Уроды… похитители… а ведь точно. Её же похитили прямо с похорон Серёжи, как она могла об этом забыть?

Большой палец правой руки самопроизвольно потянулся к своим соседям — указательному и среднему, но вместо них сумел нащупать лишь тугой и толстый моток бинтов. Попытка сжать кулак тоже особого успеха не принесла, а только лишь усилила боль в обожженных предплечьях, об которые неизвестные похитители тушили сигареты.

Значит, не приснилось, значит, это все было взаправду…

Преодолевая сопротивление тяжелых век, стремящихся захлопнуться обратно, противясь яркому свету, что казался сейчас ярче солнца, девушка распахнула свои глаза… нет, не глаза. Глаз. Ей оставили всего один глаз, из которого сейчас безостановочно бежали горькие слезы. Все эти ужасы, которые болезненным бредом преследовали Вику в беспамятстве, оказались вовсе не кошмарами и болезненным бредом, а суровой реальностью. И от осознания реальности произошедшего становилось еще страшнее.

Но если это было взаправду, может, и то единственное светлое воспоминание тоже было правдой?

В памяти снова воскресли сцены, как её несут будто через поле боя. Кругом кровь, крики, грохот стрельбы, запах пороха и вонь нечистот, как на скотобойне. Иногда в поле зрения попадают оторванные руки и бородатые головы, раззявленные в безмолвном крике, но Вике на это плевать. Ужасное зрелище нисколько не трогает её. Она не испытывает ни удовлетворения от того, что её обидчики получили по заслугам, ни страха перед той бесчеловечной жестокостью, с которой с ними расправились. Она вообще почти не замечает этого кровавого кошмара, потому что её несут сильные и надежные руки. Руки, в которых она с радостью провела бы целую вечность. Сергей…

От этого внезапного прозрения Виктория даже попыталась вскочить и оглядеться, а вдруг он тоже здесь, тоже рядом, просто молчит и ждет, когда она очнется? Но вместо желаемого, она только почувствовала сильный укол боли от дернувшихся вслед за ней капельниц.

— Тише-тише! Виктория, лежите, не вставайте! — Над ней сразу возникла чья-то мутная фигура в белом халате, и девушка ощутила на своих плечах чужие руки, которые пытались уложить ее обратно на койку. — Вот видите?! Вы этого хотели добиться?! Выйдете, Михаил Аркадьевич! Она еще не готова к таким разговорам!

— Ты кого выгонять вздумал?! Я ее отец! — Послышался разъяренный рык папы, от звука которого Вике даже захотелось улыбнуться, ведь даже несмотря на откровенно негативный оттенок, он был, таким знакомым, таким близким…

— А я ее лечащий врач! — Не уступил и не стушевался под напором олигарха собеседник. — И либо вы слушаете меня, либо я перевожу Викторию в закрытый стационар, и увидеть вы ее сможете только тогда, когда я посчитаю это допустимым!

На несколько секунд повисло молчание, которое лишь подчеркивало разлитое в воздухе напряжение, но вскоре Стрельцов смог с собой совладать и успокоиться.

— Я… прошу прощения. Можно я просто немного посижу с дочерью наедине? Клянусь, я больше не стану поднимать никаких тем, которые могли бы её… навредить её психическому здоровью.

— Только если не дольше десяти минут… — в голосе врача послышалось легкое сомнение, но он, судя по звукам шагов и закрывающейся двери, все же ушел, оставив отца наедине с Викой.

— Папа… что со мной? — Виктории было трудно говорить и трудно оставаться в сознании, она с трудом узнавала свой слабый голос, но молчать она не могла и не хотела. Ей нужно было поговорить хоть с кем-нибудь…

— Все хорошо, моя родная, — теплая мягкая ладонь провела по её украшенной безобразным зеленым синяком щеке, — все будет хорошо, ты только не волнуйся.

— Я теперь уродка, да?

— Брось! Не вздумай так говорить! — Отчего-то взъярился отец, но девушка уловила за этими словами тщательно запрятанную боль.

— Почему не говорить, если это правда? Мое лицо… — она попыталась прикоснуться к отсутствующему глазу и кривому шраму, что теперь уродливой змеёй тянулся от зияющей влажной пустой глазницы, но ощутила лишь прикосновение бинтов, которыми были перетянуты ампутированные пальцы. — Это ведь навсегда…

— Ничего подобного, Вика! — В голосе папы прозвучало столько злой решительности, что девушка на долю секунды даже поверила ему, что все поправимо. — Я уже вызвал нескольких прекрасных специалистов в Россию. Из Германии в понедельник прибудет лучший окуларист мира, чтоб ты знала. Пусть видеть ты больше не сможешь, но глазной протез он тебе справит такой, что от здорового глаза будет не отличить!

Девушка грустно улыбнулась, едва сдерживая слезы. Протезы, здоровый глаз, не сможешь видеть… неужели это все происходит с ней? Она отказывалась верить в подобное, но от её желания, к сожалению, ничего не зависело. В одночасье она превратилась из молодой красивой девушки в больную калеку, и от осознания этого жестокого факта ей хотелось завыть не своим голосом. Но она держалась. Держалась ради папы, который сейчас переживал это все наравне с ней, или даже еще острее. Она верила, что он тот человек, который разделит с ней всю её боль на равных.

— А кроме того, я уже заключил договор с бригадой пластических хирургов из Израиля. — Продолжал отец преувеличенно увлеченно рассказывать о своих планах, пытаясь приободрить Вику. — Как только ты поправишься, они возьмутся за тебя всерьез и сведут все твои шрамы. Вообще любые, какие только найдут. Так что не переживай, доча, все будет, как и прежде.

— Не будет, папа. Уже не будет.

В качестве аргумента она подняла свою перебинтованную руку, на которой злоумышленники отрезали мясо с пальцев, и которые после пришлось ампутировать. В ответ на этот жест отец так громко заскрипел зубами, что девушка испугалась, как бы он их не раскрошил. Но когда папа заговорил снова, голос был его весьма ровный, спокойный и уверенный.