В одежде из вывернутых наизнанку шуб, с корзинами и решетами на головах, они заходили в дома, где поедали в неимоверных количествах пироги, блины и просто хлеб. У кого какой достаток. Самого первого входящего хозяева одаривали клубком пряжи, остальным давали по шеям, сохраняя при этом доброжелательность и улыбку во все лицо. Ряженые противились избиениям, поэтому все были вооружены ухватами и кочергами, а за спиной каждый нес короб, чтоб запихнуть туда самого ленивого ребенка. Гости умничали, бросаясь различными поучениями, а потом уходили восвояси. Хозяева облегченно крестились, а дети вылезали из-под лавок: "Чудом ушли, чудом".

  Алеша с улыбкой вспоминал, как оказался на таком праздновании в первый раз. Быть ряженым ему не довелось, вот удирать от ухватов пришлось. Отчего-то его удивленная физиономия показалась разухарившимся подросткам недостойной нормального отношения, поэтому они все, не сговариваясь, пошли на него войной. Или, быть может, потому, что он по простоте душевной обозвал этот праздник Pikka Joulu - Маленьким Рождеством. И обозвал вслух.

  Праздник не обязательно зависит от того, с кем ты празднуешь и где. Главное, чтобы сам этот праздник ощущал. Слэйвины отдавали предпочтение специальным людям, устраивающим для них показательное веселье. Их прозвали "хухляккат", кукловоды. Они указывали, где стоять, как вести себя, когда смеяться, когда плакать - словом, управляли. Вообще-то, на любителя, но Алеша предпочитал развлекать себя сам. Наверно, потому что не любил, когда за него кто-то думает.

  Он посидел у очага, наблюдая, как по углям бегают целые стаи огоньков, пропадая в одном месте и возрождаясь в другом. Горячий настой трав с медом действовал, как и должно: спать, спать, спать. Не то набегут хухляккат и заставят плясать под свою дудку. Или звери набегут, на ночевку проситься будут. Или - люди, убивать начнут.

  Алеша закрыл дымное оконце и залез на полати, которые он не поленился устроить себе из срубленных жердей. Протянул их между дальним от двери углом, закрепил распорками и укрыл лапником. Закутавшись с головой в меховое одеяло, подумал, что все-таки это здорово, когда есть праздники, и очень здорово, когда их можно вот так спокойно отметить.

 (Secret Service - Flash in the Night - примечание автора).

(перевод, примечание автора).

  Еще раз пробормотав "flash in the night", Алеша заснул. Наступила тишина, только потрескивал остывающий сруб и временами шуршал снег, сползая с крыши. 

  "A flash in the night", - сказал Алеша и открыл глаза. Кромешная тьма вокруг мерцала зеленым сиянием. Он знал, что видеть что-либо ночью, когда, к тому же, луна вовсе поглотилась тенью, невозможно. Но он видел и, причем, достаточно отчетливо. Северное сиянье?

  Додумать Попович не успел: дверь в дом еле слышно отворилась, и в жилище проскользнул человек. То, что это был именно человек, а не что-то другое, Алеша понял сразу. Так пахнуть может только давно немытый, никогда не стиранный, полностью опустившийся смерд. Он страшно смердел, смертельно.

  Человек тем временем, словно наощупь ступая, подошел к лавке, без всякого сомнения, уверенный в ее присутствии и расположении. Он поднял над головой топор и несколько раз ударил им, вонзая лезвие в скамью, между делом разрубив дорожный мешок Алеши.

  Попович спрыгнул со своего ложа, одновременно выправляя для удара свой узкий хорошо заточенный меч. Прыжок его затянулся по времени, словно воздух вокруг вдруг превратился в вязкий кисель. Алеша даже испугался, что смерд, воспользовавшись его зависанием, разрубит его на лету, как овода в летний полдень. Но тот тоже начал двигаться также медлительно и пустить в ход топор не спешил.

  Алеша каким-то образом увидел, что ворвавшийся в сруб смерд не один - вокруг дома стояли еще несколько фигур, принадлежность которых к человеческому роду-племени было под вопросом. Но об этом нужно было заботиться потом, пока же следовало как-то долететь до пола и нанести свой уже неоднократно тщательно выверенный удар.

  Со всей своей силой и резкостью, он опустил меч лезвием вперед в промежуток между ключицей и шеей смерда. Меч вонзился в туловище, не встречая сопротивления костей до самой рукояти. Выдернув оружие так же стремительно, он наконец-то почувствовал под ногами пол и развернулся всем телом к входу. Никто в дом больше не врывался.

  А смерд, не издав ни звука, обвалился, словно тряпичный, наземь. Из него вытекло совсем немного крови, клинок Алеши пробил насквозь его сердце. Тот даже и не понял, вероятно, что умер.

  С улицы раздалось глухое ворчание, никак не складывающееся в слова. Попович приготовился сражаться, перехватившись за рукоять двумя руками, но врываться в приоткрытую дверь никто не спешил. Наоборот, тело смерда, вдруг, начало скользить по полу к выходу. Это выглядело несколько неестественно, словно его кто-то вытаскивал из дома за ноги.

  Алеша догадался обратить свой взгляд не прямо на двигающийся труп, а попытать "боковое зрение". Теперь он увидел две невероятно длинные когтистые лапы, уцепившиеся за ноги смерда откуда-то извне. Тело исчезло, а дверь закрылась сама собой.

  В тот же самый момент время вновь обрело способность течь естественным образом, меховое одеяло опало с устроенных в углу жердей, а рев извне трансформировался во вполне членораздельное шипение.

  - Впусти нас, человек! - настаивал кто-то за дверью.

  - А ху-ху не хо-хо? - ответил Алеша, подивившись своему голосу, который вдруг показался ему совсем неуместным в данной обстановке. И он догадался почему.

  Алеша сказал эти слова вслух, а шипящие голоса раздавались прямо в его голове.

  - Какой плохой сон, - сказал он сам себе. На этот раз язык его начал заплетаться, как у пьяного или обожравшегося мухоморов.

  Попович сначала подошел к двери, но открыть ее отчего-то не решился. Он оказался у дымного оконца и толкнул его наружу. Прямо в лицо ему смотрели два совершенно круглых глаза, светящихся зловещим багровым цветом.

  - Впусти нас, человек!

  - Мыны-быны, - сказал Алеша - его язык окончательно утратил способность двигаться.

  Это были другие глаза, не те, что, порой, мучали его своим взглядом во сне. Но память об преследующем его взоре сыграло странную штуку. Попович возмутился: сколько можно? Делать нечего, только в гляделки играть?

  Он в полном бешенстве резко плюнул в окошко, ощутив, как слюна потекла по его подбородку. Значит, не плюнул. Но глаза с той стороны еще больше округлились, хотя - куда уж больше? Они отдалились, словно осознав, что их могут ужалить какой-нибудь лучиной так, что никакой глазной врач потом не сможет вернуть зрение.