Словом, Алеша жаждал оказаться в этой загадочной земле, да рядом со старожилом - на сколько вопросов можно получить ответы!

  Двигаться он решил напрямик, а не вдоль наезженной дороги по Волхову к Ладоге. Все хляби замерзли и покрылись снегом, причем снег шел каждый день, словно наверстывая потерянное в оттепель время. А вот самый страшный враг человечества - ветер - не тревожил совсем. И от этого погода казалась просто идеальной.

  Привязавшиеся, было, собаки поскакали вокруг недолго, примериваясь, стоит ли облаять, либо пусть себе идет человечище, потом все разом плюнули и повернули к своим родным помойкам. Прочие домашние животные мирно паслись в своих хлевах, только кошки шмыгали по своей кошачьей надобности. Но они даже не замечали удаляющегося от тепла и пищи путника. Вороны, конечно, заметили, но им было лень. Они сидели на деревьях, тупо переглядываясь друг с другом, и временами крякали. Совсем скоро о близком городе не напоминало ничего.

  Алешу это дело совсем не удручало, он умел выживать в любых непростых условиях, а тяготения к человеческому обществу вообще не испытывал никогда. Наоборот, сердце переполнялось какой-то радостью, и замершая природа эту радость только полнила.

  До самой реки Свирь он дошел без приключений, даже заночевав один раз посреди зимнего леса. Снег пока еще не слежался, так что из него трудно было соорудить себе иглу - снежную избушку - но шалаш из лапника, покрытый сверху тем же снегом прекрасно справился с сохранением тепла. И вопреки устоявшейся практике: "нам снится не то, что хочется нам, нам снится лишь то, что хочется снам" (стихи В. Шеффнера, примечание автора) - спалось сладко и без ненужных образов. Ночью к ночлегу приходили волки, потоптались на месте и, не издав ни звука, ушли. Полагаться на миролюбие четвероногих не столь уж и наивно, если, конечно, рядом нет каких-нибудь левых двуногих.

  Алеша даже позволил себе порыбачить в облюбованной маленькой заводи на замерзшей Свири. Привязанными к длинному шесту крючками удалось вытащить одного за другим двух налимов, что вполне хватило на обед.

  Ветер все также не давал о себе знать, что не могло не радовать. Медленно падающий снег, не самый крепкий морозец - поди, попробуй не запеть!

(Alice Cooper - Brutal Planet - примечание автора)

 - затянул Алеша первое, что пришло на ум, и удивился себе. Сколько себя помнил, но песен не пел никогда.

(перевод, примечание автора).

 Словно, прислушавшись к столь оптимистичным словам, откуда-то вылетело, поплутало по свету и, наконец, накрыло Поповича смутное чувство тревоги. Он ушел с реки, углубившись в лес, но тревога не исчезала. Хруст снега под лыжами, треск деревьев от мороза, даже остальное полное безмолвие, почему-то вынуждало его беспрестанно оглядываться по сторонам. Алеша даже несколько раз останавливался и самым усердным образом проверялся - пусто, никто за ним не следил.

  Он знал, что где-то в этих краях живет удивительный старец, Александр Свирский, но идти к нему не собирался. Незачем тревожить человека в его одиноком служении Господу. Простое любопытство - это не причина и даже не повод.

  Ему попались несколько обширных полян, похожих на не столь давние вырубки. Где-то здесь располагалась деревня, целиком занимающаяся заготовкой леса. Вообще-то, этим занимались преимущественно мужчины, но и женщины тоже не выпускали из рук топора - они рубили сучья. Но эти поляны были странными - поблизости никаких рек, по которым можно было сплавить древесину в Мегрегу, Олонку и, наконец, в Ладогу.

  - Ну и где эта Самбатукса (sambadhya - принадлежащая, taksa - дровосек, в переводе с рунического санскрита, примечание автора)? - проговорил Алеша, окидывая взглядом лес. Он, вообще-то, надеялся эту ночь провести под какой-нибудь крышей.

  Между тем время клонилось к сумеркам. То ли он слегка сбился с пути, ориентируясь по солнцу, то ли просто чуток захандрил от глупой тревоги и потерял от этого свою бдительность. Ничего страшного, завтра все будет по другому, завтра он в любом случае доберется до ладожского берега и, соответственно, до Сари-мяги.

  Он неожиданно вышел на еще одну поляну, окруженную со всех сторон дремучим, просто дичайшим - стеной - лесом. Вся прелесть этой поляны была в том, что снег на ней не держался. Если стаивал, то луж и ручейков поблизости не наблюдалось. Очень загадочное явление, но ломать голову над его причиной не было ни желания, ни сил. Нужен был отдых.

  Обойдя по большой дуге поляну, Алеша натолкнулся на сруб. Маленький дом всеми четырьмя углами стоял на валунах, дранка крыши не покрылась мхом, да и отсутствие кривобокости говорило за то, что сруб вполне выдерживает борьбу со временем, сколько бы ему ни было лет. Дверь, плотно подогнанная к косякам, не имела никаких запоров, да и ручек, впрочем, тоже.

  - Ку-ку, - сказал Попович на всякий случай, но никто не прокукарекал ему в ответ. Пусто.

  Что же, хотел провести эту ночь под крышей - получите! На лучшее и рассчитывать не приходится. Внутрь попасть было просто: поддетая острием меча дверь приоткрылась достаточно широко, чтобы в нее мог войти человек средней комплекции. Алеша был слегка крепче средней комплекции, но и для него проблем не было.

  Одна широкая лавка, да выложенный камнями очаг - вот и все убранство. Уложенная в углу поленница дров подразумевала заботу о случайных посетителях, что вполне соответствовало северному духу: вдруг, кому-то хуже, чем тебе - уходя, приберись и восполни то, что потратил.

  Алеша запалил очаг, открыв в стене маленькое окошко для выхода дыма. Он еще подумал, что, была бы здесь вода, вполне можно было устроить себе баню по-черному. Хотя сегодня в баню ходить не следовало, так уж совпало, что нынешней ночью умирал один месяц, зарождался другой, а в Ливонии отмечался праздник Кегри.

  В этот день до обеда следовало поститься. За обед садились, произнеся поминальную руну. Да и трапеза была аналогична поминальной: к ней обязательно готовилась овсяная или толоконная каша. Алеша не стал отступать от традиции, растопил снег в котелке и сготовил себе праздничное блюдо. Обеденные налимы тоже вполне соответствовали духу празднества. Kehrä - означал "диск", что без лишних определений подразумевал "лунный диск". Осень подошла к концу, наступала зима, время прясть (kehrätä, в переводе с финского, примечание автора). Ну, а мужчинам - не прясть, а пьянствовать, драться и бросаться скверными словами. Такие мужчины праздник Кегри не переживали, умирали в мучениях. Совесть их загрызала.

  После постного обеда радостно настроенная молодежь мазала лица сажей, приклеивала визжащим девкам на лица усы и бороды из кудели и отправлялась на улицу. Теперь они ряженые.