"Уж не решился ли Сампса жениться?" - подумалось на прощание Добрыше.

Это был последний раз, когда он виделся с легендарным суомским богатырем Сампсой Колыбановичем. В этой жизни встретиться снова им больше не довелось.

Задерживаться в Новгороде Добрыша не стал. Вокруг стояла осень, каждый день был дорог, чтобы успеть решить свои дела до долгой и студеной зимы. А у Никитича было душевное обстоятельство, откладывать которое он не мог ни на сутки.

Предоставив Василию разбираться с князьями, он поспешно отбыл в Сельгу, где жила дочка Микулы Селяниновича Настенька. Можно все на свете превозмочь: страсть к алкоголю, обжорство, клептоманию, страх высоты, чрезмерную потливость - только против любви человек бессилен. С несчастной любовью можно жить и даже временами чувствовать себя счастливым, но противиться возникшему в душе чувству - нет таких сил в природе. Рано или поздно это чувство выплеснется вон из человека, превратив его или в созидателя, или в разрушителя.

Добрыша подгонял своего жеребца, надеясь и страшась предстоящей встречи. Изменение мира осталось им непознанным, потому как другим он в то время жил, на другое он уповал. Но в этом, вероятно, и была его удача, иначе быть бы ему битым смертным боем, чего, к несчастью, не сумел избежать его былой товарищ по путешествию.

Настенька выбежала навстречу к Никитичу, будто все эти долгие недели разлуки только о нем и думала. Да так, вероятно и было. Хотя нет, не так - в первую очередь все думы были об урожае, во вторую - о всеобщем людском счастье, а в третью - об окружающей среде. Да гори оно все синим пламенем - без Добрыши и жизнь ей была не мила.

Те подарки, что пряжанец приготовил для своего сватовства, оказались дороги и уместны. Микуле он подарил дудку, на которой, случалось, играли в далекой батиханской стороне важные и помпезные дворовые музыканты. Тот не бросился сей же момент раздувать щеки и своими пальцами перекрывать маленькие дырочки вдоль инструмента - решил отложить удовольствие до иных времен.

Матери Настеньки он дал дорогущий каменный нож, которого не надо точить никогда. Был он тяжел и годился, пожалуй, для охоты на медведя. Конечно, дарить колющее-режущее не совсем уместно, но если в ответ преподнесут самую маленькую монетку, то уместнее подарка не бывает.

Всем сестрам, не особо напрягая фантазию - по серьгам. Братьям - настольную игру "тавлеи".

Пока парни бы резались в игрушку, поставив на кон сестрины украшения, Микула мог бы выманить из леса под свою новую дуду какого-нибудь упитанного медведя, а Микулина жена сразу же зарезала бы зверя своим подарочным дорогим ножом. Все довольны и все счастливы.

Привезли на смотрины и матушку Добрыши, та поплакала для приличия, но приняла выбор сына с пониманием и даже одобрением. Ну, а дальше нужно было соблюсти все пристойности и обычаи, а Никитич поскакал в Новгород. И так изрядно задержался в Сельге, следовало службу свою проверить, да распоряжения сделать.

Уже в Ладоге он понял, что в столице творится невесть что. По отрывочным слухам, передаваемым из уст в уста прохожим народом, случился там бунт-не бунт, а что-то скверное. И народ побили, и дома пожгли. А началось все, якобы со смерти волхва.

Волхвы издревле жили по берегам реки Волхов, впрочем, жили-то они, конечно, везде, вот только на берегах этой реки у них были созданы свои пажити, куда мог прийти любой человек, задать любой вопрос и получить на это ответ. Волхвы, как правило, скитались по миру, созерцали бытие и помогали в меру своих сил встречным людям. Ну, и те, в свою очередь, помогали им в свою очередь. Кто, чем мог. То есть, были волхвы люди не самые бедные, это - если они настоящие. А ненастоящих практически и не было.

С попами новых религий они уживались вполне мирно, потому как не воспринимали их всерьез. Нет, конечно, сила у попов была изрядная, вот только духа было не так уж и много, и истинно духовные лица встречались среди них совсем нечасто. Однако и у тех, и у других Господь был Один, Творец и Создатель, может быть имен у него было много, но сути это не меняло. До поры, до времени.

Волхвы не считали рождение Иисуса Христа символом Истины. Еще Вяйнямёйнен говорил по этому поводу, излишне жестко, правда:

 (см "Калевала", руна 50, Марьятта рождает сына от брусники, примечание автора).

Это не отражало никакого маниакального садистского отношения к детям, как, положим, обстояло дело у некого царя Ирода, это было всего лишь предостережением против дальнейших событий, которые повлеклись этим рождением.

Если кто-то начинает искать выгоду, то он пытается подчинить своей цели и прочих людей, чтоб ему удалось достичь успеха с меньшими затратами своих личных сил и энергии. Объединившиеся люди, одержимые идеей, своей - меркантильной, либо чужой - корыстной, начинают действовать, забыв истинные цели, подменяя их "благими". А благими помыслами выложена дорога в Ад. Потому что благо произошло от слова black(выделено мной, автором).

Сын Господа не помог людям объединиться вокруг одной идеи, воплощенной в религиозную общность. Как бы то ни было, а случилось с точностью до наоборот. И все это произошло отнюдь не потому, что так должно было быть, а потому, что суть человеческая подчинилась, как это ни странно, ССП (общечеловеческих) - Своду Сволочных Правил.

Корысть новых идейных вдохновителей нашла поддержку в мрачной и бесстрастной личине Самозванца, бога, рвущегося в этот Мир. Чем более извращенной выходила мораль, тем сильнее делался новый Пастырь человеческий. Не общечеловеческий, но уже грозный и беспощадный.

Недаром Добрыша и Василий ощутили пустоту по возвращению домой, она всего лишь отражала сдвиг того внимания, которое было Творцом уделено нам, его созданиям. Люди в Ливонии стали дальше от Истины, они всего лишь сделали первый шаг к тьме, приходящей, как известно, с востока.

Объявившийся в Новгороде очередной князь Глеб со своими людьми, довольно долго общался с маленьким и юрким Владимиром Мстислэйвовичем. Глеб горел жаждой действия, тем более, сейчас, когда влиянием батиханства можно было пренебречь самым законным образом: тот пытался убить и ограбить послов Новгорода.

- Докажи, - сказал ему осторожный князь Вова на прощанье.

- Докажу, - сверкнул черными глазами князь Глеб и отправился к реке.

На берегу Волхова беседовал с людьми волхв, беседовал, скорее, забавы ради. Тут же находились и хмурящиеся попы, всегда возникающие с обличительными речами там, где народ религиозно просвещался, либо религиозно, опять же, заблуждался.

- Хорошо, - сказал волхв, решивший не вступать в полемику с церковнослужителями. - Желаете вы чуда - я его устрою.

- Библейское чудо! - настаивали попы. - Истинное чудо! А не какое-нибудь видение!

Волхв оглянулся на текущую воду: по случаю осени она уже вся была стылой и по поверхности казалась вязкой. От берегов к середине тянулись острова "ледяного сала", как называл замерзающую воду народ. Потом он внимательно осмотрел небо, резко дернув головой в сторону далекого вороньего крика, зачем-то подул на пальцы и также тщательно их исследовал.

- Ну, вот, что, люди! - сказал он негромко. - Перейду завтра эту реку, аки посуху.

- А почему не сегодня? - сразу же подал голос один из людей Глеба.

Но волхв ему не ответил, как-то ссутулился и ушел.

Назавтра к берегам Волхова собрался, почитай, весь город. Пришел и князь Глеб со своими людьми, а также неким "епископом", неизвестно каким образом прибившимся к княжеской дружине. Новгородские попы не прислали никого из своих служителей, даже наоборот - запретили кому бы то ни было нос к реке казать.