Их собеседник пригладил бороду, скрывая, вероятно, улыбку, и ответил:

- Если вы имеете в виду пожертвования, то прошу меня не понять превратно. То, что вы везете в своих мешках, никак не сможет нам помочь. Не потому, что оно неценно, а потому что для нас оно не совсем приемлемо. Да вы уже и сами понимаете, что не все богатство приносит уверенность. Оно, само по себе неправедное, может принести только разочарование.

- И что же нам с ним делать? - вопросил Добрыша, почему-то нисколько не удивившись тому, что управляющий догадался обо всем сам, без всяких объяснений.

- Закопать в землю, - пожал плечами тот. - Так всегда делали.

- Как это? - в свою очередь, чуть ли не возмутился Василий.

- Не навсегда, конечно, - поспешил успокоить его человек из Саво. - До следующего Юхануса (День Ивана Купалы, примечание автора) пусть пролежит в укромном месте. Так оно очистится от скверны, что собрало на себя. Так и вам будет в дальнейшем легче.

Конечно, Добрыша знал, что в ночь на Юханус земля отдает свои сокровища в чистом, так сказать, виде. Для этого, всего лишь, нужно было выполнить несколько условий. Во-первых, не выпасть в осадок после потребления в неимоверных количествах всякого алкоголя, что тоже являлось одной из устоявшихся традиций. Во-вторых, найти не просто папоротник, но его аленький цветочек. А это - дар земной (saniainen - папоротник на финском языке, sani - выигрыш, подарок, в переводе с рунического санскрита, примечание автора). Ну, и в-третьих, взять сокровище себе. Охотников на него в эту ночь предостаточно. Ведь недаром одно из самых древних названий этого праздника, когда происходят второй этап людского крещения - огнем, назывался Perkele-paiva (perkele - черт, в переводе с финского, paiva - день, примечание автора). Если в земле есть сокровища, значит, их кто-то туда положил. Сами по себе они не образуются. Не тот случай.

Теперь и Добрыша понял, откуда берутся все эти клады. Что же, быть участником древнейших обычаев - это вполне по нему. Он посмотрел на Василия, тот, судя по печати мысленной работы на лице, тоже заинтересовался.

- Ну, что же, - сказал управляющий. - Если вы приняли для себя какое-то решение, то и мне остается всего лишь напутствовать вас, как это делали до меня, как это будут делать после меня.

Он жестом попросил у Добрыши его меч, достаточно критично осмотрел клинок, но, видимо, удовлетворился этим.

- На колено! - твердо и торжественно сказал он.

Никитич склонился перед ним на одно колено, про себя думая: "Вот бы по шее мне моим же оружием не саданул! Без головы я потеряю свое лицо".

Но человек из Саво, три раза коснулся мечом Добрышиного плеча, повторяя условные слова про "отца, и сына, и святого духа". Потом протянул клинок эфесом к ливу, коснувшись перекрестием его лба, и добавил, не менее торжественно:

- Ну, вот, теперь ты крещен, как муж. Теперь - ты рыцарь.

То же самое он проделал с изумленным Василием. А потом ушел, не сказав больше ни слова.

Новгородцы для приличия еще немного посидели в келье, где произошел этот обряд, но, поняв, что дело сделано, и ждать больше нечего, отправились к коням.

- Ну, рыцарь Вася, что дальше-то делать будем? - спросил Никитич по выходу.

- Пойдем ямы рыть, рыцарь Добрыша, - в тон ему ответил Казимирович.

Лив понял, что именно сегодня у них и произойдет тот процесс, которого он искренне опасался: дележка. Но почему-то испытывал теперь не некоторую боязнь и нежелание этого, а даже облегчение.

Рыть надо всегда под деревом, а не где-нибудь в чистом поле. Они достаточно отъехали от любого жилья, выбрали огромную липу в три человеческих охвата (видимо, потому что такая же произрастала во внутреннем дворе крепости Саво) и принялись, каждый со своей стороны, рыхлить землю мечами, выбрасывать щитами.

- Господь в помощь! - раздался поблизости голос, показавшийся новгородцам знакомым.

Они обернулись: возле дерева, словно спустившись с его кроны, стоял Сампса Колыбанович и поправлял сбившиеся из-под стягивающего берестяного обруча волосы.

Человек в Ливонии он был известный, не самый последний, даже, скорее, один из первых. Занимался он не очень почитаемым делом - сбором долгов. Но в отличие от обычных сборщиков дани новгородское вече (veto - спор, пари, в переводе с финского, примечание автора) нанимало его для изысканий: хитрит тот или иной человек, либо попал в беду. Как правило, в поле его зрения оказывались люди с высоким достатком, и, как следствие, не вполне ограниченные моральными нормами.

Сампсу люто ненавидели слэйвинские князья, ливонские купцы и духовное руководство новой веры. А еще лютее - коллеги по работе. С ними он не общался и открыто презирал, потому что считал, что только полная человеческая дрянь может оправдывать себя, отбирая последнее добро у сирых и неимущих. Так и получалось, что он принадлежал системе по насильственному возвращению долгов, но, с другой стороны, был над этой системой. Как ему это удавалось, не понимал никто. Даже, наверно, и он сам.

Сампса был суоми, он никогда никуда не спешил, ничего в этой жизни не боялся, и никакой корысти для себя не искал, довольствуясь тем, что имел. Он был крестным отцом Илейки Нурманина, изловил вместе с ним Соловья-разбойника (см мою книгу "Не от Мира сего 1", примечание автора), даже отвозил лиходея на Новгородскую Правду, где заправляли князья Александр совместно с Владимиром Мстислэйвовичем. Там произошел странный эпизод, потому что его по какому-то случаю нарекли Илейкой Нурманиным, бросили клич изловить, как беглого казака (kasakku - батрак, в переводе с ливвиковского, примечание автора), но никого не поймали.

Сампса был неуязвим, и в народе поговаривали, что сила его - в волосах, точнее - в космах, или гриве. Ну да, вероятно так оно и было: суоми всегда предугадывал поступки, направленные против него. Столько волос - такая связь с космосом, такие откровения, именуемые "предчувствиями", от этого и защита.

- Здорово, Сампса! - в один голос ответствовали новгородцы. - А мы тут ямы копаем.

- Достойное занятие, - ответил тот, пожав руки каждому поочередно.

Больше он вопросов не задавал, присел, опершись могучей спиной о ствол дерева, и принялся разглядывать сваленные в кучу мешки.

Ни у Василия, ни у Добрыши это не вызвало беспокойства - равнодушие к богатствам у Сампсы было известным фактом. Они продолжили копать ямы, а суоми также сидел под липой.

- Слушай, Колыбанович, - сказал, вдруг, Добрыша. - Нас тут в Саво вроде бы в рыцари приняли, но как-то без подготовки. Честно говоря, даже не особо верится.

- Так бывает? - добавил Василий.

- Коль заслужили - то бывает, - пожал плечами суоми.

- А откуда они знают, заслужили мы, либо - нет? - поинтересовался лив.

- Они как раз все знают, - для убедительности кивнул головой Сампса. - Вас крестили в меченосцев - знать, так надо. Быть ливонским рыцарем - это достойно.

- Ну, тогда по праву старшего, рассуди наши трофеи, - весьма польщенный услышанным, сказал рыцарь Вася.

Сампса не стал возражать: он выложил на холстину из мешков все богатства, собранные некогда князем Володей и его друзьями, ловко разложил на две примерно одинаковые по содержимому кучки, замешкался только с двумя маленькими предметами - кольцом и кельтским крестом из белого металла. Колечко было маленького размера, явно - женское, а крест в круге не походил на украшение, скорее - амулет.

- Белое золото, - заметил Василий. - Прими от нас в дар.

Сампса не стал возражать, упрятал вещицы (см также мою книгу "Радуга 1", примечание автора) в кожаный кошель и помог новгородцам уложить причитающиеся им доли в дорожные сумы, а потом схоронить их под землю.

- Ну, вот, - заметил Добрыша. - Новый клад.

- И новое дерево, - добавил Сампса (aarni означает "клад" и "гигантское дерево" в переводе с финского, примечание автора).

Дальше к Новгороду они поехали втроем, но через некоторое время суоми свернул к родной деревне, невзначай проверив сохранность дарованного ему колечка и креста.