Александр Свирский был предпоследним олонецким арбуем. Ну, а последним арбуем сделается тот, кто встретит последний закат этого мира.

  Сампса Колыбанович принадлежал к другому роду-племени, но его возможности в чем-то тоже равнялись потенциалу старца. Только использовал он их для других целей.

  Ему частенько доводилось драться, он к этому делу привык и даже, в некотором роде, привязался. Весь народ считал, что сила его в волосах, точнее - в гриве. А сам Сампса не пытался никого в этом разубедить. Холил и лелеял свою растительность и тайно радовался, что, несмотря на солидный возраст седины у него не прибавлялось. "Я ливонец, значит - лев. А у льва должна быть грива", - смеялся он. - "Ливонский лев, если он нарисован - самый правильный герб в мире".

  Суоми не смог бы объяснить, каким образом он угадал направление движения, которое привело его в конечном итоге к заброшенной избушке, но никто его об этом и не спросил. Кое-как откопав из-под наметенного сугроба дверь, он обнаружил почти мертвого парня, скрючившегося на лавке под меховым одеялом. В домике было уже давно не топлено, и если бы не укутавший его снег, не позволивший срубу совершенно выстудиться, окоченел бы парень окончательно и бесповоротно.

  Сампса понимал, что дорого каждое мгновение, поэтому первым делом растопил очаг, уложив в него почти весь запас дров. Пока избушка прогревалась, он отправился на опушку леса, чтобы изготовить легкие походные сани-волокуши. В самом деле, не на плече же он понесет такого богатыря! А то, что парня нужно срочно доставлять в Сари-мяги, было очевидно. Без помощи знахарей из Пижи не обойтись.

  Суоми умел лечить людей, но не умел их вылечивать. Для этого требовалась практика и знания, переданные по наследству, либо иным образом.

  Парень, судя по натруженному телу, был воином, от тепла он как-то обмяк, но в себя не приходил. Сампса с трудом разжал ему зубы и влил в рот сы-ма-гон, настоянный на малине и еще кое-чем, что способно было оживить любого самого захудалого мертвеца. Но этот человек и ухом не повел: только в животе у него что-то заурчало и утробно взвыло, то ли от радости алкоголя, то ли от ужаса голода. Суоми знал, что только жидкая пища сейчас способна усвоиться истощенным организмом.

  Уже в пути он подивился: сколько здесь лесов исходил, а ни разу ни эту избушку, ни тот пустырь бесснежный не видел. Какое-то нехорошее место выбрал себе этот путник, чтобы умереть. Парень был совсем незнаком Сампсе, но он не сомневался, что именно от него пришел тот позыв о помощи. Значит, он его знал. Хотя, кто не знает Сампсу Колыбановича, грозу всей судейской системы!

  Сделалось темно, но это суоми нисколько не смутило: и снег отсвечивал, и совсем скоро луна появится. А вон и волки прибежали.

  Небольшая стая волков, взбрыкивая ногами, некоторое время покружила вокруг методично рассекающего ночной простор человека. Им было любопытно, кого же везет на своих волокушах этот двуногий - еду, либо добро. Они принюхались: оказалось ни то, ни другое. В санях лежал покойник, ну, или почти покойник.

  - Ребята, - сказал им Сампса. - Чем без толку тут резвиться, к старцу бы побежали! У него и еда есть, и про то, что я успел к этому парню, передадите.

  Волки не заставили себя упрашивать: с их сноровкой они уже к утру устроятся спать где-нибудь возле скита Александра Свирского. Предварительно, конечно, доложат, как умеют, просьбу суоми, и отобедают, чем Господь пошлет. Не жизнь - приключение. А ночь придет - на луну выть можно, зайцев всяких с ночлега подымать, птицу боровую из-под снега корчевать. А что еще остается? С волками выть, по-волчьи жить.

  Заполночь добравшись до дома, Сампса внес парня в баню и, испросив извинения у баннушки за визит не в срок, растопил печку. Выбежавшая на шум Синица, конечно, возмутилась, а потом возмутилась еще больше, когда суоми послал ее на запряженных санях в Пижи - нужно было привезти знахарку, либо доктора, то есть, конечно же, знахаря. Они были хоть и не такие сильные арбуи, как Александр Свирский, но дело свое знали, и подымали на ноги самых разных больных. То, что парень выживет, Сампса не сомневался. Точнее, почти не сомневался.

  - Только ты не приведи ту, что шумит всегда, - напутствовал он свою подругу. - Эту, мать Родиона.

  Мать Роди, вероятно, и сама не пойдет, потому как отказалась в свое время от дара ворожбы (см также мою книгу "Не от Мира сего 2", примечание автора), но вредная Синица обязательно будет вредничать. Сампса вздохнул, в очередной раз дивясь тому, как может совмещаться в одном человеке беспредельная вредность днем и кротость, податливость и даже любовь ночью. Только он знал и ценил в своей подруге эти ночные качества, привязываясь к ней все сильнее и сильнее. От этого и мог терпеть любые капризы и самодурство своей юной пассии. Он был однажды женат, но постоянные отлучки из дома для жены сделались поводом, а потом и причиной, по которой она выставила его со двора. Причем, двор-то был его, но суоми на это закрыл глаза, потому что отец жены, испугавшись, как бы чего не вышло, предложил ему жениться на другой своей дочери. Дурная ситуация, от которой он ушел.

   И вот теперь, на старости лет, появилась у него подружка, молодая и беззаботная, так привязавшая его к себе, что он старался быть с ней терпеливым. Как-никак, последнее увлечение в его жизни, последняя песня уходящей молодости.

  - Не пытайся даже время терять с Родиной матерью, - еще раз напутствовал он Синицу, полагая, что та первым делом будет делать именно то, что ей запретил Сампса. - Парню нужна знахарка как можно быстрее. А иначе пеняй на себя.

  - А что - иначе? - сразу встрепенулась молодая женщина.

  - Не будет тебе от меня ни шубки, ни сапожек, ни праздничных подарков.

  Синица фыркнула, но теперь можно было быть уверенным, что ее персональная заинтересованность окажет свое воздействие: поручение будет выполнено точно и быстро. Чтобы потом, в случае чего, не преминуть вспомнить. А случаи, конечно же, еще представятся. 

  Алеша провел почти сутки в бане, столько же рядом находилась старенькая зубастая бабка Марфа. Когда Сампса спрашивал ее, что происходит, та только загадочно мотала из стороны в сторону головой и приговаривала:

  - Ай, что происходит!

  Суоми не топил свою баню до умопомрачения, желая всех в ней уморить, а поддерживал огонь слегка, чтоб и бабка не вспотела, и Алеша отогрелся. Когда парень впервые сам попил бабкиного снадобья, то он подумал, что дело теперь наладится, очнется путник и расскажет все обо всем. Но он ошибся.

  Сампса успел переделать все свои нехитрые домашние дела, а загадочный человек, обнаруженный им в забытой лесной избушке, все оставался глух и нем. Ну, хоть не умирает - и то хорошо. Наконец, бабка торжественно заявила:

  - Готовь, мил человек, стол. Попью, поем, а потом домой меня надо доставить.

  - А с этим парнем - что? - удивился Сампса.

  - А с этим парнем - ничего, - хитро блеснув глазами, заметила знахарка. - Из бани его можно вынести, да пускай спит себе, сколько влезет.

  - А до этого он что делал, разве не спал?

  - А до этого, мил человек, он умирал.

  Больше доставать вопросами старушку суоми не стал - по себе знал, что всегда говорится лишь то, что нужно, иного, пытай - не пытай, не дознаться. Он самолично отвез Марфу обратно в Пижи, чему та была несказанно рада - такой почет от известного и уважаемого человека! А напоследок она произнесла, все также хитро поглядывая на суоми:

  - Этот парень к тебе шел, это точно. Вот только заблудился слегка. Далеко его душа от тела ушла, потому что поранилась шибко. Вот поэтому тело-то его от раны той и не могло оживиться. У него древнее заклятье, которое и не заклятье вовсе, а судьба его переписанная. Где-то встретился он с той древностью, она его и зацепила. А как зацепила, так и поволокла за собою к Манале, хоть караул кричи. Ну, да теперь выкарабкается. Странный парень-то, из русов, но иной.