- Так пойдем скорее, - обрадовался Илейко.

  - Нет, надо отдохнуть, - не согласился Потык. - Неизвестно, что нас ждет за каменными вратами. Да и сколько еще идти предстоит - пес его знает. А лучшего места, чтобы поспать, нам не найти.

  Михайло кивнул на скальный выступ на высоте человеческого роста, где вполне могла разместиться парочка людей их комплекции. И карлики, случись они здесь, бесшумно не достанут, и прочая ерунда не подберется. Так что, действительно, безопаснее места вряд ли удастся найти. Да и ноги гудят, как колокола. Единственным неприятным фактом было то, что отдыхать предстояло в кромешной мгле - попусту жечь факелы было неразумно.

  - Если мы выберемся на поверхность в нужном нам месте, - сказал Потык. - Никогда больше под землей шастать не буду.

  - Когда выберемся на поверхность, - поправил его Илейко. - Нам не надо будет больше никогда спускаться под землю.

  Они устроились на карнизе и замолчали, вслушиваясь в давящую со всех сторон тишину. Если долго так слушать, то, без всякого сомнения, совсем скоро можно будет решительно заявить: где-то играет музыка, где-то говорят люди, где-то шумит водопад.

  - А знатно мы придумали про эту Белую лошадь, - сказал Илейко. Голова человека устроена так, что мысль сама по себе без принуждения всегда возвращается к запретной теме, когда нельзя об этом думать. Сразу вспомнилась старушка-кобыла Зараза, унесенная на плечах Васькой Буслаевым (см также мою книгу "Не от Мира сего 3", примечание автора). - Эй, Михайло, как думаешь?

  Но гуанча не отозвался, он уже крепко спал и видел сны.

  Илейко тоже был рад уснуть, чтобы быстрее наступил момент, когда можно будет выбраться из мрачных подземелий, когда можно будет вернуться домой к матушке, отцу, сестрам, когда можно будет вновь увидеться с боевыми товарищами, почувствовать под ногами родную землю, увидеть облака, отражающиеся в озерах. Это время непременно настанет, надо только пережить, перетерпеть все испытания, выпавшие на его долю.

  Внезапно он почувствовал, что сползает со своего места. Он ощупал камень вокруг себя и усомнился: никакого движения относительно него не происходило. Тогда, может, сам камень начал скользить? Илейко захотел зажечь факел, но понял, что то ли глаза настолько свыклись с тьмой, то ли мрак начал отсвечивать слабым зеленоватым светом, однако он видит и стену рядом, и даже поверхность пола, по которой они сюда пришли. Ничего не шевелилось.

  Вероятно, усталость дает о себе знать. Но спать отчего-то не хотелось вовсе. По потолку потекли картинки белой лошади, грациозно скачущей свозь толщи скал. Неужели опять карлики до них добрались? Илейко перехватился за меч и прислушался - тихо и голова ясная, нет никого. А лошадь скакала и скакала, глаз радовался ее силе и красоте. Илейко улыбнулся, вздохнул и провалился вниз.

  Это не означало, что под ним разверзлась бездна, это означало, что он провалился в камень, стал его частью. Можно было дышать, можно было шевелить руками-ногами, но все вокруг было тягучее и неподатливое.

  - Если камень сделался податливым, значит, я оказался в его времени, - сказал лив вслух и отметил, что и говорить, и слышать себя не перестает. Вот только, что там случилось с Михайлой, узнать не представлялось возможным. Илейко не испугался, не запаниковал, не принялся он также барахтаться и попусту тратить свои силы. Его куда-то влекло сквозь каменную толщу.

  Раньше они перемещались через гранитные врата, но это происходило так мгновенно, что не ощущалось ровным счетом ничего. Теперь же, словно он сам сделался частью камня, перенял его структуру и закономерность.

  Сначала не видно было ничего, потом впереди замаячило какое-то пятно слабого света, оно все расширялось, словно плавилось, отчетливей проступали виды неба, солнца и земли вокруг. Они быстро менялись, будто кто-то подстегивал солнце, и то лихорадочно и поспешно огибало небо и укрывалось в земле. Потом появились деревья, во мгновение ока произрастающие и опадающие обратно. Затем стала проявляться дорога, обрастающая брусчаткой, как по мановению волшебной палочки. Прошло время и первый зверь волчьей породы перебежал эту дорогу, а затем и люди поспешно проскакали на суетливо семенящих ногами лошадях. Движения вокруг замедлялись и замедлялись. Стали слышны звуки и даже запахи.

  И Илейко вывалился. Никак иначе нельзя было назвать его появление в этом мире, его возникновение, как части этой сущности. За спиной огромный валун, над головой - небо, а под ногами - земля. Лив опустился на колени, не в силах стоять на ногах. Что это такое? Почему он здесь? Как дальше жить?

  Он даже не расслышал, как кто-то подъехал к нему со спины.

  - Эй, - сказал этот кто-то. - Чего там - молишься, что ли?

  Илейко медленно повернул голову на голос: дядька на телеге, а с ним два сопровождающих. Говоривший выглядел, как ливонец, сопровождающие - как совершеннейшие поляне.

  - Не понимаешь? - снова спросил тот.

  Лив снова не ответил, взглянул на меч в своих руках и убрал его в заплечные ножны. Похоже, что это реальность, а не... Ему трудно было назвать, на что это не похоже. Не похоже на нереальность.

  Поляне прошипели между собой о чем-то полянском и предложили тому дядьке ехать дальше.

  - Ага, оставлять за спиной непонятно кого, - то ли возмутился, то ли согласился тот. - Он догонит нас и порубит к чертям собачьим.

  - Так нам его ликвидировать, что ли? - спросил один из сопровождающих.

  - Или он вас ликвидирует, пся крев, - ухмыльнулся дядька. - Вон, какой здоровенный.

  - На Латырском тракте можно кого угодно встретить, - пожал плечами второй сопровождающий. Были они, вероятно, наемные охранники, вызвавшиеся довести маленький обоз от одной точки тракта до другой в относительной целости и почти полной сохранности.

  Илейко не удивился тому факту, что оказался где-то на известной ему дороге. Он этому не верил: его здесь быть не должно, это все морок. Или вся его жизнь - морок? Лежит он сейчас, все такой же болезный, в своей хижине на берегу Седоксы и грезит о путешествиях, приключениях, сражениях и битвах, настоящих товарищах и иноземных красавицах. Матрица, да и только.

  - Ну, так ты определись, хозяин, - заметил охранник. - Мы здесь торчать без толку не нанимались.

  - Илейко, - внезапно сказал лив. - Меня зовут Илейко Нурманин, по прозвищу Чома.

  - Иди ты! - восхитился дядька. Он даже соскочил со своей тележки, но подойти не решился. А не про тебя ли поют в народе?

  - Что поют?

  - Лишь проехал добрый молодец Корелу проклятую,

   Не доехал добрый молодец до Индии до богатыи,

   И наехал добрый молодец на грязи на смоленские,

   Где стоят ведь сорок тысячей разбойников,

   И те ли ночные тати-подорожники.

   И увидели разбойники да добра молодца,

   Старого казакку Илью Муромца (одна из Былин, примечание автора), - пропел с подвыванием хозяин телеги.

  Илейке песня не понравилась, глупая какая-то и даже оскорбительная. Чего только в чужом народе не придумают!

  - Сам-то кто будешь? - спросил он дядьку. - Вроде бы и не слэйвин, а поешь всякую чепуху.

  - Так при церкви я, - пожал плечами тот. - И князь меня жалует. Возвращаюсь обратно в Ростов, тот, что Касва-город величался. А, говорили, что сгинул ты на северах.

  - Много ли чего говорят, - вздохнул Илейко. - В Индии я был.

  - Ого, - вдруг вступил в разговор один из полян. - Так это ты тут шляхтичей наших побил и к панночке прилепился? А товарищ твой где?

  Лив смутился. Не помнил он, чтобы в Смоленских грязях разбойничков гонял. Да и с панночкой не знаком. Чепуха какая-то. Вот товарищ его, Михайло Потык, спит сейчас под землей, так никто ж его не знает, потому как гуанча он и сроду не бывал дальше своих островов. Или просто память подводит его?

  - Не помню, - сказал он. - Ничего этого не помню.