В "Стране Чудес" - Инеме - к нему прилетела стрела, норовя ужалить в шею, но Сампса, даже не глядя, почувствовал, что его выцеливают. Был у него такой дар, да не один. Вот если бы Уллис стрельнул, либо британские наследственные лучники, то увернуться, или отмахнуться удалось вряд ли. А здесь - пустяк, уклонился и поехал себе дальше.

  Тратить время на поиски злоумышленника он не стал - все равно проку от этого не было никакого. Вероятно, сидел где-нибудь полузамерзший от ожидания слэйвин, либо лив, либо гордый чучен, выставленный олонецкими торгашами на путь вероятного движения суоми. Если бы все для них было так просто, то давно бы уже не ходил по этой земле странный судебный пристав Сампса.

(Coldplay - Viva La Vida, примечание автора), - сквозь зубы прошептал суоми.

(перевод, примечание автора). 

  Алеша встретился Сампсе не таким, как он ожидал: какой-то слабый и потерянный.

  - У тебя что - глисты? - спросил суоми.

  - Ах, оставьте, - ответил тот.

  Они посидели в бане, стопленной Синицей по приезду своего милого друга, Попович поведал все, что наказали ему Добрыша с Путятой. Сампса только в затылке почесал и поморщился:

  - Да некогда мне сейчас чудесами всякими на потеху заниматься. Честно говоря, положа руку на сердце, - он прижал ладонь куда-то вниз живота, - нет никакого желания в Колмегард ехать.

  Сампса упорно величал Новгород старым именем, словно поминая былое могущество ушедшей эпохи. Новый город был когда-то отстроен на пепелище старого, величавшегося в честь Троицы (kolmikko - троица, kolme - три в переводе с финского, примечание автора). В те времена Грецией именовались киевские земли, где господствовали изрядно агрессивные люди (herruus - господство, в переводе с финского, примечание автора) - куявы. Путь из варяг в греки изобиловал опасностями, связанными с человеческим фактором. Греки и их патроны герцоги всегда склонялись к заурядному бандитству, но варяги, или, иначе "враги", тоже были те еще волки. Варягов было мало, но они были отважные. Греков было побольше, но они слыли коварными. Словом, стоили друг друга. Венецианские венеды только руки потирали: кто - кого? Но победила дружба, греки ломанулись в Элладу, варяги - в Византию. А венеды попытались воспользоваться положением и совершили маршбросок к датским богатствам. Получились войны, это когда сто-двести человек с одной стороны лупят, почем зря, сто-двести человек с другой. Победителей в них не судили, судили проигравших, чтоб те выплачивали неустойки. В общем, та еще веселуха.

  В одной из таких войн сгорел дотла Колмегард, или, по-слэйвински, Троя (привет Шлиману, примечание автора). Гарь попустовала слегка, заросла крапивой, но стихийно застроилась вновь, начинаясь с храма Святого духа - Софии. Новый город взамен Трои получался все больше каменным, огнеупорным, а люди, собравшиеся здесь - сброд - стали именоваться "новгородцами".

  - Вот, что, - сказал Сампса после очередного захода в парилку с жестким можжевеловым веником. - Мы отправимся в Олонец вместе.

  Алеша, весь иссеченный целебными иголочками - считалось, что можжевельник просто необходим для тех, на ком дурной глаз, либо порча, либо долговая расписка - почесывался и всеми силами пытался не прилечь на лавку.

  - Надо тебе шевелиться, иначе слабость из тела никуда не денется, - продолжал суоми. - Все правильно задумал твой Добрыша, вот только его повторное крещение - как бы не принесло обратного эффекта. Это не баловство - огнем очищаться и водой причащаться. Ну, да другого выхода у него не было. Сам бы тоже, вероятно, так поступил. Эх, прости меня Господи.

  В кострах на Ивана Купалу сжигали старые бороны и сохи, берестяные кошели, разбитые бочки и лодки. Дым от костра тоже считался очищающим. А какое может быть очищение поздней осенью, да накануне Кегри? Все продумал слэйвинский князь Александр, исход волхвов только усугубил мятущееся настроение в умах и сердцах ливонцев. Эдак, наступит время, когда придет конец ливонской вольнице.

  - Ну, а потом как мне быть? - спросил Алеша. Он всецело полагался на своего спасителя, поэтому даже возвращение в Новгород не считал возможным без разрешения на то у суоми.

   - Так очень просто, - кивнул головой Сампса. - Много времени ты в беспамятстве провел, что с душой твоей творилось - леший его разберет. Вот пойдешь к Празднику на Валаам, предстанешь перед старцем, перед Германом (herra - господин, mana - здесь просто смертный, в переводе с финского, примечание автора). Он самый мудрый из смертных, вот с ним переговоришь, тогда и ступай с Господом обратно на службу.

  - Как Соломон? - почему-то переспросил Попович.

  - Круче, - ответил, усмехнувшись Сампса. - Хотя, конечно, круче Соломона не бывает. Почему? Потому что Соломон - это сущая множественность, а это, брат, та еще мудрость (sula - сущий, moni - много, в переводе с финского, примечание автора). Прости меня, Господи.

  В эту ночь, впервые за долгое время, Алеше приснились те страшные глаза, что как-то донимали его в кошмарах. Он проснулся весь в испарине, долго лежал, глядя в темноту, соображая, что это может значить? Либо дурное предзнаменование, либо напоминание о прошлом. В любом случае, ничего хорошего. В следующем году пора начать новую жизнь - жениться, остепениться, хозяйство завести, родителей и братьев-сестер навестить. Живы будем - не помрем.

  Наутро он принялся готовиться к отъезду, хотя, чего там готовиться? Нам собраться - только подпоясаться. Имущество его и амуниция сохранились в лучшем виде, так что готовность на лыжах дойти до самого пролива к Валааму была вполне удовлетворительная, если того льдом не затянуло. Впрочем, в случае с открытой водой обязательно будут перевозчики - на остров никогда не переставали ходить паломники, либо просто страждущие. Путята, хотелось бы верить, не станет корить за задержку. Но сначала предстоял путь в Олонец. Если удастся осилить его, то и другие дороги не страшны. Правильно сказал суоми: надо шевелиться.

  Олонец был красив даже зимой. Вообще, любое место, где сливаются две полноводные реки достойно созерцательности, одухотворенности и священного трепета. Остров со скитом, примыкающая к нему через протоку крепость, добротные дома-пятистенки по берегам рек - все это создавало понимание, что это не просто так. Это план Творца, в котором людям отводилась самая простая роль: не позволить всей этой красоте покрыться, как коростой, пошлостью и серой обыденностью. Почему-то чужаки, пытающиеся найти себе пристанище на этом месте, в первую очередь пытаются его изгадить, словно не может их сердце мириться с тем покоем, которым насыщал всю олонецкую равнину этот городок.