- Останется! - почему-то обиделась Синица. - Он сам по себе такой. Хоть с волосами, а хоть и без них.

  - Врешь, подруга! - хором сказали все три подружки.

  - Спорим! - вдруг, вырвалось у той, словно в ответ.

  - Спорим! - сразу же согласились они, словно ответ приняли.

  Так и решаются, зачастую, дела, "словно бы". На самом деле, за других решать всегда гораздо проще, нежели за себя. Это любая женщина скажет, особенно та, что объявляется "судией", независимо от того, где она применяет это свое судейство - в семейном или, так сказать, государственном масштабах. Шаг от хранительницы очага до суки на самом деле очень маленький, не каждая дама решается его не делать. Соблазн, или генетическая память поступка, толкнувшего когда-то Еву на решение судьбы Адама?

  Синица подумала-подумала и согласилась. Что станет с ее покровителем? Зима в разгаре, никто ни на кого не нападает, никто ни с кем не бьется, все в спячке до весны. А там, глядишь, и волосы снова вырастут. Да и чего зимой под шапкой париться?

  Заклад был суров, во всяком случае, со стороны противящейся ей троицы. Но тем прелестнее интрига, тем веселее жить. В том, что ей удастся уговорить Сампсу остричь свои локоны, она не сомневалась. В конечном итоге, он не раз говаривал, что ради нее готов на все. Вот пусть и докажет свою любовь, тогда и о замужестве можно заикнуться, о наследниках.

  Время катило к святкам, у кого-то это означало ожидание чуда, у кого-то убежденность, что чудес не бывает. Все чудеса люди создают себе сами, если кто-то пытается ждать, что ему это преподнесут кто-нибудь извне, например известные трюкачи Лука и Матвей Петровы, то следует не забывать, что зачастую - это обман зрения, слуха и вообще - лишняя и значительная трата своих средств.

  Все ливонцы: ливвики, людики, весь, чудь, суоми, меря - и остальные народы Ливонии очень любили праздник Рождества. Тогда он назывался Сюндю (synty - рождение, в переводе с финского), и считался праздником Жизни.

  Под именем Сюндю подразумевался и Спаситель ака Христос, и некое мифическое существо, которое в канун Рождества, как считали одни, спускалось с неба, другие предполагали - появлялось из водного царства. Некоторые же были убеждены, что оно олицетворяло собой посланца умерших предков (syndyzet на ливвиковском языке, примечание автора). Святки, как таковые, называли по-разному: syndyzet, syn-nyinvali, rostuo, vierista, vieristan keski, vieristan vali, viandoi, viandoi aiga. Но synty так хорошо сочетается с synti (грех, в переводе с финского, примечание автора), наверно потому, что это был грех самого Творца, сотворившего человека по своему образу и подобию. Поэтому, чтоб лишний раз не травмировать психику прихожан, пригодных к причастию, придумали применить (уже без "при", примечание автора) название Joulu, все равно косвенно родственное. Joulupukki (рождественский козел, который, почему-то считается Дедом Морозом ныне, примечание автора) почти то же, что и syntipukku (козел отпущения, примечание автора). Если есть "Пан", то имеется и "Пропал".

  Последствием легкомысленного решения Синицы стало то, что и Алеша, и Сампса оказались вовлечены в рождественское представление, сначала, как козлы отпущения, а потом уже, как грозные рождественские козлы, которые, как известно, сурово наказывали виновных во всех грехах прошедшего года.

  Алеша поправлялся медленно, а старина Сампса задерживался в Олонце, где несколько упорных слэйвинов никак не хотели уступать землю самовольно захваченного ими Рождественского погоста. Точнее, они, конечно, захватили не весь погост, но навалились на него изрядно, построив свой новомодный "пакгауз" прямо возле стен Рождественского скита. Слэйвины всегда славились замешанной на жадности предприимчивости, впрочем, на самом деле это была черта характера любого человека любой национальности, совершившего кульбит: из грязи в князи. "Подними раба с колен и получишь хама".

  Сампса полагал, что разухарившиеся торговцы имели не просто безудержную наглость, но и каких-то покровителей, подпитывающих эту наглость вполне реальными средствами и обещаниями. Он знал про события, разыгравшиеся в Новгороде этой осенью, и считал, что нынешний случай не может к этому делу не иметь касательства.

  - Ох, попы! - сказал он в сердцах, когда волхв из скита, осторожно и как-то неловко намекнул, что-де и они уйдут. - Неужели все так плохо?

  Попы вроде бы под Батиханством, а, вроде бы теперь, и сами по себе. Народ, конечно, вполголоса роптал о том, что нынешние священнослужители очень даже ловко чувствуют себя в торговле. Батиханство их даже в свое время на льготных условиях освободило от всякой дани, они и устроили себе порядки, которые и порядками-то назвать нельзя. Но народ в церкви потянулся. Некоторым оказалось вполне удобным заплатить за любую церковную услугу - и свободен. Совершил грех - две таньги, не совершил - одна таньга. И времени терять не надо, и на душе делается спокойно: искупился, можно жить дальше.

  Волхвы уходили с тяжелым чувством, будто бросали в беде своих земляков.

  - И куда же вы подадитесь? - спросил Сампса.

  - Валаам - большой, - ответил волхв.

  - И Соловки?

  - И Соловки.

  - Так и там вас достанут, - вздохнул суоми.

  - На все воля Господа, - развел руками тот и неожиданно добавил, заставляя себя не горячиться. - Неужели вы не чувствуете, что Он отвратил свой лик от нас? Разве не ощущаете, что всевидящее око больше не надзирает за нами? Ужели наше равнодушие - наша участь?

  - А ты не думал, что Ему отвратили лик от нас, увели в сторону всевидящее око, прививают насильно это равнодушие? - ответил Сампса, продолжая оставаться таким же спокойным.

  - Кто?

  - Ну, пусть будет Самозванец - вот кто.

  Волхв смешался, посмотрел себе под ноги, потер ладони друг о друга. Стало слышно, как где-то за речкой радостно лают собаки, ребята с довольным писком скатываются на санях с берега, кашляет ворона на старой березе.

  - Вот вместе мы и попытаемся этому Самозванцу противостоять, - наконец, сказал волхв.

  - Вот вместе вас всех и накроют, - печально покачал головой Сампса, пожал руку собеседнику и ушел на встречу со слэйвинами.

  Уже после первого общения с ними он сделал для себя вывод: рано или поздно придется этих толстых самоуверенных парней гасить. В смысле - искру жизни у них гасить. Только могила могла исправить то, чем сделались эти люди.

  Для начала он поломал руку самому молодому и толстому слэйвину, всем своим видом и манерой поведения показывающему, что он - хозяин жизни. Цыкнул дернувшимся, было, холуям и похлопал по плечу более взрослого торговца:

  - Чего-же твой Жидовин-богатырь такие веточки имеет слабые? Глазами крутить - ума не надо. Смотри, чтобы голова так же, как и рука не поломалась.

  - Это что за хулиганские выходки? - задохнулся от гнева торгаш. - Мы на тебя жалобу напишем. Коллективную.

  - Два дня вам на разорение своего лабаза в погосте, - не придавая никакого значения словам оппонента, сказал Сампса. - Еще два дня, чтобы виру за вред собрать.

  - Какой вред? - опять возмутился торговец.

  - Моральный, - заявил суоми.

  - Так мы же благое дело делаем! - обиженным голосом заявил покалеченный Жидовин. - Церкву православную подымем на месте этого капища.

  - А почему не "левославную"? - вздохнул Сампса. - Время пошло.

  Он решил на эти два дня исчезнуть из поля зрения огорченных слэйвинов и их прихвостней разных рангов. Лишний раз показываться им на глаза не стоило, а время это следовало провести с толком: надо подготовиться к силовым действиям. Нет прока в переговорах. Да и Рождество на носу.

  Сампса уехал по льду замерзшей реки Мегреги до впадающей в нее Инемки. А там два полета томагавка - и он дома. По воде всегда проще было добираться, куда бы то ни было. Особенно по замерзшей воде.