Объяснение, что погиб суоми не в кровати, а в бою с врагами, никто не слушал. А если и слышал, то в одно ухо влетало, а в другое тотчас же вылетало.

  - А старец-то этот, Свирский Александр, с покойниками, говорят, разговаривает. И ныне всех мертвецов-родичей Сампсы видел.

  - Это каким же образом? - Алеша весь обратился в слух.

  - А простым образом, - ответила женщина, судя по говору, из Колатсельги, что расположена возле самой Пряжи. - Собравшихся на поминальный обед покойных родичей в избе можно увидеть, если, взобравшись на печной столб, посмотреть оттуда сквозь сеть, связанную из отходов тканья.

  - И где же эта сеть? - Попович не мог представить себе седого старика, взобравшегося на печной столб.

  - С собой унес - не тебе же оставлять, - заметила женщина и отвернулась.

  Момент, когда можно было копать могилу, Алеша встретил с облегченьем. Общество незнакомых людей его угнетало. Синица же, наоборот, оживилась, припудрила свой синяк и всячески изображала из себя хозяйку дома. Видать, останется владеть всем добром, раз никто из наследников не объявился.

  Всю ночь перед похоронами на горушке жгли большой костер, который тоже запалили от огня старца. Помимо сакрального смысла нужно было отогреть промерзшую землю, чтобы легче копалось. Заранее могила не рылась - в нее могла набиться всякая нечисть, а это соседство новопреставленному было не нужно.

  Раньше делали даже специальные срубы для покойников, чтоб тем было не так дискомфортно в новом месте. Но земля в Ливонии зачастую глинистая, поэтому повсеместно весной и осенью шевелится, играет "кирза", как говорится. Из-под земли не только срубы выпирает, но и камни, величиной с дом. Потом стали хоронить в домовинах, сделанных из рыбацких лодок, но это тоже вызывало определенные сложности, хотя обычай был красив, что и говорить. А сделанные наподобие тех же лодок, но упрощенные до обыденности гробы пришлись ко дворам всем. Куда деваться-то? Не в бересту же заворачивать!

  Похороны начались до полудня, чтобы покойник пребывал в "свете", а не в вечной "тьме". Тело Сампсы вынесли, как водится, вперед ногами, будто бы оно само движется к месту захоронения. На лавку, где до этого покоился гроб, сразу же уложили железную кочергу, а несколько девушек тут же принялись тщательно мыть весь дом, подбавив можжевеловых шишек в кадило, чтоб дыма сделалось побольше. Таким образом отпугивали Калму - смерть - чтоб та не осталась в жилище.

  Три раза приложившись домовиной о порог дома, четыре мужика подняли гроб на плечи и двинулись на горушку. Бабка Марфа, как самая главная плакательница, тащилась следом и разбрасывала за собой еловые ветки - тоже отваживала Калму и делала след для покойника, чтоб тот при желании запомнил дорогу к своему былому дому.

  Слаженный за столько плачей, хор запричитал, и народ, по три раза касаясь ладонями рук края гроба, простился с Сампсой. Алеша простился предпоследним. Лицо старшего товарища казалось ему умиротворенным, меч, покоящийся на груди острием к ногам, прижатый рукоятью к скрещенным кистям добавлял телу величественности. Да рыцарь Ливонского ордена и не может выглядеть иначе! Немощный кудлатый старик куда-то подевался, Сампса снова был самим собой.

   Синица, как завершающая действо, повалялась в ногах у суоми, весь собравшийся народ дружно ее успокаивал. Она тут же успокоилась, крышку закрыли и опустили домовину на длинных полотенцах в яму. Без полотенец нельзя было обойтись никак - без них на том свете не вытереться от брызг реки мертвых, на чьи берега покойник попадал в первую очередь.

  Бабка Марфа заголосила про огненную реку Туони, про Великих предков, встречающих новопреставленного с восковыми свечами, про проводы его в райские ворота на девяти петлях. Хор сейчас же подхватил, завывая о дальнейшей участи: "от края до края света столики", на которых наставлены "шестьдесят шесть кушаньиц и сорок четыре закусочки", и здесь прибывшего окружает "большая родня и мудрые соплеменники", чтобы поговорить с ним. Все едят, пьют, и им хорошо.

  Каждый из присутствующих должен был бросить в могилу хотя бы горсть земли, но предварительно эту землю выкупить медяком, уроненным в яму. А бабка Марфа уже разносила для первой поминальной трапезы скуфью - сладкую кашу.

  Крест, изготовленный Алешей, по достоинству оценили все жители деревни, поэтому установили его сразу же, обложив от самого основания камнями. Он вознесся над всей Сари-мяги, казалось, что и с Ладоги его можно увидеть. Оставалось справить первые поминки.

  Народ потянулся к дому суоми и потянул за собой Поповича. Перед входом каждый старательно очищал обувь, чтоб не принести с собой нечаянно ни земли, ни снега с места захоронения, потом все мыли руки и прикладывались ими к очагу. Когда дошла очередь исполнить все надлежащее после похорон для Алеши, тот едва уже держал глаза открытыми - все-таки за последнее время у него было совсем мало сна.

  За столом на почетном месте стояла тарелка Сампсы. Считалось, что и он здесь. Где-то в сенях затрепыхалась птичка-синичка, случайно занесенная в жилье, люди посчитали это знаком, чтоб начать поминки - все в сборе, в том числе и былой хозяин дома. Синица-женщина от избытка чувств хлопнулась в обморок, но ей это надолго не позволили. Ей еще предстояло организовывать такие же поминальные застолья и через девять дней, и через шесть недель, и в первую годовщину, так что нечего без чувств валяться.

  Лишь только после сорока дней умерший окончательно переходил в загробный мир, так что все говорили, непременно стараясь обратиться к Сампсе, будто присутствующему за столом.

  Дальше Алеша помнил смутно. Когда все начали расходиться, он пошел к широкой хозяйской постели, выскользнул каким-то чудным образом из одежды и так же чудесно скользнул под одеяло. Он спал, будто провалился в черную яму, без снов было покойно и временами даже очень приятно. Проснулся он только после полудня на следующий день, распущенные волосы Синицы щекотали ему шею. Это его удивило, потому что из головы напрочь вылетели все недавние воспоминания. Он осторожно потрогал женщину рукой - та была явно не в себе. То есть, конечно, не в одежде.

  - Пожалуй, мне пора, - сказал Попович, когда Синица обратила к нему свое желто-черное лицо. Алеша даже вздрогнул всем телом, только сейчас он вспомнил, что у нее был синяк.

  - Кто тебе его поставил? - почему-то спросил он.

  - Подруга одна - она, гадюка, оказывается и мужа своего поколачивает, так что ничего страшного.

  Потом они ели, пока топилась баня, а Сампса был за столом. Потом они пошли в баню, и Сампса пошел вместе с ними. Потом они парились и отдыхали после парилки, а Сампса ушел.

  На следующий день Алеша встал на лыжи. Синица отдала ему все вещи, добытые из подпола - сам он туда не спускался, выполняя наказ суоми. Поповичу еле удалось уговорить женщину, чтобы та оставила себе хотя бы часть серебра, добытого на Рождественском погосте - почему-то деньги ей претили. Но это пройдет, это только сейчас так, потом настроение изменится.

  Алеша лихо скатился с горы к Ладоге и на прощанье оглянулся: крест Сампсы возвышался символом веры, могущества и надежды. Так и должно быть. Так и будет всегда. Так будет всегда?

  Время шло. Уже сгинул Садко, потрепав, как следует, новгородских барыг, уже отправился на его поиски Добрыша Никитич (см также мою книгу "Не от Мира сего 3", примечание автора). Уже появились новые люди, а старые исчезли. Уже зависла уродливым пятном над самим горизонтом зловещая клякса кометы, вызывая неясную тревогу в душах просвещенных ливонцев. Уже повсеместно на местах капищ и скитов вознеслись православные храмы, а голос попов обрел силу и значимость. Уже полетели в огонь первые книги, а Библию в очередной раз переписали. Уже закончил "епископ" Аким свою летопись, совсем угорев от алкоголя. Уже князь Александр, по совместительству - Невский, подмял под себя священный новгородский хурал - вече. Уже запил от стыда и безысходности сын Александра - Василий, слаб оказался в державности, ему бы не знать и не ведать иного! Уже труднее сделалось дышать на этой Земле. Уже наступала новая эпоха.