Огонь разгорался, больше на трапезу ничего добавлено не было: воду из фляг пить было как-то некультурно, что ли. Эйно Пирхонен, доселе не вмешивающийся в приготовления, отошел чуть в сторону и высвистел по направлению, откуда пришел сам, замечательную руладу. Ему никто не ответил, но совсем скоро к ним пришел еще один гуанча, выглядевший абсолютно также: синие глаза, светлые волосы, высокий рост, разве что помоложе. Он молча поставил перед Эйно Пирхоненом объемный сосуд, кивнул ему головой и ушел.

— Итак, — внезапно сказал гуанча, когда все расселись по своим местам вокруг маленького костра. — Что мне передать Царю?

— Наш пламенный привет, — ответил Илейко, который вообще-то думал, что их гость и есть самый главный на этом острове.

Садко по праву старожила разлил напиток из сосуда всем по кружкам, причем каждый из вновь прибывших принюхался, стараясь не особо это афишировать. Пахло хмельным медом, ничем особым не отличаясь от запаха пития, что варят дома. Да и по вкусу — почти то же самое, разве что более приторный. Эйно Пирхонен тоже выпил наравне со всеми. Он нисколько не ощущал смущения в кампании незнакомых людей, будто к ним вот так заявляются из ниоткуда каждый день по десятку человек.

— Знаешь, Морской Царь — мудрый, — сказал Садко, обращаясь к гуанче. — Он сам сможет объяснить, откуда взялись эти ребята. Они шли себе, никого не трогая, попали в туман — и вот уже здесь. Все просто.

— Зависит от того, где шли твои друзья, пока не попали в туман, — ответил Эйно Пирхонен.

Троица переглянулась: стоит ли распространяться об источнике Урд, древе Иггдрасиль?

— Ну, — принял на себя ответственность Пермя. — Мы были у Норн.

— Да ну? — то ли удивился, то ли поиздевался гуанча.

— Как пришли к ним, так и ушли, — сказал Илейко. — Туман, искривление пространства, все такое[295]. А были мы у Ловозера. Ну, не совсем, конечно, там, а двигались мы от него. Шли, шли, вот и пришли — здравствуйте, девочки.

— Занимательно, — согласился Эйно Пирхонен. — Пусть Царь разбирается, он умеет решать такие запутки.

— А по мне что-нибудь решил? — подал голос Садко.

— Решил, — кивнул головой гуанча. — Теперь ты не один — вон, друзья пришли. Торопиться некуда. Пурпур научитесь добывать, женщин найдете, не жизнь — малина.

Музыкант вслух застонал, как от зубной боли, отклоняясь назад. А Эйно Пирхонен рассмеялся неожиданно тоненьким голосом и махнул рукой:

— Расслабься, друг. Откуда же мне знать, что у Царя на уме? Пошутил я. Он, подозреваю, сам тебе скажет о своем решении. Налей-ка еще по кругу.

Да, главный гуанчи, вне всякого сомнения, был международный человек-загадка[296]. Он знал много, причем области его знаний простирались далеко за пределы подвластных ему островов. Садко иногда подозревал, что где-то в недрах Иерро есть некий источник мудрости, возле которого непременно пасется оракул, либо дремлет в вечном полусне Вещий, например, Олег. Точнее — просто Вещун, без имен и титулов. Пойдет к нему Царь и в приватной беседе что-то интересное выпытает. А потом щеки дует.

Теперь, когда волшебным образом все само по себе разрешилось, Садко перестал думать, как же поступать с товарищами-земляками. Свобода от этого беспокойного состояния позволила другой мысли поселиться в мозгу: если они добрались до самого дальнего острова в океане без помощи всяких плавсредств, без затрат времени, то почему бы не найти обратный путь.

Туман помог парням вместе с лошадью пройти сначала на берега Урд, который, если верить легендам, течет, пес его знает, где на севере, может быть, даже, и на каком-нибудь уединенном острове посреди холодного океана. Не может быть путь односторонний, а если он таковой есть, то это значит всего лишь одно: кто-то препятствует тому, чтобы им пользовались.

Если раньше попытка выбраться отсюда воспринималась всегда одной просьбой к Царю: дать разрешение построить корабль, чтоб уплыть — то теперь степень свободы для выхода несколько возросла. В самом деле, за все время нахождения здесь он не видел ни одной стоящей посудины, на которой можно было переплыть хотя бы на соседний остров, не говоря уже о том, чтобы пересечь море-океан. Только маленькие одно-двухместные лодки для прибрежной рыбалки, либо добычи моллюсков-пурпурниц. Но этого не может быть у народа, живущего на морском побережье, да, к тому же, по слухам, приплывшего на эти острова в незапамятное время с материка. То есть, были корабли! Были, да сплыли. За ненадобностью.

Гуанчи, если не считать своих великолепных навыков свиста, оказались носителями речи, которую способен понимать любой северянин, будучи хоть ливом, хоть суоми, а хоть и вепсом. Угадал же семи пядей во лбу Пермя Васильевич, что это — меря! Меря — морской народ, к тому же, легкий на подъем: сегодня он по Волге пробирается, чтоб осесть посреди лесов и болот, завтра — грузится на корабли и уходит на закат. Так же когда-то поступила чудь белоглазая: жила себе в Китеже, да в одни прекрасный момент вся изжилась. Ни чуди, ни Китежа. Как сквозь землю провалились, только из-под озерных вод колокол нет-нет, да и пробьется своим звоном.

Загадок много, но шансы найти ответы на них не равны нулю. Какие бы странные эти ответы ни были. Садко приободрился — впервые за долгое время с тех самых пор, когда случившийся бунт выбросил его за борт корабля во всех смыслах этих слов, у него в душе зажглась Надежда. Не все так плохо, все гораздо хуже. Настолько хуже, что в этом даже есть что-то хорошее. Минус на минус непременно дает плюс.

— запел Садко, отчаянно перевирая слова и теряя смысл. Кантеле издавало такие звуки, что по спине у слушателей бегали друг за другом мурашки. Не оттого, что струны были созвучны со скрипом трущегося по железу мокрого дерева, а оттого, что просто очень здорово.

Сам певец сейчас отрешился от происходящего, от вкуса мяса, от аромата меда, от беседы, в которой Эйно Пирхонен был едва ли не главным действующим лицом, от пляски огня на сучьях, от гуанчей и ливов, от того, что незаметно стала подкрадываться темнота, а недалекое море громко вздыхало прибоем. Перед его мысленным взором пролетали картины минувших дней, череда которых в конечном итоге привела его сюда, на маленький остров в безбрежном океане.

Дела на торговом поприще у новоиспеченного купца шли в гору. Это означало, что чем больше он прилагал усилий, чтоб организовать свое маленькое предприятие, тем выше он подымался. Но также это подразумевало: тем труднее забираться дальше, и тем легче оборваться вниз. Очень скучно, если к этому делу не относиться творчески. А творчески получалось не всегда.

Садко не забросил свой кантеле, радовал слух соратников Олафа на всяких корпоративах, а в первую очередь, конечно, радовал себя. Его даже начали приглашать дядьки из банды Ярицслэйва, потому как песни лива незаметно делались востребованными и уже знаменовали собой, якобы, утонченный вкус. Нашлись слэйвины, которым опротивели несчастные медведи с вороватыми чиганами, они тайно зазывали к себе Садка.

«И гусли свои диковинные прихвати», — говорили они. — «Такие звуки только у тебя получается извлекать».

Садко удивлялся, какие такие звуки? Даже для профилактики позволил самому главному новгородскому музыканту сыграть на своем кантеле, опасаясь втайне, что найдется какой-нибудь завистник, и выкрадет его рукотворный инструмент. Ни у кого, действительно, не получалось так играть, как мог это делать Садко.